Contra vim mortis non est medicamen in hortis

Наш аккуратный прокурор
Когда читал он приговор
Презрев естественные нужды
Сошел с ума по долгу службы
Вот так и служит до сих пор

 Моськин вышел на улицу в приподнятом настроении, душа его пела.
Из кармана приятно свисало удостоверение помощника прокурора, заложенное 100 ассигнацией и белым билетом. Этот тройственный союз власти, денег и слабого умственного здоровья открывал перед Моськиным обширные перспективы. Но слон был неумолим. Еще с утра его помыли и подкрасили киноварью. Не имея практически никаких шансов стать помощником прокурора, слон люто ненавидел всех действующих ныне. Он чуял их за версту, не принимал взяток и считал, что человеку с белым билетом уже невозможно навредить, даже ежели его стукнуть несколько раз о памятник Жукова. Неясное роковое влечение соединило эти две противоположности с северо-восточной стороны от памятника, и разыгравшаяся в результате под благословляющей дланью маршала драма на фоне Исторического музея, была тут же увековечена сотрудниками данного культурного учреждения за неимением лучших поступлений на тот квартал. Вот почему мой рассказ
так точен в деталях. Впрочем, опустим их за ненадобностью. Судьба слона для Вас мой опытный читатель, я знаю, не является загадкой. Он нашел свой скорый и печальный конец, обычный для всех, кто имел несчастье столкнуться на улице с помощником прокурора. Его пустили на свиную колбасу. Что же до господина Моськина, то он получил несколько незначительных переломов рук, от которых и скончался после непродолжительного, но интенсивного лечения в местном католическом госпитале, состоявшего впрочем из чтения заупокойных католических молитв над ранее прибывшими на лечение жертвами слона. Да и сам diagnosis probabilis: Ex abrupto побит слоном exactissime в совокупности с белым билетом мало давал надежды. К счастью, в кармане его брюк был обнаружен блокнот, где среди множества жизненных наблюдений и весьма остроумных замечаний была так же и автоэпитафия, так что местный дворник, по совместительству занимающий должность городского поэта не сильно затруднил себя, добавив лишь кое-где знаки препинания. Впрочем, по прошествии двух заседаний городского суда их стерло время и ныне мысль, высеченная в камне, представляется нам в своем первоначальном варианте. А написано там "Встать суд идет". О слоне же нет ни слова, поэт по понятным причинам не любил слонов.