Макс и Лора

Исчезновение Лоры Палмер из таинственного суперсериала «Твин Пикс» не вызвало столько переполоху. Не названивали, не угрожали, денег не требовали. Каждое слово имело значение, и если оно не приходило на ум, тут же рвали лист на мелкие кусочки, чтобы начать заново. Поверь, дядя, это не какие-нибудь там захолустные новости комментировать. Вообще, заткнуть бы глотку раз и навсегда. Да кто позволит.

-- Три кило мармелада, «Дюшес»…

-- Не так быстро, не так быстро.– Выглядит продавщица важно, а ударения ставит неправильно. Счастливый человек, между прочим. Не озабочена поиском собственного стиля.– Что еще?

-- Мне самый сладкий, Ин-дрит. Что касается мармелада, предупреждаю: бывает товар штучный, а бывает рассыпной. Надеюсь, понимаете разницу? Дело даже не в моих принципах, я руководствуюсь исключительно соображениями менталитета. Высокими соображениями.

«Высокие соображения». Похожий диалог, тусклая сценка из жизни уставших приобретателей, вовсе не бред пьяный. Молодость свое берет не спрашивая, не заботясь об акцентах и ударениях. И молодые литераторы, толком не осознавшие еще сердечных наклонностей, стоят в издательских коридорах и канючат. Кто же за них будет создавать сказки? Это не в магазине мармелад сгребать дрожащими руками, здесь нужно приложить интеллект и талант, и черти его знает еще чего, и на звездное небо взглянуть, убедиться, что светила имеют достойное и соответствующее порядку расположение. И не что-нибудь малозначительное проблеять в засморканный рукав,-- сказать веско, авторитетно, совпасть с общественными вкусами и мнениями, дождаться пока идиоты-критики удовлетворятся оценками, не умереть…

-- И, пожалуйста, парочку вот этих,-- Макс повел указующим перстом,-- да-да, вот эту кренделеобразную хрень с пупырышками, с розочкой прозрачной . Я положу ее в нагрудный карман, чтобы не упрекали, подлецы, будто пришел с пустыми руками. Кстати, как ЭТО называется? На ценнике ничего не написано. Я спрашиваю пока спокойным голосом, спрашиваю, не выходя из себя, из внутреннего своего состояния и приоритета. Не обольщайся, красавица Едри-фи, что счастье вечно, что Ин-дрит сыграет роль в судьбе, возьмет на себя спасительную миссию. На ценнике ничего не написано, но я могу назвать свое имя. При определенных условиях, конечно же.
 
-- Вообще-то,-- продавщица недобро качнула бровями,-- в общественном месте находитесь, перестали бы нести околесицу. Артишок с брюликом я вам, конечно, подам. А что касается пупырышек, то они бывают на носу, где ваша гигиена. Посмотрите внимательно на стены: они облицованы белой плиткой, каждый товар сопровождает ослепительная чистота и стерильность. В противном случае, стала бы я с вами разговаривать, как думаете?

От наглости и давления чужой мысли Макс начинал мучительно хренеть, категорически и бесповоротно. Однако сроду не грубил представителям общественной торговли. Нужно быть великодушным.

-- Какая персоналия! -- великодушно отозвался Макс, он умел сохранять великодушие в трудные минуты.

«На комплимент, скотина белобрысая, нарывается »,-- улыбнулась важная продавщица и с нескрываемым удовольствием размазала прозрачную розочку, нанося непоправимый ущерб и хрени, и матушке хреновой, о родственных связях совсем не подозревая, надмеваясь и окрыляясь в чувстве собственного достоинства, вне всякого чувства и вне достоинства.

«Сучья порода»,-- справедливо заметил Макс и так же приветливо улыбнулся в ответ. Считал он себя человеком кротким, взрощеным на второстепенных основах, однако же моралью и воспитанием не обделенный.

-- А если повернуться ассиметрично высокому плафону,-- невозмутимо поинтересовался Макс Волиевич,-- по чем являются ваши полежалые коврижечки?

-- Так и быть,-- откликнулась представительница общественной торговли, стирая с ногтя остатки уже оплаченной розочки,-- сегодня у меня отличное настроение, я вас упакую и обнадежу. Но впредь за моей радостью не обращайтесь. Я ласковая и чуточку одномоментная. Такое бывает. В кого уродилась – не знаю.

Натруженный и отягощенный внутренней думой возвратился Макс в убаюканное жилище. Переложив многочисленные покупки сладостями, как велось давнишней традицией, тут же набрал номер своей возлюбленной, единственной, равно далекой и неповторимой.

-- Скажи, милая, я похож на педика? – был первый его вопрос. На озадачку. На принятие решения. Только не философия, не рассуждение. Любой подтвердит: в важных делах главное -- краткость. И абсолютная ясность.

Милая занята чесом великовозрастной своей головы, не лишенной, впрочем, некоторых достоинств и определенной красивости, когда трель мобильного телефона притянула слух. И что оставалось? -- ведь она так любила его. Больше головы. Да-да, того самого Макса, без которого жизнь опресневает и блекнет со скоростью поразительной. Без которого сам мир приобретает угнетающие оттенки и, по слову Дона Хуана, останавливается, переходя в смещенные плоскости, выпадая и опрокидываясь.

-- Давай примем за правило в начале говорить «здравствуйте»,-- милая укладывала непослушные прядки, нервничая и кривясь, теряя нить разговора и вплетаясь в него снова.— Потом можно справиться «как дела», поинтересуйся, не беременна ли я, не сушит ли во рту, утренний подъем совершен с правильной ноги, никто не омрачил моих очей, и цвет лица приятен и свеж. Знаешь ведь, как много значат для женщины пикантные мелочи.

-- Ты не понимаешь, Лора. Сексуальная ориентация – ничто. Нравственность – ничто. Озоновые дыры вместе с долбаными проблемами всемирного потепления – ничто. Здравствуйте, до свидания, пошел нафиг, я могу продолжать этот список до бесконечности, своего рода парадокс и феномен, даю руку на отсечение, даже тишина ночи переходящая в утренние заморозки – ничего не значит.

Макс горячился, но Лора умела отыскать тропинки к его разуму, нащупать, уловить и заставить остановиться.

-- Всегда приятно сознавать, что твой собеседник стоит на голову… Нет,-- Лора подбросила вверх необузданную копну,-- на две головы выше тебя. И чем обширнее между вами дистанция, тем больше ты его уважаешь. Среди наших знакомых, не дашь соврать, громадное количество геев, они целуются с натуралами при встрече, обмениваются интимными подробностями, ходят вместе в туалет, усердно трясут после моциона освобожденными органами, и давно забыли, что такое угрызения совести. Назови меня лесбиянкой, и я заливисто рассмеюсь в ответ. Макс, да что с тобой случилось, что произошло, я знаю тебя рассудительным и деловитым нонконформистом, все при тебе: и запал, и манера, ты никогда не зацикливался на ерунде. И вдруг заерундил. Так не похоже на тебя…

-- Не похоже,— согласился Макс, опечаленно вздыхая и придерживая телефонную трубку плечом.—Заерундил до степени, когда имена оборачиваются изнанкой (видела изнанку имен?), когда ручки не дружат с ножками, а мозговые извилины складываются в прощальном привете, когда последние капли воли стекают в мои любимые розовые ботинки. Жалко ботинок. Воли не жалко, а ботинки – предмет!

Лора не знала чувства полной оставленности, не видела изнанки имен, поэтому метафора с волей, очутившейся в ботинках не впечатлила. Лора опаздывала в офис. Любя Макса по-настоящему, без дураков, она мягко, сообразуясь с внутренним тактом и законами женской дипломатии свернула разговор:

-- Оставь это на плечах своих обидчиков. Две гири по 16 килограмм. Ты знаешь, Макс, что 16 килограмм – это целый пуд, далеко не детский вес. Высший суд, и судьи, а может быть даже ангелы с архангелами, впрочем, ты должен в тонких материях разбираться лучше меня. Кинь этих подонков.