Немного Шекспира

 
История, так или иначе связанная с шекспировской трагедией в моем рассказе, произошла в колонии строгого режима три года назад, где автору довелось работать в то время. Представленный читателям рассказ не содержит шокирующих историй из жизни заключенных, и является лишь объединенными фрагментами из моих личных дневников. По возможности, я старалась не показывать тюремный мир совсем грустным,беспокоясь о настроении моих читателей.
 
Какое облегчение наступает в работе, радовалась я с самого утра. В нашей колонии сегодня появится штатный нарколог. Я еще не видела ее, но психолог Анна Владимировна говорила мне, что тестирование прошла совсем молоденькая девушка, доктор Ольга Игнатьевна Сазонова.

То ли оттого, что я так трепетно ждала ее прихода, то ли просто утро было замечательным, но она понравилась мне сразу, как только вошла в кабинет, уже одетая в белый халатик, слегка приталенный по невысокой, но грудастой фигурке. Вошла Ольга Игнатьевна как-то просто и сразу, без заготовленных заранее вежливых ужимок и коллегиальных приемов, стряхнула отчаянно головой кудряшки с глаз и заявила мне прямо с порога, не здороваясь:

- В зоне я работать не буду, сразу говорю. Найдите мне дело здесь, в амбулатории.

- Здравствуй,- отозвалась я приветливо из-под бумажного аврала, и мягонько так, улыбнулась, облегчая, как только могла, дорогу молодому специалисту и в знак профессиональной дружбы,- не беспокойся, как скажешь, так и сделаем.
 
- Вам смешно, наверное, но я боюсь осужденных мужчин. У нас в семье никогда никто в тюрьме не сидел. Я и в милиции была только один раз, когда у меня вещи украли в студенческом лагере.- Повысила она голос.

- Не шуми, пожалуйста, и, слава Богу, что так, - попросила я, остерегаясь все-таки непрошенного сглаза.

- Поймите меня правильно. Зеки же сразу заметят, что я трясусь от страха.

- Меня, на всякий случай, Галиной Петровной зовут. Ты где ж таких скверных выражений насобирала? Они не зеки для тебя, а осужденные мужчины.- Сделала я молодому специалисту первое замечание и легонько забурчала своим несносным характером.- Фотографии принесла на пропуск? Давай сюда.

Девушка, скривив губы в сторону ямочки на щеке, опять сдула с лица завитки кофейного оттенка, покопалась недолго в сумке с книгами, извлекла из учебника по фармакологии листок фотобумаги с двумя своими фотографиями и положила передо мной на столе. Потом, она настолько энергично шагнула от меня на некоторое расстояние, что больно упала на деревянную лавку возле двери и заплакала натурально горько.

Честно говоря, я подрастерялась.

Что же делать теперь, Боже, неужели такое прекрасное дитя будет работать рядом со мной? Вот дела, и осужденных боится, и на лавку падает, и слезы льет ручьями. А веснушки то, какие чудесные, светятся нежностью даже на зареванных щеках.

Прошло уже целых полчаса рабочего времени. Я до конца разобралась с отчетом, не глядя больше на нарколога. Пора было бы и пообедать. Но как быть с Ольгой Игнатьевной, все еще оплакивающей свою семейную и абсолютную непричастность к мужской колонии строгого режима, беспрестанно вытирающей слезы, копающейся зачем-то опять в сумке, трущей шмыгающий нос детским платочком и, как целомудренная невеста, отворачивающейся лицом к стене всякий раз, когда курносый нахал Зайцев появлялся в кабинете. Не оставлять же ее здесь в одиночестве.
 
- Виктор, принеси нам обед на двоих, и две вилки возьми у тети Любы, попроси для меня лично. – Обратилась я к уже не конвоированному Зайцеву.- Скажи еще, пожалуйста, психологу Анне Владимировне, чтобы зашла ко мне.

- Не, Галина Петровна, не даст мне теть Люба в руки вилки, позвоните ей сами в столовку. А психолог Мацкевич, я видал щас, выехала за ворота.

- Хорошо, Вить, я позвоню насчет вилок, только иди уже за обедом, просто умираю от голода. Ты, Оля, составишь мне компанию?

- Я никогда не буду здесь обедать. Кругом туберкулез, это ж тюрьма. Я боюсь. – И она снова заплакала.

- Я уже и сама за нас боюсь, потому и пригласила психолога.- Призналась я, устав от ее слез.- Туберкулез, он, знаешь ли, ищет перепуганных девиц и нервных теток. Поэтому, я с тобой вместе рискую попасть в группу претендентов. Если не будешь нормально питаться и не успокоишься, то наверняка подхватишь. Иди ка ты лучше к Анне Владимировне Мацкевич в психологическую лабораторию, и позанимайся там пару месяцев цифрами. Слыхала, наверное, в медицинской академии про дифференциальную психологию? Вот, это и есть, дела лаборатории.

- Я не психолог, Галина Петровна, я врач. Я семь лет училась. - Обиделась Оля на мое гуманное предложение.- Просто, я сегодня очень волнуюсь.

- А если врач, Оля, то пойдешь к больным, когда нужно, и станешь лечить их, как тебя учили семь лет. Взрослеть тебе пора, девочка моя. Здесь режимное учреждение, где никогда не прокатывает игра в дочки-матери.
 
К обеду она так и не смогла притронуться, но выпила чай и, кажется, поняла меня, что тоже порадовало. День пролетел почти незаметно. Вдвоем, с моей новой помощницей, мы пересмотрели некоторые назначения, прикинули все выписки на завтрашний день, протерли каждый листочек денежного дерева, полили маленькую пальмочку, и застряли у окна, выходившего на вечерние передвижения в жилой зоны.

- Солнце заходит красным цветом, завтра ветер будет. Посмотри, дорогая моя Ольга Игнатьевна, вот здания отрядов, и в каждом проживает примерно восемьдесят мужчин. Отряды разделены некоторым образом. В трех находятся те, кто попал в колонию впервые. В первом отряде, в пятом и в десятом. Первоходы, так называемые. В остальных отрядах живут многократно отбывающие наказания. У них уже вторые, третьи и прочие сроки. Во втором отряде живут самые больные люди, глубокие старики, один дед совсем слепой, двое после инсульта.

- Сколько же всего здесь осужденных?

- Каждый день около полутора тысяч человек. Одни освобождаются, другие заходят.

- А туберкулезом многие болеют? – Не удержалась Ольга Игнатьевна от своего главного вопроса.

- Что ты заладила про туберкулез. Человек шестьсот больных наберется. Тяжелых не так много. Рентгенолог у нас отличный Валентинович, познакомишься еще с ним и расспросишь обо всем. Дальше к оврагу, смотри, где черные постройки с трубами, производственные цеха находятся. А за школой локальная зона, видишь, дополнительные ограждения? Там осужденные с ВИЧ. Двести душ живут отдельно. Завтра в клуб пойдем с тобой, я ребятам, которые готовятся к освобождению, расскажу об инфекциях, передающихся половым путем, а ты оглядишься пока, с охраной познакомишься. Только, прошу, Ольга Игнатьевна, скромные брюки надень в зону и духи легче используй.

- На меня, что, могут напасть?

- Никто на тебя не нападет, Оля, дело тут совсем в другом. Сроки у них очень большие, и многие по десять и двадцать лет к женщине не прикасались, зачем же их волновать коротенькой юбочкой штанишками, врезающимися в промежность. Пусть спокойно засыпают. Мужики, они везде мужики. Бдительность тебе не помешает, но страх исключи, прошу тебя. Помню, как зимой в зону танцевальная группа приезжала с известным певцом, так мужчин после в отрядах дубинками спать укладывали, так разволновались они от вида танцовщиц. Ну и девчата, танцовщицы эти, тоже учудили на сцене, лифчики сняли с себя и бросили в зрительный зал на забаву осужденным. Нельзя так шутить с человеческой природой.
 
Наступившее утро, как правило, предыдущего вечера мудренее выдается, и мы с Олей в десять часов уже находились в самом сердце зоны, в клубе, больше похожем на дом культуры провинциального городка. Гримерная здесь устроена, как положено, просторная сцена имеется, удобные сиденья в зрительном зале, библиотека, весь необходимый реквизит для постановок и музыкальные инструменты в полном порядке.

Мне нравится проводить встречи с осужденными именно здесь, в читальном зале клуба колонии, где атмосфера особенная, и вокруг, на полках вдоль стен живут книги, величественные и свободные от обстоятельств, всегда и везде, даже здесь, в строгой мужской изоляции. А еще, нравится кошка Доза с колокольчиком на ошейнике, которая спит тут же, в библиотеке, под столом, вытянув все до единой лапы, и отдыхая от ночного бдения с белобрысым котом Хоккеистом, из второго отряда.
 
Вот и осужденных заводят в библиотеку. Лешка Лепила, как и всякий раз, сразу же разваливается на первом стуле, словно бы демонстрирует мне и окружающим свое стремление получить особенную порцию медицинского внимания и позитивной информации. На самом же деле, это далеко не так. Ему опять нужно попросить меня позвонить отцу или матери. Волнуется, крутится на стуле нетерпеливый Лешка, видимо давно писем из дома не получал. Позвоню, конечно, куда ж я денусь от нарушений инструкций, и услышу в ответ, что бабушка разболелась, и короткое свидание пришлось пропустить. А после передам Лешке тихонечко, что теперь родители приедут только на длительное, с ночевкой в зоне и с долгими семейными разговорами. В прошлом году, Лепила нашего психолога под выговор подставил, совсем разжалобил хитрец Анну Владимировну и письмо для матери передал через нее, чтоб мимо цензуры ушло, а добрейшая наша Анютка расчувствовалась и без тринадцатой зарплаты осталась. Вообще то, неплохой прохвост, этот первоход Лешка, из образованных осужденных, с третьего курса сельскохозяйственной академии взяли его под рученьки и на шесть лет определили на строгач. Разбой он устроил по пьяной лавочке, травка в карманах завалялась, сопротивлялся при задержании, и милиционеру накостылял тяжких телесных. Так статьи одной гармошкой в суде и сложили. Но Леха уже, слава Богу, две трети отпарился, и песни все свои пропел со сцены, даже КВН организовал в зоне между отрядами, да и в футболистах прославился, домой скоро отправляется. Учиться ему обязательно дальше надо.

- Ну, что, все собрались?- Спрашиваю у двенадцати мужчин, готовящихся скоро выйти за пределы учреждения.- Волостной, привезла мама лекарства тебе, сдала в аптеку?

- Привезла. Только настойку сирени не взяла аптекарша. Она на спирту оказалась.

Мужчины ностальгически хохотнули.
 
- Ну, ничего, настойку после освобождения будешь принимать, в рекомендованных дозах.

Волостной является великим пессимистом колонии. Буквально все подвергает сомнению и критике, и не верит в светлое будущее, ни свое, ни наше. Даже утверждал весной, что фиалка не зацветет в тюремной больнице, свободы не хватит для цветения, а она до сих пор вся украшена розовыми цветочками. Волостной из чеченских событий едва выбрался, израненный телом и душой, и друга вытащил на себе. Тащил аж пять километров, хотя знал, что друг уже мертвым был на его спине. По ночам теперь приходит к Волостному этот дружище и опять воевать зовет. Но Волостной уже отстрелял свои патроны и шесть последних месяцев провалялся у нас с распадом левого легкого.

- Я хотел уточнить,- опять требовал подтверждений Волостной, - сколько конкретно людей уже заражены ВИЧ.

- В местах лишения свободы, по нашей области, инфицирован уже каждый двадцатый осужденный. – Ответила я.

- А на воле? – Продолжал Волостной.
 
- Примерно, каждый двухсотый взрослый человек в нашей стране, плюс или минус пятьдесят человек. Разница чисто географическая. – Ответила неожиданно Ольга Игнатьевна.

- Круто!- Подивился чему-то наркоман со стажем, совсем лысый Влад, проживающий в колонии свой третий срок.

Ольга Игнатьевна совсем не отреагировала на словесный прыжок Влада с места, и медленно прошлась вдоль полок с книгами, где было написано крупными буквами «классика», взяла в руки томик Шекспира и произнесла, не заглядывая в текст:

- Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья…

- Ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья.- Продолжил бывший студент ветеринарного факультета Лешка Лепила.

- Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, - грустно улыбнулась ему в диалоге Ольга Игнатьевна.

- И гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни. А может, поставим спектакль, а? – Ляпнул Лешка громко, разгорячившись от поэтического общения со сверстницей.

- А почему бы и нет, поставим, - неожиданно для всех ответила докторша и, прижав к груди томик Шекспира, подошла к Лешке.- Кто же будет Ромео? Может быть, вы?

- Согласен, - покраснел Лепила, но тут же испугался своей вольности, и посмотрел совсем уже покорно на нашу охрану, состоявшую из двоих офицеров.

Тогда, в свой второй рабочий день, Ольга Игнатьевна не знала еще ничего о тюрьме, и в этом была частичка ее человеческого счастья. И поэтому, она еще долго щебетала в кабинете, распаляясь, как маленькая девочка, вернувшаяся с утренника в детском саду, и радовалась тому, что установила позитивный контакт со спецконтингентом.

- Как хорошо все получилось, правда, Галина Петровна? – Требовала она моего немедленного ответа и дула на легкие кудряшки.

Пугать ее прямо сегодня было совсем некстати. Но мне еще предстояло помочь молодому доктору не вляпаться сразу же в дерьмо, а, значит, не стать элементарной наживкой из мотыля, барахтающегося на крючке бдительных сотрудников оперативного отдела. Завтра же или чуть позже следовало поговорить кое о чем с наркологом Олей.

А на следующий день было уже поздно говорить о превратностях судьбы. Так уж случилось, что наш Волостной, пессимист и осужденный в одном лице, доложил в письменном виде обо всем, что увидел в библиотеке, услышал и, даже, что привиделось его, насквозь искалеченному войной, сознанию. А привиделось ему, как оказалось, установление личных отношений между осужденным Лепилой и доктором Сазоновой Ольгой Игнатьевной.
 
Опасно, знаете ли, цитировать Шекспира в зоне, глядя в глаза мужчине, любовью попахивает.
 
- В бирюльки играешь?- Спросил меня сразу же после утреннего совещания заместитель начальника колонии по воспитательной работе Славка Полищук.

- Ты, Слав, опять про видеоматериалы о ВИЧ? Так их во всем мире в школах показывают. – Придурилась я, как придуривается хитрая проститутка, непонимающая вопроса блюстителя нравственности.

- Про фильмы твои героиновые уже проехали. Наркоту на экране не позволю. Я про нового доктора Сазонову. Чего она язык распустила, как в доме матери и ребенка, стишки волкам рассказывала? Ты куда смотрела? Отелло устроили?

И смешно, и горько. Да здравствует тупость!

Как меня достала уже эта неистребимая вековая грязь под тюремными когтями, и что с этим можно поделать, если ты страшишься жутких царапин на своей бабской коже? Придется, видимо, сохранять спокойствие и снова радостно скакать по красным углям голыми пятками, изображая профессиональный азарт.

- Слава, ну не кипятись. Девушка только вчера пришла к нам, боялась ужасно поначалу, новые методики принесла нам для работы. Остынь, Слав.- Попросила я мирно, как могла.

- Ну и на хрен мне ее методики усрались, если опера с самого утра наезжают. Поставь девку на место, чтоб не высовывалась больше. Понятно?

Ну, что тут поделаешь, тюрьма, горькая штука. Надо собирать мозги в кучу, топать к самому шефу и доказывать «хозяину» неизбежность гуманизации пенитенциарных отношений. Господи, слова то какие скверные я обдумываю, и сигареты закончились на самом интересном месте. Всякий раз так, испытываю никотиновую жажду, когда метелят со стороны оперативного отдела, словно бы, избавиться от предыдущей отравы, можно только вдохнув в глубину себя другую гадостью.

- Ольга Игнатьевна, поставь чайник,- попросила я, вернувшись с совещания.

- Я вечером думала о постановке в колонии «Ромео и Джульетта». Мы могли бы новые материалы по реабилитации разработать с помощью этого спектакля. Да? Только кто будет играть женские роли. Может осужденные? – Доложила мне в словесном беспорядке Ольга Игнатьевна.

- Нет, нет и нет. Мужчины в колонии не могут играть женщин. Это очень опасно для них. И для этого потребуются очень сложные согласования с другими осужденными. Я не могу тебе сейчас объяснить этого. Система тебе не ясна пока.

- Их, что, могут опустить другие заключенные? Да, Галина Петровна?

- И это тоже. Пожалуй, даже, самое главное. И многое другое. Разберись ка сейчас с остатками в аптеке и составь предварительный заказ на завтра. Хорошо? А про спектакль я поговорю позже с начальником учреждения. Пока не будем торопиться.

- Какое зло мы добротой творим! С меня и собственной тоски довольно, а ты участьем делаешь мне больно. Заботами своими обо мне…- Проговорила она в мой адрес.


- Оля, иди в аптеку и разберись с остатками антибиотиков. – Строго потребовала я. – Про спектакль не говори пока ни одному человеку, даже самой себе, даже шепотом, особенно о глупостях с женскими ролями. Поняла? Мы с тобой сами будем играть шекспировских женщин. Обещаю.

Наш начальник колонии Павел Васильевич, умнейший человек среди людей в погонах полковника, сразу поддержал идею о постановке спектакля «Ромео и Джульетта» на сцене колонии.

- Объясни художнику, Петровна, какие декорации изготовить. – Помогал он мне.- Списки участников составь, чтоб их от производства освободили на время репетиций. Костюмы сошьем в швейке, только ткани сама выбирай. Что там еще требуется?

- Шпаги для репетиций. Сапоги. Немного кружев и подкладочной ткани нужно закупить.

- Сделаем все. Шпаги пока из дерева изготовим. Сама понимаешь. Репетируйте. На спектакле будет металл. К сентябрю вы должны управиться. С Минюста приглашаем гостей на день колонии, постарайся успеть. По всем вопросам ко мне лично. Значит так, Анна Владимировна, ты и нарколог. Хватит женщин?

- Хватит, Павел Васильевич.

- Действуй.

Так я и стала Кормилицей и няней нашего молодого нарколога Джульетты, а Анна Владимировна уже во всю учила слова матери Джульетты, и, соответственно, леди Капуллети. Репетировали мы пока в моем кабинете.

- Кормилица, скорее: где Джульетта? – Орала мне Анна.

- Клянусь былой невинностью, звала. Джульетта, где ты? Что за непоседа! Куда девалась ярочка моя? – Отзывалась я старческой хрипотцой бывалой курильщицы.

- Ну, что еще ему рекомендовать?- Капризничала Ольга Игнатьевна, выписывая витамины во вторую палату для осужденного Ивана. – Кстати, Иван Иванович хорошо подходит на роль вашего мужа, Анна Владимировна. Сильный и красивый мужчина, с волевым подбородком. Голос обалденный.

- У меня уже есть муж, говори да не заговаривайся, Джульетта. А Ванька Михайленко, и правда, красавец, вполне потянет на роль твоего папашки Капуллети. Только, знаете, бабоньки, третья ходка у него, могут и не подписать кандидатуру.

Иван Иванович Михайленко действительно отбывал третий срок, хотя статья у него каждый раз обозначалась совершенно пособническая, с формулировкой «помогал избавиться от трупа». Не убивал, вроде, не грабил, но вывозил тело за хорошее вознаграждение. Сроки то не великие, если рассматривать их по отдельности, по три годочка, но в целом, уже девятый год дожидается его красавица жена, перебиваясь с сыном на те самые извозчичьи вознаграждения.

Исполнители ролей трагедии понемногу определились. Роль Ромео призван был исполнять уважаемый всеми осужденный парень Толик, тридцати лет от роду, трудяга, на все руки мастер, с приятным волжским говорком. Его другом и Бенволио стал знаток Шекспира Леха Лепила, не доросший, по решению самих же осужденных, до главной роли студенческим менталитетом. Бывает и так. Не поспоришь.

- Галина Петровна, а за что Ромео сидит в тюрьме? – Спросила меня Джульетта как-то после репетиции.

- У него одновременно сложная и совсем банальная история. С женой непорядок случился. Толик застал ее с любовником, и убил шаловливого соперника. Семь лет уже сидит. До нового года уйдет досрочно.

- А почему у него такое суровое наказание? Ведь он был шокирован в тот момент. – Дожевывала Джульетта конфетку из загашников Лешки Лепилы.

- Потому что он совершил убийство только через пару дней. Он готовился тщательно к преступлению, оружие приобретал. Сложилось хладнокровное убийство, потому и срок больше девяти лет.

- А жена его навещает?

- Нет, к нему приезжает только сестра, она учительница, кажется. Они далеко живут от сюда. А с женой развелись уже здесь, во время его отсидки. Он машинистом поезда был, его все эти годы коллектив железной дороги поддерживает посылками. Это редкий случай. В основном, как бывает, если человек сел, то о нем и забывают быстро, чтоб не запачкаться авторитетом. А с ним иначе. Машинисты, коллеги его, даже перед губернатором ходатайствовали, у президента просили о помиловании.

- Почему же он на наркологическом учете у нас состоит?

- Он во время совершения напился до глюков. В милицию сам пришел сдаваться и упал там. Еще, и жена показала в суде на его неравнодушие к спиртному. Нормальный человек. К нему дерьмо не прилипло, трудится здесь, как и на свободе трудился.

- А он тоже докладывает в оперативный отдел о проступках других осужденных?

- Ему можно и нужно докладывать. Преступный мир ему не нужен. Он мужиком здесь ходит, завхозом отряда является. Он не поддерживает неформальные группировки.

- Ему, наверное, ужасно страшно среди матерых заключенных?

- Бывает и страшно, думаю. Подставить здесь могут на раз и на два. Без причины даже, просто из мерзости и от однообразия. Но он научился здесь жить. Поздно уже. Собирайся, Оля, хватит болтать, а то на автобус опоздаем, придется такси ловить.

- Что есть любовь? Безумье от угара. Игра с огнем, ведущая к пожару, воспламеняющая море слез.- Проговорила театрально Ольга Игнатьевна про Ромео, перекинула сумку через плечо и была уже готова топать к служебному автобусу.- Мы на факс переключили?

- Переключили, иди ключ сдавай, я своим закрою.

С реквизитом и одеждой для спектакля было все в полном порядке. Осужденные сделали такие замечательные кресла и подсвечники, что казалось, что предметы позаимствованы из итальянского музея мебели. У Ольги Игнатьевны уже состоялась последняя примерка платья, воздушного и совершенно свободного от предрассудков, как легкий ветерок. Только с Ромео происходили такие казусы, над которыми ржала уже вся тюрьма. Слухи о его приобретенном заикании быстро дошли и до ушей руководства.

- Что там Ромео вытворяет? Спермой захлебнулся? – Строго спрашивал с меня за дефекты речи осужденного подполковник нравственности Славка.

- Слав, ну зачем ты сразу орешь всякие гадости? Волнуется он. – Рассердилась и я.

- А что прикажешь делать? По голове вас гладить? Охрану выделяем тебе каждый день, барахла для твоего цирка настругали полный цех, материю извели неумеренно, так теперь логопеда для Ромео приглашать? В шизо посажу его, волка вонючего.

Ситуация, и вправду, выглядела комической, и требовала вмешательства специалистов по вопросам взаимоотношений мужчин и женщин. Ромео знал все слова своей роли на зубок, но сразу же, как только приближался к Джульетте, забывал все, до единого.

Получалась не трагедия о любви, а коллективная тюремная ржачка.

- Зовись иначе как-нибудь, Ромео, и всю меня бери тогда взамен! – Протягивала Ольга Игнатьевна с балкона сцены руки.

- Я... Я… Теперь, твой… - Лепетал Толик под балконом возлюбленной и больше ничего не мог произнести.

 Все падали со смеха. Корчилась даже строгая охрана. И, тут, случилось так, что ни логопед, ни какой другой специалист для Ромео больше не понадобились.

- Руднянский, говори громче, я не слышу тебя,- заорал начальник колонии, незаметно вошедший в клуб со стороны художественной мастерской.- Ольга Игнатьевна, что там сейчас по тексту? Повторите.

- Зовись иначе как-нибудь, Ромео, и всю меня бери тогда взамен!- Повторила Джульетта.

- Теперь я твой избранник! – Твердо и выразительно выговорил Ромео.- Я новое крещение приму, чтоб только называться по-другому.

- Кто это проникает в темноте в мои мечты заветные? – Спрашивала Джудьетта.

- Не смею назвать себя по имени.- Начал красиво и без запинки Толик.

- Это ты правильно решил, что не называешь себя. – Пошутил и похвалил осужденного начальник учреждения, и добавил,- попробуй, заикнись мне еще. Продолжай дальше, Руднянский, и смотри на меня.

- Не смею назвать себя по имени. Оно благодаря тебе мне ненавистно.- Сказал Ромео, обращаясь к «хозяину».

Получилось еще веселее, но Павел Васильевич серьезно смотрел на Руднянского и не был расположен к оптимизации настроения внутри творческой группы.

- Поперхнешься еще, про досрочное забудь.- Резко сказал начальник и покинул зрительный зал.

Репетиции проходили хорошо. Все подготовительные моменты уже завершались, и пора было определяться с датой генерального просмотра, на котором должен был присутствовать сам «хозяин» и все его заместители по воспитательным вопросам.

Анна Владимировна, я и Оля готовили подробный доклад о положительном воздействии репетиционных мероприятий на поведение осужденных. Засиделись за этим делом до позднего вечера, сварили кофе, разложили конфеты и послали Ольгу в магазин колонии за печеньем.

- Ты знаешь, наша Ольга в клубе сегодня взяла письмо у Ромео.- Сказала мне тихонько Анна Владимировна, когда нарколог вышла. – У них роман, вроде.

- Она с ума сошла?- Испугалась я за нас всех.

- Вот и я говорю. Честно говоря, я и сама увлеклась, как-то, этим своим Капуллети. Он меня вчера танцует на репетиции, а по мне электрический ток шарашит. Хочу его, как мужика, и все тут.- Поведала мне начальница психологической лаборатории.

- Сдурела, Анна. Не думай об этом больше никогда.

Прибежала из магазина с печеньем Оля, оживленная воздухом и сбрызнутая сентябрьским дождичком.

- Ну, няня, чем ты так удручена? Дурных вестей не множь угрюмым видом. Но если сообщенья хороши, их портит кислая твоя улыбка.- Села Оля со мной рядышком, почувствовав что-то неладное в моем настроении.

- Олька Игнатьевна, ты умная девушка? - Спросила я у нее напрямик.

- Вы о Ромео? – Приластилась она кудрями к моему материнскому плечу.- Он и подлость никак не совместимы, видит Бог, еще никто так не терзал мне сердца.

- Дай мне его письмо, быстро, - приказала я и протянула руку.

- Зачем читать чужое? Он писал мне, Галина Петровна.- Упрашивала она меня одними глазами, и съежившись, как птичка в клетке, была готова расплакаться от своей любви и от моей жестокости.

- Оля, сближение с осужденным, это тебе не шутка, а большая чрезвычайка в масштабе всего управления. Ты играешь с открытым огнем. Потеряешь работу в один миг. Будешь отвечать на очень сложные и неприличные вопросы, ты не представляешь еще, как это мерзко. Тебя вываляют в такой грязи, какую ты еще никогда не видела. Ради чего?

- Я не знаю. Мне кажется, что Толик нормальный человек.

- Он здесь, среди этих отморозков, нормальный человек. У него уже была семья, он ревновал, стрелял, убил человека, много лет сидит за это, ужасно тоскует по ребенку. Куда ты влезаешь, девочка? Давай сюда письмо.

Я сожгла послание от Руднянского к Джульетте прямо здесь, в кабинете, и глотнула прямо из заварочного чайника крепкого чая, потом затянулась никотином, чтобы заменить мерзость горечью.

А в конце сентября состоялся наш спектакль, на котором присутствовало множество гостей из министерства и из других учреждений. В зале аплодировали нам стоя, и мужские голоса кричали: «браво». Начальник колонии Павел Васильевич сам вышел на сцену, чтобы пожать руки артистам и подарить шикарные цветы Ольге, мне и Анне.

В тот же день, на сцене прозвучало сквозь слезы последнее и единственное объяснение нарколога Ольги и осужденного Руднянского.

- Мне б следовало сдержаннее быть, но я не знала, что меня услышат. Прости за пылкость и не принимай прямых речей за легкость и доступность.- Просила Ольга своего Ромео.

- Мой друг, клянусь сияющей луной, посеребрившей кончики деревьев,- глотая слезы, обещал ей Руднянский.

Уже через месяц, в октябре, Ромео перевели на поселение в другое учреждение, где он готовился к освобождению, а нарколог Ольга прошла необходимую аттестацию и получила свое первое офицерское звание. Леха Лепила и лучший друг Ромео сразу после спектакля вышел на свободу и восстановился в сельскохозяйственной академии. Добрейшая психолог Анютка родила вскоре второго сына. Красавиц Иван Иванович тоже стал отцом во второй раз и прислал мне фотографии своего малютки. Подполковник Славка ушел на пенсию, не выдержав требований тюремной реформы, а замечательный человек, наш Павел Васильевич, теперь уже генерал и возглавляет целое управление.
 
 А я иногда подхожу к окну в кабинете, смотрю на жилую зону и повторяю про себя:

- Хоть без вины, как будто главный я.
 Так говорят, на первый взгляд, улики.
 Итак, я тут стою, в двойном лице –
 Как обвиняемый и обвинитель,
 Чтоб осудить себя и оправдать.