Бичевоз дальше не идет

 Бичевоз дальше не идет
Высокая, пышнотелая, кареглазая, с чертовски черными волосами девушка чуть ли не бежала за юношей, шедшим впереди нее.
Он нес три тяжело набитых чемодана. В руках у девушки тоже был чемодан и довольно-таки тяжелый. Судя по тому, как она останавливалась и меняла руки.
Вот он остановился, поставил вещи на мокрый асфальт. Мокрый оттого, что совсем недавно проехали поливальные машины, смывая весеннюю грязь. А утренние лучи солнца еще не успели его высушить.
— Родненький, — обратилась она к нему, когда подошла ближе и поставила свой груз к остальным вещам. — Ты, наверное, меня бросишь?
— Ну, что ты, радость моя? — отвечает он, пристально всматриваясь в появившуюся машину: "Не такси ли это?"
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— А не бросишь?
Он целует ее, как бы доказывая, что всей душой связан с нею. Но не успевает это сказать потому, что зеленое такси остановилось возле них. "Таксист, — отметил про себя юноша, — сидит, как истукан. Хотя бы открыл свою дверцу, да встал возле нее, а то никакого участия. Видит же, как тяжелы мои чемоданы."
Юноша сам открыл багажник и ужаснулся! В багажнике лежала запаска, промасленная тряпка. Какие-то болты. Да и сами стенки и дно его были пробензинены.
Не долго думая, он потащил вещи и сложил их на заднее сидение.
— Вы куда это их сложили? — наконец-то вылезая из такси, возмутился водитель. — Нет, нет, не положено. Ставьте в багажник.
Тут уже он сам открыл его и стал наводить там порядок.
Юноша молча вынул все вещи обратно и поставил на тот же мокрый асфальт. Благо дело — чемоданы из кожзаменителя.
И когда шофер наклонился взять один из них, он услышал спокойно сказанное юношей: "Езжай".
Тот сел и уехал.
— Ты мне будешь писать? — опять забеспокоилась девушка. До сих пор молча участвовавшая в погрузке и выгрузке вещей, но ни разу не сводившая с юноши глаз. Смотрела на него с тревогой и преданно.
Не дождавшись от него ответа, переспросила:
— Часто? И ни на кого меня не променяешь?
— Не променяю. Буду писать каждый день. Сколько можно? Мы ведь уже обо всем переговорили десять раз.
— Ты напиши, я к тебе приеду. Если хочешь, конечно...
— Хорошо, хорошо. Во! Волга идет, я пошел останавливать. Юноша, уже начинавший выходить из себя, пошел навстречу машине, хотя она подъезжала к ним сама.
Когда все уже было закончено и юноша сел в машину, молодой человек приятного вида спросил:
— Куда?
— На БАМ, — ответил юноша. Но, опомнившись, улыбнулся:
— В аэропорт.
Она осталась стоять одна.
Она вообще осталась одна. Они расстались и расстались навсегда.
Она была к нему по-своему очень привязана. Шесть лет назад она вышла за него замуж.
А вот теперь все.
Она это почувствовала, когда он первый раз заговорил о поездке на Дальний Восток. Тогда она чуть-чуть забеспокоилась, но сразу же успокоилась и дала согласие. Ей даже понравилось, что он как настоящий мужчина думает о семье. В то же время, он пошел на это потому, что надоели их размолвки насчет обеспечения семьи.
Только сейчас она поняла: он был прав — всему свое время.
Но она согласилась с ним лишь мысленно. И только для того, чтобы жальче стало себя. И слезы, которые сейчас стоят в глазах, в конце концов выбегут наружу. Но это будет дома.
На улице уже людно.
* * *
Бортпроводница попросила послушать информацию, из которой авиапассажиры извлекли самое главное. Что наконец-то мы подлетаем к Хабаровску.
Наш юноша посмотрел в иллюминатор: видны какие-то водные прожилины, словно корни большого дерева. Под корнями ларец, этот ларец и есть город Хабаровск. Теперь интересно, что там внутри?
Ему, как транзитному авиапассажиру, не пришлось долго стоять в авиаочереди, да ее почти и не было. Он быстро оформил билет в тот поселок, куда следовал. Сел в троллейбус и поехал по городу.
Оказывается, сам Хабаровск не так уж велик, как велик весь Хабаровский край.
А что касается города — великолепен памятник Ефиму Хабарову, стоящий одиноко возле железнодорожного вокзала. Чистый, благородный русский человек передан в камне, что еще больше подчеркивает душу этого первопроходца.
Амур, рассекающий город, прекрасен и велик. Амур — бог любви. Мы об этом забываем, говоря об этой реке. Больше привыкли к тому, что он, Амур, — батюшка. Но, не смотря на такое красивое название, не менее красивые его набережные. Амур, разливаясь по весне, очень часто мочит ноги хабаровчанам.
Дворцом из мрамора является театр музыкальной драмы и комедии. Мрамор, все здание из мрамора. Дворец как-то уже не подходит. Вряд ли какой-нибудь царь имел такой дворец.
Можно ходить или ездить по Хабаровску еще долго. Можно сесть на площади Ленина и отдохнуть. При этом полюбоваться строительством нового крайисполкома. Музеи и картинная галерея — все это впереди. Обязательно приеду сюда еще раз.
Маленький самолет, который за час следования из Хабаровска в поселок Ч. дал почувствовать, как неровна эта земля, приземлился. На окраине поселка. Поселок старый. Деревянные бараки, построенные в шестидесятых годах, где живут добытчики черного золота. Сейчас бараки задавили четырехэтажные кирпичные дома.
Быстро найдя в поселке райком комсомола, юноша зашел в штаб ЦК ВЛКСМ Восточного участка БАМа.
— Здравствуйте, я по путевке комсомола. Гущин Дмитрий. У меня вызов, исходный номер 510, — выпалил все кряду юноша, едва переступив порог нужного кабинета.
— Так быстро?! — спросила одна из девушек, сидевшая по своим делам у первого секретаря ВЛКСМ.
Дмитрий в недоумении посмотрел на нее: "Хорошо или плохо?"
— Я как раз занималась твоим вопросом, — начала девушка. — Это наш директор клуба, — поспешила она представить меня секретарю райкома, — в поселке Этыркен.
— Понимаешь, — начал он, — все, что писали тебе в письме, все это так. Только вот клуба еще нет.
— Ах, вот в чем дело! — подумал Дмитрий. — Директор есть — это я, а клуба еще нет.
Первый секретарь райкома комсомола позвонил в отдел культуры. Там тоже, наверное, были удивлены. Потому, что он повторил несколько раз:
— У меня в кабинете. Да, да. Пусть подойдет в отдел? Хорошо. Отдел культуры был рядом, через дорогу — в здании райисполкома.
В отделе культуры Дмитрию объяснили, что организация, строящая станцию, сильно отстает по культурно-жилищному строительству. Поэтому вместо мая клуб сдадут к 7 ноября.
— Есть у нас еще поселок. Хороший Дом культуры, новый... Дмитрий понял, сейчас ему будут предлагать другое место, может не хуже Этыркена. Но... Если соглашусь, подумал он, это будет маленьким предательством.
— Можно, я все-таки поеду в Этыркен. Я еще и плотник, так что сам буду принимать участие в строительстве. Все начинать с нуля. Когда еще повезет так в жизни.
Зав. отделом культуры дал добро.
Как ни странно, моего героя Дмитрий зовут. Дмитрий ехал в поезде и не верилось ему, что сейчас под ним находятся рельсы именно той большой дороги. "Спутник", или как его здесь называют "Бичевоз", состоял из двух плотно набитых пассажирами купе, шел медленно. Возле Дмитрия со всех сторон сразу же завязались беседы. И он то слушал рассказы бывалого егеря, то, завлеченный бурильщиком, переключался слушать, как он воду искал, то вдруг, потеряв всякий интерес к рассказчикам, вспоминал свое.
Чего он едет? Куда? Вспомнил знакомую девушку, ее глаза. Преобразившись в женщину, он чувствовал, как она уходит, теряет его с каждым днем. Эту женщину, до конца не познанную, вспомнил.
Не скучал ли? Нет.
От боязни нового, наверное, оправдываешь себя, в чем моя вина, что нужно куда-то ехать, что-то делать? Тогда в чем вина вот этой женщины, что сидит сейчас передо мной? По ее рассказам, она покинула Ленинград...
Как-то сидела, ждала мужа домой. Какой дом — вагончик. Зима, страшно одной. Постучали в дверь. Она спросила: "Кто это? Ленька, это ты?" Мужа так звали, он у нее военный, офицер-железнодорожник. По нескольку суток иной раз приходится пропадать на работе. За дверью молчали.
— Но я слышу, — продолжает жена офицера, — кто-то сопит там. Беру телефон, кручу ручку. Говорю своей соседке: "Свет, посмотри, кто там ко мне ломится, мне страшно." Слышу, пошла Света к окну, ее вагончик рядом с моим стоит. Потом возвращается и кричит в трубку: "Не бойся, никого там нет, то медведь стоит!" Я так и упала. Зашла кондуктор. Дмитрий попросил ее:
— Предупредите, пожалуйста, когда будет станция Этыркен.
— А "бичевоз" дальше не пойдет, так что не волнуйся, доедешь.
* * *
С самого утра день выдался хлопотливый.
От начальника стройки я вышел с тяжелым сердцем. Он мне честно признался: "Не знаю, что с тобой делать? Путевка комсомола — это хорошо. Вызов отдела культуры и направление в наш поселок — это отлично, но мне нужны плотники..."
Тут прервал его междугородный телефон. Звонил "Центр". Город Запада — шеф этого поселка. Что говорил "Центр", я не слышал, а вот начальник взял верх и начал орать в трубку:
— До каких пор я буду строить временное жилье! Второй год строю. Мне нужны панели, плиты, кирпич. Временное все, все временное! Почему состава с постельным бельем нет? Послали? Когда? И нету?! Опять сгорел, как вагон с тулупами. Что, точно сгорел? Сошел с рельс? Для меня уже все ясно. Людей дадите? Пятьдесят человек. Хорошо. Стройотряд? Не надо! Не надо, говорю. Вы мне людей дайте.
Когда разговор закончился, я его спросил:
— Плотником возьмете?
— Возьму, — ответил начальник.
Я начал говорить, говорить, защищая право стать плотником. И, мол, отец у меня был плотником, и железную дорогу строил в Тюмени, Сургут-Уренгой. В Тюмени поселок "Юность" есть, так вот мы там...
— Иди и работай, — спокойно, вроде не он сейчас орал в трубку, сказал начальник. — Клуб сделаем, будешь директором. Директором будешь, театр
сделаешь:
— Да, — только и смог ответить я.
На улице я встретил солдата. Он был такой любопытный, что мне пришлось целый час рассказывать о себе. И как я сюда попал.
От него узнал, что зовут его Василь Васильевич, двадцати годов от роду. Служил здесь, все это начинал и сейчас по дембелю хочет остаться в этом поселке, который меньше других пока застроился. А капитальных сооружений, как выразился он, и вовсе не начинали. Значит, работы еще начать, да кончить. Потом и Василий получил от начальства добро работать в этой организации плотником. Комнату дали мне трехместную, а жить разрешили вдвоем, с учетом, что я — будущий директор клуба.
Конечно, тем, кто работает здесь с первого дня, кто обжился, хочется не только пойти в библиотеку, где старых книг и то мало, или фильм в школьном спортзале посмотреть раз в неделю. Хочется чего-нибудь поинтересней да покультурней. Ведь начали жить в вагончиках, а то и в палатках. Сейчас, в основном, в бараках, а некоторые семьи даже в домах. Отдельно. И вот во мне рабочие видели нечто возвышенное, другими словами — искусство. Хотя было-то всего — только запись в трудовой: "Послан на ударную комсомольскую стройку директором клуба поселка Этыркен (то есть Гиблое место)".
Иной раз среди ночи сапогами стук в дверь: "Директор, что спишь? — задавали вопрос, когда все, наверное, было уже выпито. — Я, может, пообщаться хочу, — настаивал тот же голос, — ты что, зазнался?!"
А работал-то я плотником.
* * *
К тайге я уже привык. Даже знаю ее жителей. Вот кустарники наклонились — это кедр. Да! Кедр. Место болотистое, вот и растет не стволом, а кустарником. Все остальное — Даурская лиственница. Некрасивое это дерево, как и само название. Листьев-то у нее нету, а иголки мягкие, не колючие и растут редко. Если лиственница — королева, то король здесь багульник. Весной тайга серая, местами темно-коричневая и вдруг багульник цветет, то там, то здесь. И удивляешься — скупая на яркие цвета тайга багульником перечеркивает всю свою скупость. Багульник •— редкостный дар. Ягоды, ох, эти ягоды: жимолость, голубика, черника — доберутся до вас дети. Птицы бы их тоже клевали, но их нету. "Бамовского соловья" встретишь и то редко. Алексеевич с бригадой плотников это мне говорил: "Здесь живет лишь "бамовский соловей", а как он поет, знаешь? Карррррр!"
К чему привыкнуть нельзя, так это к черным стволам деревьев после пожаров. Пожар для тайги — что война для общества. Ломает, разрушает, уничтожает. А новое когда еще вырастет, а то и вовсе не вырастет.
В самых затаенных таежных уголках полно еще белок, соболей, колонков, горностая, лисиц, барсуков, встретишь и медведя, и волка и косулю. Но это в затаенных уголках. Как ни странно, но самый страшный зверь в тайге — это дикая собака, собака, которую привезли сюда люди и бросили. Она страшна тем, что по виду осталась собакой, а по ярости и злу страшнее волка. Легче щенят волчицы приручить, чем дикую собаку. Со своими щенками собака бегает стаей друг за дружкой. Собак, рожденных от дикой собаки, волки не признают. И получается — волки не признают, и среди собак — чужой. Волк человека не тронет, а эта дрянь загрызет при встрече. Сейчас это случается редко, а раньше: то добрый человек, то ребенок собачку погладить хочет, а в результате — беда. Любовь к природе должна быть постоянной, и мир тайги этому учит.
Раннее утро. Сидим с Василием и ловим рыбу в заводи. Река Бурея быстрая, поэтому ловить нужно в тихом месте. Ловим на короеда, больше ни на что не берет, нет, берет еще на мясо барана. Но на короеда лучше.
— Ты, — говорит мне Василий, — в Бога веришь? — и смотрит на меня по-детски доверчиво.
— Да, — отвечаю серьезно.
— А Он есть? — и опять смотрит.
— Есть, — отвечаю.
— А если нет? — как-то неуверенно спрашивает он.
— Чего нет, о том не говорят.
Василий помолчал, закурил, затянулся жадно раз, второй, а потом только начал рассказывать:
— В эту ночь мне дед мой, Федор, приснился. Вроде, как живой. Вышел с тайги, начал ходить по насыпи, все смотрит. Потом подошел ко мне, говорит:
"Вась, мать жалуется, что не пишешь." Я отвечаю: "Дед, ты ведь сам видишь, работы сколько. Вот мост опять рубить надо." "Да, вижу, надо. Но себя береги, Вася. Мост-мостом... И ребятам скажи, дед сказывал — поберечься." И пошел по мосту, но моста-то на самом деле тогда еще не было. Потом под мостом начал дед проходить, вдруг вижу — на него столб падает, один, второй, весь мост рушится, и все на деда Федора. Завалило. Я подбежал — он еще живой. "Ребят предупреди, пусть поберегутся, — говорит дед, а сам еле дышит, мать жалуется, Вася, что не пишешь. Пиши." Вот весь сон. На том мосту погибло у нас два парня. Глупо погибли. Смерть умной не бывает, но все же. Про деда я забыл, но когда это случилось, вспомнил. Да и не мог же я перед этим всех построить и объявить: "Будьте предельно бдительны. Работать на мосту опасно. Матери писем ждут, и дед мой, Федор, поберечься велел. Нас всегда, и на мосту тоже, командир роты лично инструктирует по технике безопасности. После командира роты командир взвода десять раз предупредит, а видишь, как бывает? За всю службу чего только не было.
Почему я о Боге спросил — что-то есть, правда?
— Что-то есть, правда, — ответил я ему вполне серьезно, видя, как он пристально смотрит на меня, улавливая, наверное, хоть одну черту, которая мало-мальски выдала бы меня, что я шучу. Ничего этого Василий не нашел, потому что сразу же спросил:
— Как ты думаешь, любовь есть?
— Слушай, это всегда, наверное, так. Рыба не ловится, так давай о философии говорить.
— Любовь — разве философия?
— Конечно, философия. Ты любил когда-нибудь?
— Еще нет.
— Вот, это философия. А я любил и люблю сейчас. Вот это любовь.
— Ну-ну-ну-ну-ну, — еле удерживаясь от смеха, просил и просил Василий, — говори, говори, говори.
— Нет, Вася, — возразил я. — Ты про деда говорил, я смеялся?
— Извини. Расскажи, пожалуйста.
— Нет, это не интересно.
— Любовь — и не интересно? Что же, интересно, когда в постели? Тогда начни с постели. А закончишь любовью. — И тут же добавил: — Виноват, извини.
По Бурее плыла коряга, ее то переворачивало, то швыряло из стороны в сторону, но никак вода не могла прибить ее к одной из сторон. Каждый раз упругий толчок изменял ее движение, и она продолжала плыть, и самым мучительным было отсутствие хоть какой-нибудь твердой точки, за которую можно было бы зацепиться. Вот коряга благополучно проплыла мимо двух рыбаков и исчезла.
По всей вероятности, он поначалу находился в таком же беспамятстве, как и я, когда начал было свой разговор.
— В то время я работал в театре актером.
— Ты, актером? — переспросил Василий, и заматерился, но как-то тихо и в сторону. Наверное, чтобы не отравлять воздух.
— Играли мы, — продолжал я, — очередной спектакль. Назывался он "Остановите Малахова". На спектакли наши, а работал я в ТЮЗе, приходили сразу школами, или классами. И в этот раз привели несколько классов одной школы. В том числе десятый класс. После спектакля — встреча со зрителями. Играл я роль отрицательную.
— Восклицательный знак знаю, а отрицательный — нет, — промямлил про себя Василий.
— Слушай, — говорю, — и не ерепенься.
— Не ерепенюсь, — с готовностью преданного товарища говорил он.
— Нам задавали вопросы и присылали записки из зала. На одной из них читаю: Дмитрию. Разворачиваю: номер телефона и подпись: Таня. Да, я не сказал, что за время нашей встречи со зрителем свой взгляд я направлял на одну только зрительницу. Зал большой, но все равно — говорят ь таком случае не словами, а чувствами. Получив записку, я не был уверен, что это от нее, но посмотрел только на ту зрительницу, и улыбнулся ей.
— Играл-то я роль отрицательную.
— А что, разве... — начал Василий, но осекся. Понял, что это глупо.
— Долго я не звонил по этому телефону. Боялся разочарования. Мне первый раз в жизни так опрометчиво было уделено внимание. Я был женат, Василий, но чувства вины и тогда, и сейчас у меня не было. Моя супруга была против моей работы в театре. Это не интересно, — прервал я разговор.
— Да почему? — возразил мой слушатель, — еще как.
— Мне уже эта тема, поверь, опостылела.
— Ладно, — согласился Василий. — Давай про Татьяну.
— Первый раз с Татьяной мы встретились около метро. Она ходила на подготовительные курсы одного из институтов. На другом конце метро ее всегда встречал папа. Так что у нас с ним существовала цепочка, я ее вначале встречал, потом он. Но, с ним я никогда не встречался и не был знаком. По простой логике: да мало ли. Папа был военным, хотя это, наверное, и неважно. Нет, все-таки важно, потому, что в нашем городе Таня прожила только один год. Подруг было мало, девчонки в классе специально ее не воспринимали. Потому, что за многие годы были свои лидеры и свои красавицы. Хотя Таня им не уступала, ей со временем пришлось сдать свои позиции. У "старых лидеров" целый класс, а она одна. Парень один был за нее и учитель физики. Но, этого мало. Поэтому встреча со мной, человеком со стороны, ей была более чем приятна. Мы быстро нашли общий язык, встречались каждый день, ходили в кино и на дискотеку, в лесу нравилось гулять. Весенний лес что-то в себе всегда таит. Как будто каждый год первая любовь у него.
— Это не годится, — забеспокоился Василий. — Мне вовсе не нужно, где вы были.
Его взгляд заискивающе перебежал с удочки на меня. Хотя лицо сохраняло обычную угрюмую беспристрастность, он сильно нервничал:
— Да, я почти не знаком с этим делом...
— Эх, ты, — говорю, — "Два года сапоги топтали юность вы мою". И ничего больше. Но, увы, и я обрадовать тебя ни чем не могу. Для Татьяны главное — был институт, а не я. А любовь... Ее мы загасили. Возможно, навсегда, а может быть, на время, Я оставил жену, ребенка. Теперь ты меня понял, надеюсь?
Василий поднялся, несколько раз прошелся взад-вперед, потер себе лоб и потом лишь сказал:
— Да, нет от нее спасенья!