Восьмой день

Восьмой день.
Сразу хочу сказать спасибо за лишний день, я не заслужил, честно.
Она хочет, чтобы я положил руку на ее живот, на ее теплый, мягкий, нежный живот. И я кладу руку. Волна радости пробегает по моему телу. Скажи мне что-нибудь, просит она. Я смотрю на небо только потому, что не могу смотреть на нее. На небе облака. Белые облака на голубом небе. Высоко-высоко они плывут по голубому небу. Голубое небо. Ты знаешь, спрашиваю я, хоть что-нибудь про облака? Кто-то говорит, что облака – это скопления охлажденных паров воды, перемещающихся в пространстве атмосферы. А я вот думаю, что облака – другое. Проще. Это большие белые… Ну, как сказать? Материал, субстанция? Это большие белые сгустки материи, которые сейчас от нас так далеко, что нам не верится, что такая даль существует. А знаешь, что самое интересное в облаках? Любой сгусток состоит из капелек материи, и существует сила, совершенно вроде бы не обязательная, которая соединяет эти капельки. В этом что-то есть, что-то действительно… Существенное. Тебе так не кажется? Эта тяга объединяться… Она в нас тоже есть, но каждому с возрастом становится понятно, что соединение, сближение слишком часто приносит боль вместо удовольствия. Мы будто обречены страдать отдельно. Все союзы в конце концов рушатся, ломаются, крошатся. С облаками это тоже в конце концов происходит – капелек становится слишком много, и малейшее потрясение заставляет облако плакать, ронять слезы-капли на жесткую землю. Это слегка грустно. Но для них, для облаков не все потеряно, даже наоборот, это начало еще более увлекательного пути – ручейки, реки, моря, а потом что-то действительно горячее превращает капельки в маленьких птичек, и они снова объединяются. Такие неповоротливые, медленные, будто вечно тоскующие, но они вместе. С людьми разве также? Моя рука вспотела на ее животе, хорошо, что солнце греет, она может этого не заметить. Какой ты умный, говорит она. Так искренне. Убери руку, говорит она. Я убираю. На животе остается мокрое пятно, которое сразу же начинает потихоньку исчезать на солнце. Теперь можно растянуться в полный рост. Хорошо, какой приятный песок. Умный…, будто в задумчивости повторяет она. Ты наверно много книжек прочитал, да?, спрашивает. Ну, да, отвечаю я немножко невнятно. Какой приятный день, говорит она, хоть бы целую вечность тянулся. Да уж, поддакиваю я. Песок струится сквозь мои пальцы, щекотно. Она говорит: Я недавно с таким интересным парнем познакомилась, он у нас в школе учится. Я люблю его называть «странник», потому что он странный. (она слегка хихикает, для приличия) Мы с ним разговорились, когда ждали общую подругу. Говорили, он к ней приставал. В тот день он вертел в руках какую-то бумажку, мял ее, а потом снова разглаживал. За пятнадцать минут мы поговорили обо всем: познакомились, поделились новостями из жизни, посплетничали, пошутили, даже о погоде поболтали. Все нормально, вот только странный он какой-то и все. Когда говорил, часто слова путал, окончания, роды, падежи путал, все такое. Ощущение было, будто он разучился нормально разговаривать, а теперь пытается вспомнить. Когда темы для разговора были исчерпаны, он уставился на стену напротив, а я замечала, как он то улыбался слегка, то сжимал губы. Вышла подружка, поздоровалась. Он взял ее руку, будто какую-то драгоценность, и не отпускал, пока не довел нас по длинному коридору до лифта. Изредка он что-то произносил, какие-то глупые слова, а мы трещали без умолку. Попрощавшись с ним, мы с подружкой пошли на улицу. Я спросила ее, почему он ей не нравится, такой симпатичный, сильный, высокий, милый. Она ответила, что не понимает его. Я его еще встречала в школе, хотела поговорить, мне он показался интересным, но при встрече я могла выудить из него только привет, да и то только в ответ на свой. Он ни с кем не разговаривал, не дружил. Тоже кстати, книжек много читал, такой весь умный. Интересно, а ты таким станешь? Каким – таким?, спросил я. Сумасшедшим, сказала она, чуть – чуть сумасшедшим. Да нет, не стану. Наверно. А откуда ты знаешь? Просто, мне так кажется, ответил я. Положи мне руку на живот, тебе понравится, я знаю. Хорошо, соглашаюсь я.

- Проблемы, сука?
- Никаких проблем, а что?
- А то, бл%дь, а то!
- Что «то»?
- Ты чего улыбаешься, а?
- Просто улыбаюсь.
- Просто улыбается! Ребята, посмотрите, он просто улыбается. Как будто я какой-то клоун. Я такой смешной, что ли?
- Нет, ты не смешной. Я просто часто улыбаюсь.
- Ах ты, сука!
Несколько ударов в живот, по лицу, он оказывается на земле, и его безжалостно избивают ногами. После этого кто-то обыскивает карманы, но ничего не находит.
- Дьявол.
Они уходят.
Он лежит, и в этот момент кажется, что мир крутится без него, что он настолько сам по себе тяжелый, что его ничто не сможет сдвинуть с места. Около часа и он приходит в сознание. На небе светит луна, так приятно смотреть на нее, когда в душе пусто. Она со своим светом будто заливается тебе внутрь густой жидкостью и заставляет тебя самого светиться. Но луну начинает скрывать за собой карниз дома, и в результате съедает ее всю. Приходится вставать. Кости целы – все пройдет.
Как тяжело идти, как тяжело о чем-то думать, когда нет ничего. Буквально ничего. Пустота абсолютная.
- Опять тебя побили, боже мой. Сколько же можно?
Старая женщина начинает искать что-нибудь дезинфицирующее. Через полчаса он лежит на грязной, бежевого цвета простыне, раскинутой поверх раскладушки, старой и дряхлой, немножко косой. В простыне наблюдаются дыры. Кажется, через такие же точно дыры стекается в голову боль всего тела. Он смотрит на потолок и улыбается. Он все еще жив. Куртку придется завтра зашивать. А сейчас спать.
- Вставай, соня. Вставай. Доброе утро, вернее, добрый день. Как себя чувствуешь?
- Лучше. Немножко бок болит.
Он поднимается и садится на раскладушке, свесив ноги. Сегодня очередной день. И сегодня надо идти просить денег. Просить у двоюродного брата. Сначала приходилось просить в долг, теперь просто просить, чтобы поесть. На завтрак яйца. Его успех в сосуществовании с этим миром, с этими людьми, со всем этим очень близок к нулевой отметке.
- Ты знаешь, я пришел просить денег. Я знаю, ты знаешь, ты не обязан платить эти деньги, но если ты все-таки дашь мне их, я буду тебе благодарен… Спасибо.
Этот день будто монетка, вращающаяся на ребре, она давно уже должна упасть, но она все крутится. Время крутится, как в марафоне бежит очередной круг на расстоянии в бесконечность. И его глаза смотрят в бесконечность, стена, узкая и бесконечно высокая, стоит перед ним, вся завешанная чем-то несравненно красивым. И солнце, светящее в окно. Ощущение потерянности не просто здесь появилось. Оно здесь уже сотню лет и знает весь распорядок дня.
- Чего ты здесь лежишь, лег бы на крыше, позагорал бы. Я вообще удивляюсь, как получилось, что ты, такой красивый…
- Заткнись.
- Замолкаю.
Руки крутят в пальцах черный камешек, поблескивающий иногда в случайном луче солнца. Солнце сегодня веселится – показывает всю красоту водопада пыли, расположившегося возле горящего солнцем окна. Гладь, не гладь этот камешек, ничего не изменится. Слышится стук удачно приземлившегося черного гостя.

Понравится им этот портфель? Нет, кончено, меня совсем не интересует, не волнует, как они к отнесутся к моему приобретению. Но это важно, что же они подумают. Открываются двери лифта, принимая меня и еще десяток пухленьких пингвинов в костюмах в свое дружелюбное нутро. День начинается, сегодня что-то произойдет. Что-то очень, очень важное. Дай-то Бог, это будет что-то приятное. От такого предчувствия я прямо подпрыгиваю при каждом шаге. И не надо мне обращать внимание на эти смешки. Это они не надо мной смеются. Не обо мне шепчутся. Но я все равно себя незаметно оглядываю, вдруг где шо разошелся. Ничего. Тогда, что? Какого х%я они смеются, что смешного? Что?! Что?! Я сжимаю кулаки, сидя за своим столом. По спине катятся капельки пота. Суки.

Сегодня у него крайне неприятная соседка. Это головная боль. После вчерашнего она разрослась до размеров эпидемии среди клеток его мозга и не собирается уступать позиции. Грязная бабка, серая, беззубая, с иссохшими руками, лицом, утонувшем в морщинах, поселилась в голове этого человека двадцати шести лет отроду. Гроздья боли вырастают, размножаются, набухают, сгнивают и лопаются, выпуская черную краску, раскалывающую душу. Еще один день пропадет в таком состоянии для него, как в корабле на тихом озере, когда весь остальной мир путешествует в крошечной лодочке по бушующему морю.

Видишь эти волны, говорит она мне, вот такое мне нравится. Какое?, спрашиваю я, сильное? Нет, что ты, она улыбается. Силы в этом мире хватает. Я говорю о другом. Она загадочно улыбается. Я хочу, говорит она, встретиться с настоящим безумием, истинным, беспредельной тупостью, абсолютной черной дырой. Безумие не притворяется, если оно настоящее. Оно просто движется, то тихо шевелится, то рвется несокрушимой стеной. И все это из-за ничего, волнам без разницы то, что их гонит на новые и новые подвиги. Они не оглядываются назад, не интересуются причинами, не просят по-хорошему больше не толкаться. А я уже сейчас чувствую, как словно поднимаюсь по бесконечно высокой спиральной лестнице, как нагружаюсь чемоданами знаний и грехов, путаюсь в паутине своих слов, в словах, в словах, в словах. Что же будет дальше? Все это говорит она. А я молчу, чувствуя как песок слегка покалывает мне ладонь, напоминая, что я не знаю вопросов на такие вопросы, и что если меня спросят, я окажусь настоящим лохом. Она вновь улыбается, солнечный зонтик скрывает ее зубки от солнца.

- Здесь что-то было.
В ответ только эхо.
- Я знаю, здесь что-то было.
Тишина. Пустынная комната в полуразрушенном доме. Даже пылинки здесь спят, не смотря на то, что сейчас полдень. Солнце светит, заглядывает в чужие окна, освещает чужие лица. Сюда оно пока не хочет. Внезапно до углов комнаты долетает полный скорби стон, громкий и яркий. И вздох за ним.
- Я опоздал, я ошибся, я обманул…
Секунда молчания. Вздох.
- Обманул сам себя.
Вздох и выдох чередуются все быстрее, становятся все слышнее, кажется, сейчас произойдет взрыв. Он вот-вот расплачется. Но нет, этого не произойдет.
Он берет табурет за ножку, на табурете он сидел, и идет домой. К доброй милой старой женщине. А боль сегодня уже ушла.

Я не хочу. Не хочу быть жалким посмешищем. Я не смешной. Я буду лучше всех. Я буду работать лучше всех. Я стану лучше всех. И выглажу просто идеально эту бежевую рубашку. Она будет идеальна как ограненный алмаз, даже лучше. И я ее одену. И я не буду думать ни о ком плохо, я никого не толкну, не задену плечом, не забрызгаю слюной. Я буду просто идеален. Им просто будет не к чему придраться. Вот так я их всех обведу вокруг пальца. И они меня полюбят и буду смотреть, как на какой-то столп света. А теперь уложим все как надо. Ручки направо, калькулятор налево, все бумаги по центру. Надо будет купить завтра по пути на работу мятных жвачек. И шампунь от перхоти. Я стригу ногти и думаю, что теперь я настолько хорош, что мне должны дать повышение, взять мой проект на разработку. Они меня будут боготворить, когда начнут купаться в золоте с алмазами. Двенадцать. Пора спать.

Рука лежит рядом. Я смотрю на нее недовольным, осуждающим взглядом. Мало того, что она меня постоянно подводит, потея как кит в пустыне, она сегодня ночью еще и отлежалась так, что я ее не чувствую. Как только я начинаю чувствовать кончики пальцев, то сразу забываю о руке. Сегодня лунная ночь. Я не обращаю внимания на храп вокруг, на нервные ночные стоны и скрипы. Рядом со мной, в метре от меня лежит она. Лежит спиной, одно ее плечо оголено, такое красивое, я хочу его укусить. А что если сейчас встать и подойти к ней и разбудить? Или нет, даже лучше, не будить, просто посмотреть поближе. Я сажусь на кровати так тихо, как только могу. Я увижу эту красоту.
- Ты чего не спишь, миленький?
Мама.
- Ничего, я сейчас уже ложусь.
Я и правда ложусь.
- Туалет здесь во дворе. Если страшно, я провожу.
- Нет, мама, спасибо.

Когда для него все это началось. Это не было похоже на бурю. Это не было похоже на взрыв, извержение вулкана, торнадо, цунами. Это было похоже на превращающуюся в труху палку, разъеденную изнутри червями. Маленькими такими червями-личинками белого цвета. Когда конкретно все это началось, он на самом деле не помнит. Охватил взглядом только верхушку падающего карточного домика. А теперь это та жизнь, которую он и собирался получить. Вялую, серую и прозрачную ткань жизни прожигают то тут, то там холодные взгляды звезд. Звезды – те единственные, которые дошли до конца пути, на середине которого он остановился. Пути опустошительного размышления, высоковольтных искр в вакууме.
Превращение мечты в реальность было слишком похоже на выплевывание на свободу мерзкой кучи грусти. Хотел пустоты, хотел обнаженности он, хотел видеть то, что за стенами стоит, что скрывает боязнь думать. И обнаружив черную дыру такой же стал, превратив жизнь свою в самопоедание, пережевыванье, сглатыванье. Уже в детстве он читал все эти книжки и думал, что может найти то самое, философский камень, ключ от всех дверей в жизни. Кто подкинул ему эту идею, откуда этот бред? Он наконец-то решает это бросить. Перестать открывать глаза все шире и шире. Он решил поспать. До самой смерти.
- Ты куда собрался?
Та самая женщина.
- Я иду искать работу, иду работать.
- Боже ты мой, не шути так. За деньгами идешь, да?
- Нет, я иду работать.
- Не может быть, не верю…
Дверь захлопнулась. Он пошел искать работу.

Нет, это никуда не годится. Я больше так не могу. Что во мне не так? Что неправильно? Почему они так не по-дружески на меня смотрят? Почему не принимают к себе? Все ровно-гладко. Я работаю как бык на стимуляторах, а меня не замечает руководство. Я же не серая мышь. Я посылаю им свои проекты, графики, диаграммы, все это. Но я все равно никто. И никому не нужен.
- Водки пожалуйста.
- Сейчас.
…
Я хочу выпить еще и наливаю себе еще, не с кем выпить на брудершафт в пустой квартире. Жаль. Жаль. Какая она была красивая. А этот животик. Ее теплый, мягкий, нежный животик… Кажется меня сейчас стошнит. Так и есть… Я хочу спать.

Когда-то давно, очень давно, я была такая красивая. Я могла крутить мужчинами как хотела. Как и мальчиками. Всегда. Но почему же так получилось, что я осталась одна, покалеченная жизнью. Куда делась моя осанка, мои тонкие ножки, моя талия? Почему меня больше не любят, не е%ут страстно ночи напролет. Неужели я, такая умная, обманула сама себя.
А ножки-то дрожат, да? Боишься? Не хочешь? А вот еще крошечный шажок к краю. К смерти, как ни крути. Ножки дрожат, волосы развеваются. Страшно, как-то по-детски озорно смотреть вниз, так далеко. Так высоко, сейчас, теперь я вижу, как это высоко. И этот ветер, неумолимый слабостью сильный ветер толкает меня, словно какую-то волну. И я сумасшедшее тело, несущееся вниз.

И это восьмой день, восьмой день с того момента, как…