Городская

Городская

По голубому безоблачному небу летит самолёт. На него нельзя смотреть он на линии с солнцем, а солнце выжигает глаза. Его не слышно, он слишком высоко. Можно лишь проследить кусочек его пути по медленно рассеивающемуся инверсионному следу. Люди на борту самолёта не смогут разглядеть меня, они слишком высоко и мы незамеченные друг другом следуем своим целям. Инверсионная полоса полностью растворяется, а я исчезаю в подъезде.

Метрополитеновский состав несётся по тоннелю. За окном мелькают провода, делающие дугу над очередной подземной аркой, редкие лампочки. В вагоне кроме Ани никого нет. Да, и Ани в принципе тоже нет. Она спит и сейчас находится дома, где ругается с мамой из-за того, что слишком поздно пришла домой. Состав, притормаживая, въезжает на пустую станцию. «Проспект мира». Постояв с полминуты двери, захлопываются, и поезд увозит Аню во второй раз от её станции. Кольцевая.

Центр. Большая, усыхающая на солнце лужа, расположилась по середине тротуара. Час пик и встречные потоки людей сталкиваются лбами в попытке обойти водную преграду. Кто-то обходит по мостовой, кого-то сталкивают в лужу и он уже без проблем шагает дальше. Две девушки, прижимаясь спинами к витрине кондитерской, медленно двигаются, смеются. Молодой в очках и с кейсом о чём-то задумавшись, проходит прямо посерёдке даже, не взглянув под ноги. Толпа на секунду приостанавливается и, проводив его недоумевающими взглядами, продолжает движение… К вечеру от лужи не остаётся и следа.

На улице ветер. Он дует сквозь щели между окном и рамой и оттого Наде холодно. Она курит босиком на кухне и немного дрожит. Надя с надеждой смотрит на закипающий, на плите чайник и делает тягу за тягой. Голова начинает кружиться, и Надя тушит в металлической пепельнице сигарету, из чайника рвутся клубы пара. Чашка, два сахара, ложка, пакетик и кипяток – вот всё, что будет противостоять не заклеенным на зиму щелям. Их можно заклеить хоть сейчас, думает Надя, но вспоминает, что скоро весна и лень снова берёт верх. Она обжигает губы и горло первым глотком и грея руки о парящую кружку уходит в комнату.

На крыше прохладно. На проводах распушилась пара голубей, провода слегка покачиваются. На большом листе картона, бывшей коробке от холодильника, сидят подростки и играют в карты. Колода и бито, прижаты камнями, налетающий иногда ветер, катает по крыше окурки, скрипит дверью ведущей на чердак. Рядом стоит полупустой ящик с пивом, через каждые пятнадцать – двадцать минут к нему тянется чья-нибудь рука. Играть всем уже порядком поднадоело и когда с улицы слышится визг тормозов, удар и звон разбитого стекла, подростки с радостью бросаются к краю крыши. В автобусную остановку въехал грузовик и через минуту вся компания уже на месте происшествия, а налетевший ветер пустил по небу стаю карт.

Спать было невозможно. Комнату нагло освещала луна, а занавески были постираны и сохли в ванной. Николай с детства не мог спать в полнолуние, а тут ещё такая беда. Он ворочался, то рука лежит неудобно, то нога затекает. Мысли в полусонной голове бродили странные и некоторые даже пугали своего обладателя. Помучавшись ещё минут двадцать, Николай сказал непечатное слово, посмотрев на луну, и включил лампу. Достал лист бумаги, сел за стол и, почесав ручкой за ухом, принялся писать: «Уважаемая редакция литературного журнала «С лёгкого пера»! Снова пишет вам Околышкин Николай Викторович. Высылаю вам с этим письмом свой новый рассказ. Памятуя о прошлых причинах отклонения вами моих рассказов, я на этот раз…