Марионетки как способ жизни

Городская психиатрическая больница. Обед. В предвкушении честно заработанных макарон, котлетки и компота я иду в столовую. Свой обед я действительно, заслужил: все утро собирал коробки для тортов…большие и маленькие…из картона, который назывался «переплетный», в те времена, когда я учился в институте. Теперь никто не знает, как он называется. Мне было жаль его поганить на эти коробки,…а ведь какой макет можно было из него сделать, эх! Но канцелярский нож не положен мне по статусу. Собственно, все, чем я тут занимался, носит гордое название – трудотерапия. Явился этот атавизм лечебного процесса, как мне думается, от последователей дарвинской теории, полагавших, что именно труд сделал из обезьяны человека. Ну, спорить не буду,…может труд и помогает обезьянам поумнеть, но отнюдь не помогает выздороветь. Этот вывод я сделал на своем собственном опыте. А вот врачи делают свои выводы, вообще непонятно на чьем опыте…если делают. Приведу пример: человеку ставят диагноз «Шизофрения», а объясняют его тем, что в головном мозге нарушен дисбаланс химических веществ. Смешно??? И мне тоже. Ведь все прогрессивное человечество знает, что мозг живого человека пока исследовать не удавалось никому. Однако дурки от этого факта не пустеют, даже, скорее, наоборот.
Размышляя об этом, я обжег котлетой язык. Неприятно. Собственно я здесь потому, что был Арлекином…не просто Арлекином, а марионеткой…. В те далекие, теперь для меня, времена я был звездой, любимцем…мной управлял странный мужчина с рыжей бородой. А я танцевал и пел, не зная, что мной управляют. Так ли это плохо? Решать не мне.
Бала такая девушка – Алина. Когда я был молодым, то нравился ей. Она приходила изредка в театр,…сидела в толпе, но всегда была на виду. Потом мы гуляли вместе в парке, ели мороженое и смеялись,…она тоже была марионеткой…моей. Я давал ей ровно столько же свободы, сколько давали её мне. У неё замечательные стеклянные глаза и длинные розовые волосы, которые состояли из миллионов мотыльков. Я до сих пор ими любуюсь,…издалека, чтобы не спугнуть. Когда я заставлял её танцевать - она танцевала, когда заставлял петь – пела. Танцевала она грациозно, не так как танцевал я, и совершенно не была похожа на марионетку. Хочу вам сказать, что марионетки похожи одна на другую,…но мне казалось, мы были особенными. Или, правда, были,…хотя возможно нас и вовсе не было. Нас придумали,…дали нам роли…, а мы подумали, что нам дали жизни.
После представления, как я и говорил, мы гуляли в парке. Была одна и та же погода. Всегда. Было утро…осеннее…сырое…вечное. Над аллеями висел густой туман, истлевшие осенние листья кучами лежали на асфальте,…зелени уже не было. Дул холодный северный ветер. Но нам было не холодно,…у меня был огромный коричневый вязаный шарф, в который мы оба заворачивались, обняв друг друга. Мы не разговаривали. Никогда. Нам и не надо было. Я все читал в её стеклянных глазах,…видел её мысли как в хрустальном шаре. В те минуты, мне нравилось представлять нас сиамскими близнецами. Нам бы не пришлось расставаться, а мне не пришлось бы ею манипулировать. Возможно, и мной некто и не манипулировал бы…вообще, мы не были бы актерами…. По парку мы ходили бесконечно, но никогда не могли найти его конец…ни конца, ни начала. Сколько бы мы ни ходили, через некоторое время мы упирались в шатер нашего театра. А потом начиналось представление, и мы уже жили другими жизнями, придуманными для нас рыжебородым стариком. И тогда мы уже не думали друг о друге…мы думали только о танце…бесконечном и волнующем, который рано или поздно заканчивался. Так шел за годом год,…может, так прошла и не одна вечность….
Я и не заметил, как постарел. Теперь я ходил по аллеям в поисках театра,…ходил бесконечно,…но не мог найти. И она было со мной, но это не имело значения,…она не танцевала и не пела,…её глаза ничего не выражали. Ни…че…го…. Совсем ничего. А я уже не хотел ею управлять, единственное, чего бы я хотел – это найти рыжебородого старика и спросить у него: что же мне необходимо делать?.... Он мне требовался как воздух. А очень скоро Алина меня бросила. Взрыв…маленький, совсем не страшно, даже смешно,… и не больно… странно, а потом я видел её вырванные глаза у своих ног, они катятся. Они легкие. Вдох. Выдох. Покатились…на бумажку и в ведро. Мне все равно. Ничего не чувствую…только безразличие. И еще желание смотреть в эти глаза…вечно…всегда…смотреть и всё. И всё.
А в парке мы не одни. Пошел дождь. Истлевшие осенние листья намокли…, а я лежу в луже…в этих мокрых листьях. Спокойно и уютно. Это очень приятно…лежать прохладным утром, зарывшись в опавшие листья. Попробуй и ты. Смотрю в серое небо. С него летят крупные капли, приближаются к моему лицу и с разбегу бьют в глаза…, а потом стекают в листья,…опять разбегаются, устремляясь вверх, и опять бьют в глаза. Дождь шатром огибает все мое тело, пробираясь сквозь листья,…его нежные струйки щекотно стекают с живота и бедер. Тепло, нет, даже жарко. Листья быстро тлеют и уходят паром вместе с каплями. Над моей головой о чем-то шепчут каштаны…и, проговорившись, роняют на меня свои листья. Они со мной прощаются, а может, плачут обо мне….
Теперь мне тепло и легко. Я – это пар и запах прелых листьев. И я лечу вверх, чтобы, превратившись в огромную каплю, упасть с неба в осенние листья и навсегда уйти под землю…
Городская психиатрическая больница. Я доедаю свой обед. Вкусно. Я все еще марионетка, только теперь мной управляет другой хозяин. А ты думаешь, ты свободен?