Русь

 РУСЬ

Родом я из Таращанки, а живу в Москве.
Шло 1000-летие Крещение Руси. Стыдно мне стало, все готовятся, а я нет. Стал думать. Ничего не получается. Тогда достал я свой старый рассказ и послал его в газету. Но не куда-нибудь, а в районную ”Т. С”. Хотя на самом деле думал про церковь Таращанскую. Разваленную, забытую, закрытую, без крыши, без креста. В газете получили мою бумажку. И выбросить не выбросишь, и в папку не засунешь. Все вроде бы просто, но адрес обратный: Москва.
А Таращанка в это время, ничего не подозревая, глядела на мир Божий и улыбалась. Улыбалась от каменного креста, в честь Саввы Самодрыги, козака. До Киянки. Молода ты еще Таращанка, 1767 года рождения, улыбайся.
Тебе на кучу развалин, в честь 1000-летия Крещения Руси, батюшку прислали. Батюшка молодой, красивый, умный. Волосы черные, борода черная. И матушка при нем красавица.
Все старушки плачут и целуют то батюшку, то матушку. Поочередно. То батюшку, то матушку. Службы не знают, обряда не знают. Ох, и намучится батюшка с ними.
А им, бабам, легче что ли было начинать? Как вспомнят, дак сразу в слезы.
Кто-то там, в Москве, придумал возродить церковь. Хорошо! Нужное это дело.
Но пошел слух по деревне, что какую-то десятку прежде нужно сколотить, чтоб церковный приход возродить. А идти никто не хочет.
Председатель сельсовета товарищ Лариса Николаевна Амброзяк пригласила несколько старух. За ними водилось посещение церквей в других местах.
— Вы мне как хотите, а “десятку” сбейте! — начал строго председатель.
— Все село обойдите, а желающих найдите.
Перед ней сидят три бабы. Руки костлявые, загорелые, сложены смиренно на подоле. Дома сколько работы. Чего ради сидеть?
— А может?.. — боязливо пискнула одна.
— Нет, поздно! — как отрезала Лариса Николаевна.
В кабинет с бумагами зашла молодая девушка. Положила бумаги на стол и вышла молча. Бабы испугались и начали умолять председателя сельсовета:
— Возьмите, — говорят, — кого-нибудь из молодежи.
— Год назад надо было думать, — ответил председатель. — Предлагал же тут художник один: ”Музей сделаю! Картинную галерею сделаю!” Так, видите ли, денег не нашлось.
— Вот, вот. Возьмите кого-нибудь из молодежи.
— Значит так, богомолки, я из-за вас своего места лишаться не хочу. И церковь отстроите, и ”десятку” укомплектуете. Вы что, не соображаете, что за вас Москва взялась?
Долго после этого разговора ходили потом какие-то тени из дома в дом.
В общем, со слезами и причитаниями, нашли людей на “церковную десятку”.
Это: Григоровская, Волотовская, Петровская, Ящевская, две сестры Шейко и т. д. Старостой — Лесовая.
Александра Петровна Лесовая — особенная женщина. Вот, если Бог захочет, у него всегда найдется нужный человек в нужном месте.
Это ей придется ездить и в область. Получать Благословение на Святое дело от Владыки Василия. И в район. Регистрировать ”церковную десятку”.
Это она, вместо зияющей пустоты, поставит купол и накроет его оцинкованным железом.
Это она найдет где-то в городе бригаду строителей и отстроит недостающую колокольню. Потом на эту колокольню сварят лестницу. В окнах отреставрируют решетки. «Господи, Господи» — шепчут губы... Уже и кресты на куполах заблестели, а батюшку долгожданного никак не пришлют к нам. Учится наш батюшка. Казалось, целый век прошел, пока он экстерном экзамены сдавал.
Но вот наконец-то постригли нашего батюшку в Батюшки. Он вздохнул, и мы вздохнули.
Слава тебе Господи! Батюшку прислали. Молодого, красивого, умного.
— Братья и сестры! — говорит он нам. — Освящение во Христе происходит через восприятие в Церкви Жертвы Христовой и усвоение свойств нового Человека, т. е. через следование Христовым крестным путем — любви и смирения. Ибо не все ”святые” — крещеные — спасаются, но только те, которые стяжали дары Духа Святого, плоды которого — любовь, радость, мир, долготерпение.
Бог завещает, чтобы Его святое имя не бесчестилось, посему Он тщательно устанавливает подробности жертвоприношения — богослужения, — необходимые для сохранения чистоты, святости культа. И более того, Он сам неоднократно предупреждает, что только правильно совершаемое богослужение являет славу Господнюю. Таким образом, установленный Ягве культ призывает человека к соблюдению данного Богом Закона с глубокой верой и личным совершенством — бояться Бога и свято чтить Его.
Зазвонил звонарь в колокол, закончилась служба. Сейчас Батюшка будет крестить, венчать, отпевать. А после скажет:
— Завтра на послушание!
На послушание я любил ходить. Это такое блаженство — работать на церковь. Зная, что любой труд под присмотром Господа.
Рано утром я был уже возле церкви.
Надо сказать, дом Батюшки стоял слева от церкви. А так называемая ”сторожка” справа. В ”сторожке” жили и спали приезжие с города.
Сегодня из ”сторожки” вышли: баба Вера, баба Надя, баба Люба. Позже вышла совсем старая Василиска. Она тут и живет. На правах смотрителя очага.
— Больше никто не придет, — для подведения итога сказала баба Вера. Она самая активная и веселая.
— Иди к Отцу Юрию, — обратилась баба Вера ко мне, — пусть нас Батюшка благословит на труд.
Я пошел. Батюшка благословил.
Мы начали работать. Работа наша заключалась в следующем: оштукатурить первый этаж, потом второй и колокольню. Тяжелее всего нам пришлось наверху колокольни. Но чем тяжелее приходилось, тем веселее были мои старухи. Тем громче пели они псалмы.
Псалом да будет непрестанно в устах твоих. Где псалом, там Бог с Ангелами.
Псалом — радость боголюбцев: он отгоняет празднословие, прекращает смех, напоминает суд, возбуждает душу к Богу, сликовствует с Ангелами. По сравнению с работой старушек, моя работа была легкая. Мне надо было просеять песок, потом три ведра песка засыпать в корыто. Ведро цемента и воды на усмотрение. Замешиваю все это тщательно. Пересыпаю раствор в ведро и несу наверх. Тут, наверху, ждет меня эта ”троица”, без лестниц, без лесов: просто доски поставлены на перила. Как они работают? Вес старушек, вес полных ведер раствора, доски гнутся, пляшут, скользят, а они: ”давай, давай!” и поют.
Назавтра я привел свою жену Алису.
— Хоть песок, — говорю, — просеивай. И тут чего-то душа моя вдруг заныла, забеспокоилась. В тот момент я был на колокольне. Смотрю вниз, а там смерч. Накручивает круги, и столб вихря на самой куче песка поднимается до небес.
Все бы ничего, если бы Алиса не продолжала бы набирать песок с той же кучи и на решето сыпать.
Я ей кричу:
— Уйди оттуда, быстрее!
Но она по наивности думает: чего ради беспокоиться; ветер всего лишь пыль поднял; нужно прищурить глаза и работать дальше.
Я сбежал вниз и сокрушенно:
— Эх! Алиса, Алиса! Ведьмины это дела, а не ветер.
И стал быстро убирать доски с вбитыми в них гвоздями. Они меня тоже беспокоят. Когда увидел смерч, о них подумал.
Ну вот, теперь, все в порядке. Кинул взор на последнюю доску, хорошо, что она без гвоздей. Но что это? Боль пронзила подошву. Гвоздь через обувь глубоко вошел в ногу. Я застонал.
В момент серые тучи развеялись, ветер утих. Снова солнце.
— Пойду-ка я укол от столбняка сделаю, — говорю перепуганной Алисе. — Не нравится мне все это.
Взял с собой старуху Василиску, она давно на зубы жалуется, и пошли к врачу. Врач сделал мне укол. Василиске посмотрел зубы.
Ночью моя нога все равно горела красным огнем.
Раз уж я заговорил о нечистой силе, то так тому и быть, расскажу, кто у нас в селе ее представляет.
Прежде всего, Гневуш Мотька — ведьма, ее дочь Тонька — ведьма. Баба Дашка — ведьма, ее внучка Томка — ведьма. Валька Дерда тоже ведьма.
О, Господи! Да вы не бойтесь их. Просто знайте, они существуют. Ведь как Бог есть, так и дьявол есть.
Господи, кто обитает в жилище твоем? Сохрани мя, Господи, яко на Тя уповах.
Был я еще пацаном, а помню как сейчас. Пришла к нам на посиделки баба Мария Следь. О том, о сем балаболили. А как стемнело, вспомнила она, как дознались, что Мотька Гневуш — ведьма.
— Время было молодое, — вспоминает Следыха. — У меня дочь на выданье и у Мотьки дочь на выданье. А к моей дочке ездит тут один с города на велосипеде. Видный такой парень, Никитой звали. Ездил, ездил. Тут уж свадьба скоро, а он пропал. Неделю нету, вторую нету. Месяц скоро, как нету. Вдруг появляется и просит дочь мою пойти с ним, как ни в чем ни бывало, — прогуляться.
Дальше буду рассказывать со слов Никиты.
— Месяц назад, — говорит Никита, — стала мне ночью, во сне, приходить дочь Мотьки Гневуш. Доходилась до того, что срамною стала являться. Мало того, когда я еду от вас на велосипеде, в одном и том же месте, перебегает дорогу, то ли собака, то ли кошка. И вдруг внезапно прыгает сзади мне на плечи, и так на мне едет в конец села. Потом соскакивает, и женским голосом говорит: «Фух! Прокатилась!».
Чего только я не предпринимал, ничего не берет. Однажды взял с собой перочинный ножик, когда она вскочила — я в карман, а там пусто. Слезла она в конце села, я сунул руку в карман — есть ножик. Что за оказия?
Измаялся весь. И сказать вам боюсь, и что делать не знаю. Стал тогда в городе по знахаркам ходить. Вот одна и дала мне совет. ”Как только почувствуешь, что кто-то сел на тебя, вытяни руку наверле. То есть навыворот, наоборот. Потянись к тому месту, где она сидит у тебя, и действуй…” Все секреты знахарки я не буду рассказывать. Вернусь к прошлой ночи. Еду я, значит, от вас домой. Еду, насвистываю. Ноги на педалях дрожат. Руки руль так и крутят во все стороны. Доехал я до того места, где обычно со мной это случается. Никого! Я обрадовался, достал пачку папирос ”Прибой”, закурил. Покурил, помечтал. Сел на велосипед и дальше поехал. Проехал, может, метров сто, а может, и того меньше. Когда мне кто-то на плечи бац и сел. Еду. Мать честная! Хорошо, думаю, что покурил перед смертью.
Что было дальше со мной, не помню, но то, что я матерился и крестился, помню точно. И руль велосипеда не бросаю, а держу его одной рукой, второй — же вывернутой наверле — хватаю чудище и бросаю об землю, со всей силой.
Падаю вместе с велосипедом. Быстро вскакиваю и бегу к тому месту, где швырнул оземь, то ли собаку, то ли кошку.
И что я вижу: старушка, нет — женщина, лет сорока пяти, скрюченная, лежит в луже крови и стонет.
Я осторожно нагнулся над ней. Слышу, скулит: ”Не убивай”. Если бы я в тот момент, хоть что-нибудь соображал. А то пьяный. В голове все помутилось, как в бреду. Женщина все скулит: ”Век никому худого не буду делать. Ни порчи, ни сглаза. И колдовать, клянусь, больше не буду. Только не убивай!”.
Как чумной взял свой велосипед и побрел домой. Дома выпил самогона и уснул.
Сейчас я здесь, чтобы узнать, кто оседлал меня в ту роковую ночь. У вас в селе кто-нибудь заболел? Узнайте.
— Мы и узнавать не будем, — отвечаем мы ему, — все село сегодня только о Мотьке Гневуш и говорит. И о ее странной болезни. Внезапной и тяжелой. Работает Мотька на свинарнике. А тут не вышла на работу. То была здорова, а то лежит скрюченная и помирает. Кровотечение, что ли, у нее.
Выслушал нас Никита внимательно, а после засобирался и уехал. Правда, приезжал потом. ”Вы, — говорит, — во мне не сомневайтесь. Женюсь я на вашей дочке”. Да так и не женился.
Не женился он и на Мотькиной Тоньке. А люди поговаривают, что приняла Тонька от матери колдовство. А сама ведьма старая после того случая болела долго, но оклемалась.
Прошли годы. От себя могу добавить, что умерла старая ведьма вот только недавно. А Тонька жива, здорова. Имеет своих учениц по ведьмачеству.
Так самое интересное и странное, что вся эта нечисть в церковь ходит. Я Батюшку спросил, правда ли это? Мне Батюшка все, что можно, рассказал. Сохрани мя, Господи, яко на Тя уповах!
Достаточно быть мрачным и серьезным. Такое солнце. Такая земля. Такие люди. Такое дело — церковь возрождаем. Снова мы на послушании.
Отец Юрий в хорошем настроении. Позвал меня к себе и говорит:
— Радость-то какая у нас, Господь сподобил нам колокол! Настоящий, старинный, церковный. Звон будет малиновый. Вот благодать-то какая. Поедешь в соседнее село Журавлево. Найдешь старушку по фамилии Беляева. Скажешь, кто ты и откуда. Она даст тебе колокол.
— А если я его не подниму? — спрашиваю.
— Поедешь на тракторе, — говорит Батюшка, — за песком. А обратно заберешь колокол. Тракторист, думаю, тебе поможет. Но учти, колокол старинный, литой еще до революции.
— А где ж это старушка его взяла?
— Отец ее был звонарем. В Журавлево церковь была, но сгорела. Еще до войны. Что оставалось, не сберегли. А колокол был закопан у них в огороде. Там и хранился до сих пор.
Тут подъехала синего цвета машина ”Жигули”. Молодой папа спрашивал, когда можно покрестить ребенка.
— Слава Богу! Вот с молодым папой мы за колоколом и поедем, — радостно оповестил нас Отец Юрий.
Я же пошел к своим: Вере, Надежде, Любви.
— Нужен раствор, сестры? — спрашиваю.
— Нет, — отвечают, — спасибо. Алиса нам носит.
Ну-ну! — думаю я про себя. — Таскать такую тяжесть, а потом рожать?!
Поднялся я на второй этаж церкви. Подо мной зияющие дыры. Здесь я стелю пол. Хлопотное это дело. Доски — из старого, разобранного дома. Купил Батюшка у колхоза дом, вот и обходимся. Доски все разные. И так подгоню их, и сяк. Нестандартные они.
Вернулся я в келью, здесь осталось две доски забить — и пол готов. Это такая комната, небольшая, без окон. Сразу в памяти: монах сгорбленный над Библией сидит. На столе тускло горят свечи. Возле них недописанные рукописи. В углу икона с лампадкой. Скрипнули половицы.
— Имя рек! — это зовет меня Отец Юрий.
Я вскочил, выпрямился во весь рост. Смотрю на него, хочу понять, что он говорит.
— Я колокол привез! Слава Тебе, Господи!
И перекрестился три раза.
— Ангела хранителя тебе, Ефросинья Ивановна! — продолжает Отец Юрий.
Он говорит, а я слушаю.
— Даю ей деньги, а она ни в какую брать не хочет. Когда уезжали, сунула мне записку с именами, на помин. О ком помолиться. Я ее поблагодарил. Дал крест поцеловать. Она поцеловала и заплакала. Потом упала на колени — поцеловала колокол. Так и расстались.
Отец Юрий улыбнулся и подошел ко мне. Посмотрел на пол, нет ли щелей между досками. Оставшись удовлетворенным, он придавил своим весом и проверил еще и на прочность.
— Хорошо! — сдержанно сказал Отец Юрий.
— Так это же келья! — говорю я.
— Келья, — подтвердил Батюшка.
Еще не понимая, к чему это я. А я и говорю:
— Вот старым стану, брошу мира суету и последние дни перед смертью здесь проведу. В этой маленькой, тесной, но святой келье.
— Зачем, Имя рек, ждать? Иди сейчас ко мне старостой и живи. Сколько раз я тебя приглашал? Мне староста нужен молодой, энергичный.
— Батюшка, а грех? — спрашиваю я.
— Какой? — спрашивает он.
— Мой грех перед Богом, что я не стал нести свой крест.
— Интересно, в чем твое предназначение?
— На все, конечно, воля Божья.
— Конечно.
— И все же я — писатель.
Тут мне показалось, что Батюшке мой грех давно известен.
— Ладно, — согласился Отец Юрий, — неси свой крест дальше. Все ведь только Богу известно. А мне помоги колокол наверх поднять.
Спускаемся мы вместе по лестнице вниз, а Батюшка и говорит:
— Признайся, почему в селе долго не знали, кто за церковь хлопотал? И даже сейчас вставляешь это «имя рек», т. е. имя реки. Как в молитве. Потом отказался с Алисой венчаться. Странный ты какой-то, прости, Господи! А венчать тебя я обязан. Понимаешь ты это или нет? Перед Богом обязан.
— Как же можно? — изумленно спросил я. — Ведь женат я уже по второму разу. А та девочка...
— Полинка! — вставил Отец Юрий.
— ...Полинка. От первого брака.
— Так! — протянул Батюшка басом.
Даже голуби с колокольни взлетели: фыр! фыр! фыр!
— Значит, ты хочешь быть святым? А мне за тебя наказание нести.
— Думал я тут о своей жизни, Батюшка.
— Думать всегда хорошо, — согласился Отец Юрий, — только святость заключается совсем в другом.
Когда мы пошли к лежачему на земле колоколу, Батюшка предложил:
— Давай я тебе притчу расскажу о святой тени. Заимствованную из руководства для сельских пастырей.
В древние годы жил один святой человек. Святость была его так велика, что ей удивлялись даже ангелы и сходили с неба, чтобы посмотреть, как, живя на земле, можно так уподобляться Богу. А он жил просто, распространяя вокруг себя добро, как звезда распространяет свет, как цветок распространяет аромат, сам этого не замечая. Каждый день его жизни можно определить двумя словами: он благотворил и прощал. Никогда об этом ни слова не говорил, но это выражалось в его улыбке, в его приветливости, добродушии и ежечасной благотворительности. И сказали ангелы Богу:
— Господи, даруй ему дар чудес!
— Я согласен. Спросите у него, чего он хочет, — ответил Господь.
И спросили ангелы святого:
— Желаешь ли ты прикосновением твоих рук подавать больным здоровье?
— Нет, — отвечал святой, — пусть лучше сам Господь творит это.
— Не желаешь ли ты иметь такой дар слова, силою которого ты обращал бы грешников на путь истины и добра?
— Нет, — сказал святой, это дело ангелов, а не слабого человека: я молюсь об обращении грешников, а не обращаю.
— Может быть, ты хочешь сделаться образцом терпения, привлекать к себе сиянием добродетелей и этим прославлять Бога?
— Нет, — сказал святой, — привлекая к себе внимание других, я тем буду отвлекать их от Бога, — у Господа же много других средств к прославлению Себя.
— Но чего же ты, наконец, хочешь? — спросили ангелы.
Святой отвечал с улыбкой:
— Чего мне хочется? Да не лишит меня Господь милости Своей! С нею у меня будет все”.
Но ангелы продолжали настаивать:
— Все-таки нужно, чтобы ты испросил себе дар чудес, или мы дадим его насильно.
— Хорошо, — ответил святой, — я хочу творить добро так, чтобы самому о том не ведать.
Смущенные этой просьбой, ангелы стали советоваться между собой и остановились на этом, чтобы тень святого позади и по сторонам его, невидимая им, имела дар исцелять больных, облегчать скорби и утешать печали. Так и было.
Когда приходил святой, его тень, отражалась по сторонам и позади его, покрывала зеленью утоптанные дороги, украшала цветами увядшие растения, возвращала чистую воду иссохшим ручьям, свежий цвет лица — бледным малюткам и тихую радость плачущим матерям. А святой по-прежнему просто проходил свою жизнь, распространяя вокруг себя добро, как звезда испускает свет, как цветок — аромат, сам этого не зная. И народ, почитая его смирение, молча следовал за ним, ничего не говоря ему о чудесах его, и, забыв даже его имя, стал называть его ”Святой тенью”.
Если мы будем жить свято, то доброе назидание подобно тени и везде творит чудеса, о которых мы узнаем только в день Суда.
Тут к Отцу Юрию пришли люди, кто-то умер. Он заторопился. А мне лишь сказал:
— Отложим на вечер. Ты только придумай, чем его, — и указал на колокол — крепить на рельсу будем.
Я пошел домой. Взял огромный мешок и цепь. Посадил колокол в мешок и выволок на колокольню. Там закрепил цепь на колоколе и поднял его на рельсу.
— Слава Богу! — поблагодарил я Господа.
Пока Батюшка на кладбище был, на похоронах, мне удалось еще доски постелить на колокольне. Но работы все равно еще много. Завтра опять на послушание.
Со временем отец Юрий повенчал-таки нас с Алисой. Да еще Алису благословил: сына родить! И родила Алиса сына. Кириллом назвали. Рожала в Москве, и крестили в Москве: в церкви Всех Святых на Соколе.
Но причащать повезли к Отцу Юрию.
Когда на причащении поднесли ему сына Кирилла, он глазам своим не поверил.
И на всю церковь басом:
— Чей это ребенок?!!