Начало

 "На душе и привольно, и весело, и легко, и тревожно чуть-чуть"… звучала во мне модная мелодия молодёжной песни. Только отшумел выпускной вечер, завершивший десять беззаботных школьных лет, и я стояла на пороге неизвестного, а потому слегка пугающего будущего. Думалось, вот наступил и для меня этот долгожданный миг свободы, когда выбор за мной.

Мысли о том, что ждёт меня в этом обозримом будущем, роем проносились в голове в те счастливые минуты, когда с аттестатом зрелости в руках я вышла со школьного двора. Но, увы, прекрасное ощущение приобретённой свободы недолго тешило душу и быстро меня оставило, ведь сразу нужно было решать, в какой институт подавать документы, а это значит, принять первое в моей жизни важное и самостоятельное решение. В свои шестнадцать лет я к этому не была готова.

Здесь всё и началось. Окончив хорошо школу , с парой четвёрок, хоть и без медали, я всегда училась ровно без проблем по все предметам, не отдавая ничему особого предпочтения, хотя явно была больше гуманитарием, чем технарём.

Это был 1958 год. Такие специальности, как филология, иностранные языки, биология, история КПСС (без партийной идеологии истории тогда не существовало) не особо котировались среди молодёжи, так как по окончанию института работы для этих специалистов практически не было. На истфаке отдавали предпочтение в основном комсомольским и партийным работникам, ребятам после армии, поэтому пробиться туда с моими данными, даже семи пядей во лбу, было исключено.

Специальность экономиста меня не привлекала, в институт, где работал отец, и зачисление мне было бы обеспечено, поступать я сразу отказалась из принципиальных соображений. Конкурс на поступление в технические вузы колебался от трёх до шести человек на место Выпускники технических вузов, как правило, после института работу находили. С этого года, к тому же, вышел указ, о преимущественном приёме в институты производствен-
ников с двухлетним и более стажем. Круг выбора сужался.

Я сделала первый шаг, цель которого, как мне тогда казалось, изменение моего имиджа вчерашней школьницы с наивным, почти детским выражением лица, на внешность производственницы. Первой жертвой моего решения стали косы, которые я без жалости и сожаления дала парикмахеру срезать. Конечно, мало, что изменилось в моем облике.
Из зеркала на меня удивлённо смотрела та же детская физиономия, только несколько изуродованная. Но всё-таки изменение моего внешнего вида на личное самоопределение как-то подействовало. Без привычных надоевших косичек, я впервые ощутила себя почти взрослой девушкой, готовой принимать самостоятельные решения.

Моя дальнейшая судьба, естественно, волновала не только меня. Папа видел меня химиком, что на его взгляд было специальностью будущего. Возможно, его точка зрения была правильной на то время, но имела один существенный недостаток. Я терпеть не могла химию, хотя в аттестате красовалась пятёрка. Папа это знал, но не представлял себе насколько эта неприязнь сильна. Папу я обожала, и огорчать его мне совсем не хотелось.

 Нехотя, уступив уговорам, я подала документы в ХПИ (политехнический) на химический факультет. Прошла без проблем медицинскую комиссию, никаких претензий к здоровью не обнаружили. Документы приняли, но я была угнетена, внутри что-то отчаянно сопротивлялось моим действиям.

Помогли обстоятельства, папа неожиданно уехал в командировку. Мои подруги собирались подавать документы в модный тогда среди молодёжи ХИСИ (инженерно-строительный), и я, не испытывая особых пристрастий к выбору, решилась на дерзкий шаг: забрала документы в ХПИ и подала в ХИСИ. К моменту папиного возвращения из командировки, меня уже забраковала медицинская комиссия в ХИСИ.

После сорока приседаний, которые мне пришлось выполнить по указанию врача медкомиссии, ей удалось обнаружить у меня шум в сердце, и на этом основании заключение о прохождении комиссии выдано не было. У меня создалось впечатление, что инженеры - сантехники после института должны перетаскивать бетонные плиты или сдавать нормы ГТО ( Готов к Труду и Обороне). Я очень переживала, мир вокруг меня потерял краски, стал безнадёжно серым. Становилось ясно, что у меня появились все шансы стать производственницей, которой я так безуспешно хотела казаться.

Но что сделано, то сделано. Папа был не в силах смотреть на мои страдания и через медиков, работавших в приёмной комиссии его вуза, смог уладить «недоразумение». Как потом объяснили ему произошедшее со мной, всему виной было не моё сердце, а указания дирекции института пропускать «по минимуму» девочек, особенно школьниц без стажа, да ещё «с пятой графой», фигурировавшей во всех документах. Вот в этот пресловутый минимум я и не вписалась, судя по всему.

Когда документы были приняты, я вздохнула с облегчением и энергично взялась за подготовку к экзаменам. После экзаменов на аттестат зрелости, вступительные экзамены мне дались без больших усилий. На фоне ребят после армии или производственников, которым институты гостеприимно распахнули свои двери, но успевших забыть, как выглядят учебники, моя подготовка вполне соответствовала требованиям к абитуриентам. Я набрала двадцать четыре бала из двадцати пяти при проходном бале для школьников двадцать один и ждала результатов. Первым о поступлении сообщил одноклассник, нашедший меня в списках поступивших.

Первого сентября 1958 года началась моя студенческая жизнь. А пятого сентября студенты ХИСИ, по указу правительства, дружно заполнили теплушки Балашовского вокзала города Харькова, и отбыли на уборку кукурузы в один из колхозов-миллионеров Беловодского района Донецкой области. Сентябрь в том году выдался тёплый, ласковый, золотой. Мы быстро осваивались, знакомились, как это происходит в молодом возрасте и к моменту прибытия к месту назначения знали, с кем проведем предстоящий месяц.

А пока колёса выстукивали по рельсам монотонную мелодию то здесь, то там слышался громкий смех, и звучала песня. Пели и вчерашние школьники, и парни, прошедшие армию, ребята после техникума, и ставшие студентами вчерашние рабочие. Всем было радостно. Тяжёлые испытания позади, а впереди пять лет весёлой студенческой жизни. И даже, если кто-то слышал песню впервые, всё равно подтягивал, заучивая на ходу слова.

Из одного угла вагона неслось:
«Дым костра создаёт уют,
Искры гаснут и тлеют сами,
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами...», а из другого – «задумал я, братишечки, жениться, пошёл жену себе искать...», опять - «всем нашим встречам разлуки, увы, суждены ...» ,а потом , составив скамейки к центру теплушки, усевшись плечом к плечу старательно, с душой выводим все вместе:

«Сиреневый туман над нами проплывает.
Над городом встаёт полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда...»

На место приехали поздно вечером, наспех разбились по три – четыре человека и разошлись по хатам. Интересно, что оказавшиеся со мной в одной хате однокурсницы стали моими подругами на всю жизнь. До сих пор не прерывается ниточка возникшей тогда привязанности, хотя судьба нас разбросала по свету. Мила,Люда и Вика – в Харькове, в Украине, Любаша - в Германии, а я - в Израиле. Это сейчас, а тогда никто не знал ещё, что нам уготовано судьбой.

Нас поделили на бригады и вывезли на огромное кукурузное поле, которое нам предстоялоочистить от кукурузы.
Нам дали каждому по рядку и команду: «Вперёд!». Став на него, мы утонули в неприступных, высоких кукурузных зарослях. Одеты мы были по-осеннему. Серые мышиного цвета телогрейки и кирзовые сапоги, и только разноцветные шерстяные шапочки и наши звонкие голоса позволяли отличить, кто есть кто.

 Сверху - над нами, бесконечное, редкой голубизны небо, вокруг - высоченные кукурузные стебли, а под ногами - шуршит кукурузная одёжка. Ломаем и очищаем нежно- жёлтый початок, пахнущий кукурузной свежестью, демонстрирующий нам ровные, словно выставленные на показ зубы.

До ближайшей кукурузной кучи еле доплетаемся. Торопливо сбросив телогрейки, валимся на гору свежих кукурузных початков, подставив раскрасневшиеся от работы и свежего воздуха физиономии ласковому осеннему солнышку. Сладкая нега растекается по всему телу, так бы лежать и лежать целый день...
Но впереди этот нескончаемый рядок. Нехотя, поднимаемся и снова рвём и очищаем, рвём и очищаем... Вначале гармоничный вид початков вызывал умиление, а потом к концу работы глаза наши не видели б, эту проклятую кукурузу...

Колхоз не зря назывался колхозом – миллионером, всё в нём было путём,а к нашей помощи на его просторах относились серьёзно, как и к обязательствам по отношению к нам. Кормили, «как на убой». Утром в столовой труженников полей ожидал сытный завтрак из трёх блюд с ежедневной рисовой молочной кашей и чашкой тёплого парного молока утренней дойки. Вёдра с молоком стояли у входа в столовую. Зачерпнёшь кружкой, и приятное тепло разливается по всему телу.

Один раз за месяц нас даже в баню в райцентр свозили. Везли туда и обратно небольшим автобусом. Набились в него, как сельди в бочке, тесно прижавшись, друг к дружке, без конца подпрыгивая на дорожных колдобинах, и оглашая безмолвные сельские просторы залихватской песней «про Катьку - этот приз переходящий».

« Шум и суета, гам и трескотня,
И глаза горящие азартом.
Это - не базар, это - не пожар,
Это - велогонка с общим стартом
Вперёд не плача, давай крути,
Найдёт удача тебя в пути,
Не бойся пота, напор утрой,
Крути, работай и финиш – твой!»

Приехали голодные и разгорячённые баней и дорогой. В столовой горел свет Заглянули в окна, на столах - тарелки с горой блинов и разной снедью, двери заперты и никого вокруг . Но голод – не тётка, и выход был сразу найден. Ребята умелыми движениями вынули стекло в одном из окон и запустили туда нашего не по годам миниатюрного сокурсника. Он открыл дверь изнутри, и голодная компания ринулась к столу.

У дверей столовой кого-то ждал коренастый крепыш, наш сокурсник, попавший в другую бригаду. Впрочем, это никого не удивило, так как парень появлялся у нас каждый вечер.Ежедневно, когда мы после работы, отужинав, собирались на ежевечерние посиделки на крыльце и танцы, под патефон с заезженными пластинками, он ждал нас там.
Ребята смекнули, что он шагает пять километров из своей бригады каждый вечер, чтобы кого-то из нас увидеть, но кого, никто не догадывался.

«Каждый вечер, каждый вечер нам несёт радость встречи... жду тебя, жду тебя, жду тебя, приходи, любовь моя...» заливался на пластинке известный исполнитель. Мы пели, танцевали, потом группками рассасывались по своим хатам. Паренёк, почему-то всегда сопровождал нас до дома, с нами рассматривал тёмное небо, искал созвездие Кассиопеи, поддерживал беседу и, дойдя до порога, долго прощался.

 Видно было, что уходить ему совсем не хотелось, и он тянул время. Иногда девчонки приглашали его попить чаю. Я долго не понимала, кто его интересует, а подруги потом, посмеиваясь надо мной, с упрёком сказали:«Он каждый вечер идёт пять километров в одну сторону, чтобы только увидеть тебя. А ты ничего не заметила». Ещё бы, он был так робок и деликатен! Может, я и догадывалась о его чувстве, но меня это не радовало, так как моё сердце к тому времени было занято.

Чтобы избежать объяснений, я старалась не замечать и часто оставляла его наедине с подругами. Я их, конечно, не избежала, Гена страдал, хотя и всё понял, тем не менее, по-прежнему приходил к нам каждый вечер.
Наша колхозная страда продолжалась, и хотя жизнь у нас была вполне терпимая, в выходные, когда мы не работали, становилось грустно без домашнего тепла. По воскресеньям горница наших хозяев светилась чистотой и сельским уютом.

Салфеточки, расшитые занавески, украинские рушники, всё по-хозяйски.
Как-то в одно из воскресений, мы уселись на лежанке, на которой ночью спали вчетвером поперёк и завели жалобную песню: « Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, я остался сиротою, счастья, доли мне нет...»

Видимо мы так разжалобили хозяина, что через какое-то время слышим его зычный голос:
«Жинко, ты б дивчатам насыпала трохы пирожкив, а то вони зовсим засумувалы». И на пороге комнаты показывается наша хозяйка с полной миской румяных пирожков с вишнями. Такое не забыть...
Дни бежали за днями, заканчивался наш первый студенческий месяц в колхозе. На перроне перед посадкой в поезд ко мне подошел Гена и протянул книгу Николая Грибачёва. На внутренней стороне обложки твердым мужским почерком было написано: «Выбрав свой путь, не позабудь дружбу студенческих лет...»

Много воды утекло с тех пор. В прошлом году наш выпуск праздновал сорокалетие окончания института. Съехались в Харьков выпускники. Приехал из Томска и Гена.
Подруги прислали мне фотографию, на которой поседевший и полысевший Гена, рассматривает мою израильскую фотографию с внуком. А я достала из книжного шкафа старую зачитанную книгу и ещё раз с благодарностью прочла сделанную там надпись:
 « Выбрав свой путь, не позабудь дружбу студенческих лет...»


Ашкелон 20.12 2004 год.