Корни и крылья

Этюд 0: Одиночество
Он смотрит, как падает снег за Его окном.
Они наедине: Он и снег… больше никого. В сущности, есть ещё семь миллиардов таких же, как Он, но они не в счет.
Ночь.
Если сейчас включить свет, то в окне будет видно Его отражение.
ОН СМОТРИТ В СЕБЯ СКВОЗЬ ПРОЗРАЧНОЕ СТЕКЛО, НО ВИДИТ ТОЛЬКО ПАДАЮЩИЙ СНЕГ.
Щёлкает выключатель…
ОН СМОТРИТ СКВОЗЬ СТЕКЛО НА ПАДАЮЩИЙ СНЕГ, НО ВИДИТ ТОЛЬКО СЕБЯ.
Слышны чьи-то шаги за окном – скрип свежевыпавшего снега под сапогами. Ничего не видно.
Может, никого и не было?
…щелчок…
Можешь щёлкать выключателем сколько угодно – важно не то, как смотришь, но то, куда смотришь. Пока ты смотришь в себя, ты видишь только себя, пока ты видишь только себя – ты одинок.
…щелчок…
Он смотрит, как падает снег за его окном…

-I-
С Новым Годом!..
Новогодняя неделя издавала запах самогона, от которого хочется курить и запах «Моршанской примы», от которого выворачивает наизнанку желудок и лёгкие и хочется напиться, хоть бы того самого самогона. В-общем, она была похожа на порочный круг, который мог быть разорван только рабочим днём. А до него ещё надо было дожить. В течение недели страна пила и курила, с тревогой ожидая начала трудовых будней…
Итак, вечером 2 января я окончательно устал от созерцания собственного отражения в оконном стекле и, достав из шкафа бутылку, позвонил товарищам. На мой зов откликнулся один Толик. Сергей и Лёха в прошлом году оженились, и праздники проводили с семьями.
Толик ввалился в мою квартиру как всегда: с шумом и шутками по поводу беспорядка в ней царившего, который я называл творческим хаосом.
- Настоящие немецкие! – Заявил он, водрузив на стол красно-белый блок сигарет.
- Настоящий шотландский, - кивнул я на бутылку с жёлтой этикеткой.
Я знал Толика уже много лет. За это время мы успели обсудить с ним столько тем, сколько вообще можно придумать, включая женщин, футбол и машины, поэтому первая половина бутылки была выпита в совершеннейшем молчании.
- Знаешь, - сказал я, осушив очередную рюмку, - мне уже осточертели эти новогодние праздники. Каждый год одно и то же: вечером – запах самогона и «Примы», утром – перегар и та же «Прима», но в удвоенном количестве. И еще рассол.
Толик задумчиво жевал бутерброд.
- Надоело мне все, - я налил еще по одной, - на пенсию, наверное, пора.
- А помнишь, как ты чуть не женился? – Вдруг спросил Толик, допивая налитую рюмку.
- Помню, - сказал я честно, пытаясь найти в холодильнике банку зеленых оливок.
Я действительно помнил… Я помнил ее всю, и еще звук ее шагов на лестнице – я угадывал их безошибочно…
…из глубины холодильника на меня с укоризной взглянули пустые зрачки зеленых оливок.
- Ну да, помню, - повторил я обиженно, - и что с того?
- До сих пор в себя не пришел, - вздохнул Толик, - а сколько времени прошло?
- Год и семь месяцев, - задумчиво сказал я.
- Ну и …?
В ответ я неопределенно промолчал. Из банки в холодильнике на меня понимающе посмотрели оливки, видимо сильно тосковавшие по испанскому солнцу и бризу со средиземного моря.
- В следующий раз я надеюсь услышать что-то вроде: «Не помню, давно это было…», понятно?
Я все прекрасно понимал.

Мы распрощались через час. Я послушал, как громыхает грузный Толик по лестнице и поставил опустевшую бутылку под стол. Потом я посмотрел на банку из-под оливок, в которой одиноко ютилась неизвестно как попавшая туда косточка, и мне почему-то стало совестно.
Вот и жизнь закусывает нами по-осеннему желтый виски, а мы смотрим ей в глаза доверчивым взглядом, и надеемся, что в ее прожорливый желудок следующим отправится кто-нибудь еще кроме нас самих. И какая разница – что ты куришь, что ты пьешь: сигары, трубки, папиросы, вина, самогон – весь этот ненужный хлам сброшен на задворки времени, и если ты придаешь ему большое значение, то это только подчеркивает пустоту твоего существования.
Хотя… наверное, в большинстве людей есть что-то… В-общем, закусывая нами, жизнь выплевывает косточки, из которых что-нибудь да вырастает…

Глядя на оливковую косточку, я вдруг подумал о том, что будет, если ее посадить в землю. Растут же в горшках на подоконниках необъятной страны экзотические кактусы, ненужные никому фикусы и прочая дрянь. Вот и у меня, допустим, тоже есть кактус…

Была половина двенадцатого, когда я вышел из дома. Под ногами хрустел снег. Несмотря на чистоту зимнего воздуха, я никак не мог отделаться от запаха «Моршанской примы». Гадость редкостная!
Выйдя на проспект, я осмотрелся. Несмотря на время, было слишком людно: новогодняя неделя как-никак. Немного подумав, я нырнул в темноту переулка. Дворы, бывшие безлюдными даже днем, ночью были похожи на декорации к какому-то неснятому фильму, повествующему о жизни сумасшедших.

Этюд 13: Ананасы и шампанское.
Полупустая бутылка шампанского стоит на капоте автомобиля. Рядом с ней – два пластиковых стаканчика. Крупные снежинки заполняют собой пустоту зимнего вечера в тихом и тёмном дворике за баром. Некоторые из них опускаются на Её ресницы. Она осторожно смахивает их. Она улыбается.
- Хочешь открыть ещё одну? – спрашивает Он
- Давай… - соглашается Она.
Он берёт с заднего сидения вторую бутылку и передаёт Ей.
Её глаза блестят: от выпитого шампанского, от снега, настойчиво падающего на Её ресницы, от Него и от того странного, чуть детского восторга, причина которого скрыта иногда в самых обыденных вещах.
Раздаётся хлопок. Пластиковая пробка, описав высокую дугу, падает на заснеженную мостовую. Шампанское возмущённо вспенивается и стекает по стенкам бутылки на Её руки.
Он подносит стаканы, и Она, смеясь, разливает в них напиток. Он ставит стаканы обратно на капот и достаёт из машины ананас. Сначала разрезает его складным ножом пополам, а затем отрезает от него большую дольку и даёт ей. Нож тупой, поэтому долька получается некрасиво кривой, впрочем, это не так уж и важно.
Они пьют шампанское и едят наспех разрезанный ананас.
Они не виделись очень давно, они встретились совершенно случайно.
Шампанское после ананаса кажется сладким, со странным горьковатым привкусом. Ананасы и шампанское… аристократично и, одновременно, пошло… Впрочем, это тоже не так уж важно.
…Снег будет падать ещё долго, стыдливо прикрывая по-весеннему зеленеющие бутылки и оранжевые пластиковые стаканы. Он будет падать всю ночь, лишь иногда заглядывая в окно квартиры на шестом этаже…

Вот и он: бар «Аверс». Я подошел к нему с обратной стороны, нужно было только обогнуть здание справа, и … я наступил на что-то цилиндрической формы и чуть не упал. Тихо выругавшись, я посмотрел под ноги. В тусклом свете фонарей издевательски сверкнула намокшая и разбухшая золотисто-черная этикетка на зеленой бутылке.
Господа гусары пили шампанское – подумал я, и, сплюнув, продолжил прерванный путь.

Вывеска бара сверкала тем небольшим количеством лампочек, которое еще оставалось в ее распоряжении. Изнутри доносилась музыка…



-II-
«Аверс»
Скорее, это заведение должно называться «Реверс». Кажется, изнанка жизни многих людей открывается именно здесь. Сюда не приходят отдыхать большим кампаниями… Сюда вообще приходят не отдыхать, а по-тихому напиться до определенного состояния и уйти домой. Здесь не бывает пьяных драк – каждый из пришедших сюда настолько погружен в собственное одиночество, что не замечает остальных. Ну, прямо скажем, за некоторым исключением…
Никто не обращает внимания на вошедшего молодого человека в сером пальто. Всем абсолютно наплевать на него, надо сказать, и ему на них тоже. Но это детали…
Игнорируя столики, он проходит прямиком к барной стойке и садится на высокий табурет. Он заказывает бокал «портера» - странный выбор, если учитывать особенности заведения. Он пьет свое пиво и курит одну за одной сигареты из красной пачки.
В темных закоулках небольшого зала мелькают огоньки сигарет. Со стороны может показаться, что здесь проходит какой-то ритуал. И в этом есть доля правды.
В небольшом отдалении от молодого человека за противоположным концом стойки бара сидит девушка – невысокая крашенная брюнетка с несколько неудачным макияжем на совершенно пустом лице.
- Разрешите вас угостить? – спрашивает он, подсаживаясь ближе к ней.
- Пожалуй, я не буду против, - отвечает она чуть улыбнувшись.
Он такого ответа не ожидал, но назад пути нет. Он заказывает для нее мартини, для себя – водку.
Девушка представляется Ольгой, он – Сергеем. Конечно, это не их настоящие имена, и оба прекрасно понимают, что собеседник лжет… но ведь надо как-то называть друг друга.
Они пьют за знакомство и заказывают еще две водки. Как он и ожидал, этот напиток гораздо ближе ей. Они пьют, курят и говорят о каких-то пустяках – не так уж важно, о чем говорить поздней ночью в баре для одиночек.

Этюд 2(ml): Белые стены
…пожалуй, слишком чистые для этого места. Белый кафель отражает свет ламп дневного света.
Ему кажется, что он вот-вот ослепнет. Свет невыносим: он режет глаза. Сейчас невыносимо всё: звук журчащей воды и едва слышная музыка.
Кажется, что внутри всех костей вдруг оказались раскаленные металлические стержни. Он ненавидит собственное сердце, заставляющее пульсировать боль.
Мир похож на…
Перед Его лицом оказывается унитаз – до неприличия чистый.
…вот именно, мир похож на унитаз, огромный белый унитаз. Просто, большинство людей обращает внимание на цвет и чистоту, и лишь немногие видят суть – а суть унитаза не зависит от его цвета. А если посмотреть вверх, то можно увидеть, что из себя представляет жизнь, регулярно закрывающая свет дневных ламп…
Он греет содержимое ложки над бензиновой зажигалкой. То что нужно… Теперь ватный шарик впитывает содержимое ложки. Игла вонзается в вату, и шприц, недовольно сопя, всасывает коричневатую жидкость… Всё готово. Он зажимает предплечье между коленом левой ноги и задней поверхностью правого бедра. Вена выступает достаточно отчётливо…
Белый свет. Белые стены – прекрасные и чистые, как и весь мир. Журчит вода… если напрячь воображение, то можно представить, что это шумит чистый ручеёк на поляне в весеннем лесу. Где-то недалеко играет лёгкая музыка. Сердце бьётся ровно, хотя чуть быстрее, чем нужно.
Тело наполняется каким-то лёгким газом, и каждая клеточка готова к взлёту. Мир прекрасен, прекрасна жизнь.
Он чувствует любовь ко всем людям Земли…

Уже половина третьего. Он извиняется и просит разрешения отойти на минуту.
Он заходит в туалет – странно, но он достаточно чист. Неожиданно из ближней кабинки вываливается молодой парень со странной улыбкой на лице. Он приближается к Сергею и все с той же сумасшедшей улыбкой шепчет ему в лицо: «…ибо, если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться».
Брезгливо оттолкнув юношу, Сергей заходит в кабинку. Неудивительно – в унитазе плавает использованный одноразовый шприц.
Сергей слышит крик, обращенный уже не к нему, хотя вряд ли вмазавшийся парень вообще обращался к кому-то определенно.
«… а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. Для кого же я тружусь и лишаю душу свою блага? И это суета и недоброе дело…»
Вернувшись, Сергей обнаруживает, что Ольги нет на месте. Он расплачивается, выходит из бара и уже собирается уходить, когда замечает фигуру девушки, медленно удаляющуюся вверх по темной улице. Догнать ее не составляет труда.
- Мы ведь так и не попрощались, - говорит он, приблизившись к ней
- Я думала, что ты решил сбежать, - отвечает она тихо.
- Хотел, но в туалете не оказалось окна, - шутит он, - тебя проводить?
- Я тут недалеко живу, - отвечает она, что, видимо, означает согласие с ее стороны.
Он прикуривает, и остаток пути они преодолевают молча.



-III-
Холод
Ненавижу… до чего я ненавижу!
Кого?
Я обернул гнев своего бессилия в себя самого, и он медленно разрушал то, что я называл своим «я».
Я проснулся от страшного озноба. Было холодно, казалось, я промерз до самых костей.
Положив руку мне на грудь, рядом спала девушка с растрепанными черными волосами. Я попытался вспомнить, как ее зовут. Таня, Света, Марина… ах, да, Оля, скорее всего ее звали Олей. Мы познакомились накануне в «Аверсе». По-моему, я представился Сергеем.
- Ты не спишь? – спросила она.
Ее голос показался мне незнакомым и пустым.
- Угу, - ответил я неопределенно.
Она пододвинулась ближе и обняла меня.
- Тебе холодно? Ты весь дрожишь.
- Угу, - ответил я и посмотрел на часы.
Было ровно шесть утра. У меня дико болела голова – вчера я выпил лишнего – это точно, но, вроде, пьяным не был.
- Ты уходишь? – спросила она.
- Угу, - сообщил я.
Мои вещи были сложены на кресле рядом с кроватью – иногда я умею быть аккуратным. Я встал и начал одеваться.
- Вчера ты был разговорчивее, - усмехнулась она.
Пожалуй, она была права, но сегодня у меня не было никакого желания болтать о всякой ерунде.
- Угу, - ответил я, надевая пальто…
Утро встретило меня неприятным ветром. Пройдя порядка пятидесяти метров, я пожалел, по крайней мере, о двух вещах: во-первых, о том, что вчера вечером я не надел шапку, а во-вторых, о том, что второпях оставил дома у Оли (или как ее там) свои сигареты.
Была суббота. Город пребывал в праздничной алкогольной коме, от которой он отойдет только завтра, ближе к ночи. Редкие прохожие шли навстречу мне высоко подняв воротники и опустив глаза… Возможно, многие из них чувствовали себя не лучше чем я.
Дома царил тот же непонятный холод, что и в квартире девушки, представившейся Олей. Еще я обнаружил, что в цветочном горшке, где раньше рос кактус, пусто. Я напряг память, и вспомнил, что вчера перед уходом я выкинул кактус и посадил в горшок с землей оливковую косточку.
Как глупо, – подумал я. - Видимо, вчера я питал надежды вырастить дома оливковое дерево.
Я разделся и лег в постель. Кутаясь в два одеяла, я дрожал от холода, причину которого понять не мог.
Есть вещи, от которых нельзя убежать, о которых нельзя забыть, которые нельзя не замечать. Невозможно сбежать от тоски неотвратимо наступающих каждый год долгих праздничных дней, от тяжелого дыма дешевых папирос, от трагической горечи дешевой водки, если они – в тебе. И не при чем тут рождественские фейерверки, новогодние гирлянды и пьяные компании, гуляющие круглые сутки по заснеженным улицам. Не при чем даже сосед по лестничной клетке, вечно курящий моршанскую «Приму». Ведь в итоге, ты все равно смотришь на мир сквозь себя… Не нужно обвинять весь мир в том, что он против тебя, если ты сам – против себя…
Ужасно болела голова. Странные мысли распирали ее, пульсируя где-то в глубине мозга. Наконец, продолжая дрожать от холода, я все же смог уснуть.
Меня разбудил телефонный звонок. Два часа дня. Выспаться не удалось.
- Да, - буркнул я в трубку так, что по интонации это прозвучало как «Нет».
- Доброе утро! – Съязвила трубка.
Это был Толик, он просил заглянуть к нему сегодня, ближе к вечеру…



Этюд 1: Один в поле
Один в поле не воин… Ну да, если нет противника – то, конечно, не воин… потому что воевать не с кем и незачем, разве что только с самим собой.
Один в … не … Один вне… Вне чего? Вне окружающего мира?
Один не … в поле. Да, один не в поле. Если один, то исключительно в себе самом, и нигде более.
Один в поле… как он здесь оказался, почему он один, куда идет, и не все ли равно, куда идти одному, если на другой стороне поля никто не ждет?
Один в поле, о чем ты думал, начиная свой путь? Где те, кто были рядом с тобой вначале?
Один в поле… ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СЛЫШИШЬ МЕНЯ?!



-IV-
Блуждая в сумерках
Изрядно пожевав, жизнь обглодала все, что осталось от меня, и выплюнула эти остатки на вечерний перрон. Я курил, глядя вслед убегающему в вечернюю дымку поезду.
Год и семь месяцев назад я так же смотрел на поезд, уходящий в совершенно противоположную сторону, только это было утром.
Год и семь месяцев назад Она обещала писать, звонить, и даже приглашала в гости. В течение полугода я регулярно просаживал большую часть зарплаты на междугородные переговоры, но всегда звонил я, и никогда – она. Потом я понял, что надоел ей и прекратил свои частые звонки. Я просто не хотел быть навязчивым…
На этот раз поезд, вильнув зеленым хвостом, уколесил куда-то к китайской границе. За неделю до нового года бывший однокурсник Толика по медакадемии позвонил ему и предложил место анестезиолога в какой-то новой крупной клинике. Интересная работа, хорошие перспективы и заработок… В-общем, после непродолжительных размышлений, Толик согласился.
Он был, пожалуй, моим единственным другом. Как ни странно, у него тоже не было друзей кроме меня, впрочем, были общие знакомые, но они появлялись и исчезали почти незаметно.

Посмотрев на толпу, высыпавшую на вокзальную площадь и собиравшуюся захлестнуть остановку, я понял, что пойду домой пешком. В конце концов, погода была неплохая.
Вечер и ночь после отъезда близкого человека длятся целую вечность, я знал это очень хорошо, а потому не торопился идти домой.
Я шел, а мои мысли, словно ноги на скользком льду разъезжались в стороны, грозя лишить опоры. Иногда мне казалось, что мой разум вот-вот провалится в холодную темноту, выбраться откуда самостоятельно еще не удавалось никому. Между тем, вечерний город приобретал черты старой кинохроники: блекли цвета, движения людей становились картинными, казалось, что все куда-то спешат, несмотря на выходной день…
…внезапно, словно струя холодной воды из брандспойта, в лицо мне ударил звук – автомобильный клаксон и крик: «Смотри куда идешь, козел!»
В один момент город вернул себе свежие краски и потребовал от меня активного участия в событиях. Я обнаружил себя стоящим на неконтролируемом перекрестке двух узких улочек. Я стоял на переходе. Оценив ситуацию, я как можно громче и грязнее обругал водителя, сигналившего мне, и с гордым видом продолжил путь.
Вечер превратился в бесконечную дорогу между серыми коробками высотных домов. Поднялся неприятный сырой ветер. В какой бы переулок я ни сворачивал, он продолжал дуть мне в спину, словно давая понять, что он – стихия, а я – всего лишь песчинка, путь которой совершенно не зависит от ее желания. Чтобы повернуться к ветру лицом иногда недостаточно просто повернуться вокруг своей оси.
Всю жизнь я плыл по течению, так же, как и все, не задумываясь над вопросом: «так же как все – это как?» Мой путь представлял собой среднестатистическую прямую (или кривую?) отклониться от которой я не мог (не хотел?).
Вообще, если вы едете в автобусе в час пик и при этом не предпринимаете никаких действий, то результат поездки вас вряд ли устроит, а результат будет следующий.
В один прекрасный момент живая волна выбросит вас из дверей, ударит об асфальт тротуара, немного потопчется по вам, и, наконец, разольется на мелкие ручейки. И вот, вы оказываетесь один, в измятой одежде, испачканный, с известным числом ссадин и ушибов, и абсолютно не представляете, что делать дальше. Посмотрите вслед автобусу – скорее всего вы еще и ошиблись маршрутом.



-V-
Снова «Аверс»
Словно морской прибой жертву кораблекрушения, ветер выбросил меня на задний двор бара «Аверс». Здесь, подчиняясь каким-то неведомым законам физики, он закручивался в тугую спираль, расправлявшуюся подобно часовой пружине где-то над крышами окрестных домов.
Стемнело, и дворик, освещенный фонарями, вырывавшими его из темноты переулка, был похож на льдину, дрейфующую в просторах Баренцева моря. Посреди льдины, равномерно освещаемые искусственным холодным светом, лежали два розовых презерватива. Пожалуй, бутылки из-под шампанского наталкивали на более романтические мысли, подумал я и направился к торцу здания с тем, чтобы обогнув его, оказаться у входа в бар.
Вывеска бара подмигнула мне тусклыми лампочками (по-моему, в прошлый раз их было больше). Изнутри как всегда доносилась музыка.
- Пока ты шел на смерть, уверовав в чужие слова, я поднимался выше, прямо к сияющему солнцу… - заунывно пел Роджер Уотерс.
Интересно, это он жалуется, или похваляется?
У каждого заведения есть свой дух. Бар «Аверс» был насквозь пропитан одиночеством.
За каждым моим движением следили горящие зрачки тлеющих сигарет. Я сел за стойку и заказал бокал портера. Бармен взглянул на меня неодобрительно, но пиво все-таки принес.
За дальним концом стойки сидела девушка с прямыми волосами, крашенными в жгуче черный цвет. Мы познакомились с ней здесь же, это было… неужели вчера? Она представилась Ольгой, а я… я, кажется, Сергеем. После непродолжительных размышлений я решил подойти.
- Оля? – девушка вопросительно посмотрела на меня водянистыми глазами и потупила взгляд.
- Кажется, вы ошиблись, - сказала она тихо
- Да, пожалуй так и есть, извините…
Я еще раз посмотрел на девушку и направился к выходу. Кажется, я ошибся… да, я действительно ошибся, может быть, когда-то очень давно. Где-то я сделал неверный шаг, свернул не в ту сторону, сел не на тот автобус… где-то давно, а, может быть еще раньше…
Я шел между столиков к выходу из бара, ощущая спиной ее взгляд. Кто знает, может она тоже ошиблась, может, когда-то давно, может быть сейчас…
Я шел сквозь строй столиков, сопровождаемый взглядами клиентов бара. Их глаза были пусты, они напоминали мне оливки, из которых выдавили косточки, они были трагически пусты, отсутствовало что-то главное.
Дорога к выходу вытянулась на сотни метров. Мимо меня проплывали тысячи столиков, лиц, глаз. Я поднял воротник и ускорил шаг, чтобы поскорее вырваться из этого странного коридора. Внезапно я наткнулся на что-то.
- Смотри куда идешь, идиот!
- Извините…
Я поднял глаза и обнаружил, что нахожусь на темной безлюдной улице на два квартала выше бара.
- Идиот, - повторил мужчина в короткой черной куртке и, отвернувшись, пошел вниз по улице.
Ветер отчаянно дул мне в спину. Я, подчиняясь его воле брел по пустым переулкам, с трудом освещаемым немногочисленными тусклыми фонарями. Ветер водил меня по городу кругами, забрасывая в самые темные закоулки, где он неожиданно затихал, предоставляя мне свободу в выборе направления, однако за ближайшим углом он снова обнаруживал свое присутствие, подхватывая меня, заставляя подчиняться себе. Я старался не сопротивляться ему – все равно, он был гораздо сильнее.
Мимо меня проплывали окна города: разных цветов и оттенков, с решетками и без, чуть подсвеченные ночниками и сверкающие отблесками цветомузыки, темные, приоткрытые, несмотря на время года, проткнутые огоньками сигарет, с вздувавшимися под порывами ветра парусами штор, ослепшие в праздники окна контор, отрезанные от жизни защитными ставнями. Одни окна были немы, другие пели, третьи ругались пьяными голосами.
Я подошел к одному из окон, темному, чуть освещенному узкой полоской света из-за неприкрытой двери, и просунул руку между прутьев решетки. Стекло было влажным и холодным, словно – мертвым. В глубине комнаты, на не по размеру большой кровати в обнимку с плюшевым псом спала девочка лет семи.
Очередной порыв ветра оторвал меня от окна и понес в одному ему известном направлении. Снова поплыли мимо меня окна отличающиеся друг от друга настолько, насколько рознились их хозяева.
За окнами жизнь била ключом, подчиняясь причудливым узорам судеб. Сейчас, в эту холодную, не по-зимнему сырую воскресную ночь, жизнь проходила мимо меня, за окнами. Я был отделен от нее тонким холодным слоем оксида кремния столь же непреодолимым, сколько хрупким.
Незаметно для себя, уже глубокой ночью, я оказался у дверей своей квартиры. Не включая свет, я разделся и лег.
Где-то за стеной ругались соседи.
- Ты же на чай ходил, сволочь! – Вопил женский голос. – А нажрался как свинья! Чаем, хочешь сказать!? Подонок!
- М-м-м, - мычал в ответ мужчина.
Раздавались звонкие шлепки пощечин и глухие звуки ударов. Наконец, все затихло.



-VI-
Корни
Сколько времени нужно оливковой косточке для того, чтобы превратиться в росток высотой десять сантиметров?
А если дело происходит в средней полосе в горшке на подоконнике?
А если косточка из банки консервированных оливок?
Наверное, приблизительно такими вопросами задается небритый молодой человек, тупо уставившийся на этот самый росток. Надо сказать, он не уверен, что это именно оливковое дерево, а не какой-нибудь сорняк, но одно он знает точно – 36 часов назад цветочный горшок был пуст.
Он курит, продолжая «гипнотизировать» растение.
Наконец, приходит в себя и начинает приводить в порядок комнату. Вначале уносит на кухню грязную посуду, потом медленно стирает пыль со всех предметов в комнате. В завершение он расставляет по местам стулья, стол, заправляет кровать.
Включает радио
Сквозь треск помех из недр радиоприемника в очередной раз возвращается к жизни пресловутый Роджер Уотерс.
Молодой человек берет электробритву и направляется к зеркалу…
 
Мелкая вибрация электробритвы окончательно разбудила меня. Я брился и пытался припомнить, когда я в последний раз чувствовал любовь к жизни, что мне все по плечу… Кажется лет шесть назад, когда я окончил институт…
Сегодня утром это ощущение вернулось. Наверное, причиной всему было странное растение в цветочном горшке. Чем яснее мне становилось безумие идеи с оливковой косточкой, тем прекраснее она казалась: плод, сорванный до срока, засоленный, закатанный в банку, прошедший путь в сотни километров, а в его сердцевине – неизвестным образом сохранившаяся жизнь, пробившая себе дорогу в течение полутора суток благодаря одному пьяному чудаку. Безумие… и все же…
Конечно, сегодня все будет хорошо. И погода наладится, и прекратятся магнитные бури, исчезнут пятна на солнце. Может быть, Толик позвонит, или она… нет, это вряд ли.
Бритва жужжала в моих руках, а я стоял, уставившись в зеркало так, словно отражавшийся в нем человек был мне незнаком.
Идиот – подумал я – пятна на солнце, это еще куда ни шло, но чтобы она позвонила – это уж точно дудки…
Выключил бритву.
Набрал номер.
Трубка долго издавала грустные длинные гудки, наконец раздался щелчок – кто-то поднял трубку.
Я нажал на отбой.
Ну о чем бы я разговаривал с ней теперь. Сколько времени прошло, да и не нужно это теперь ни мне, ни, тем более ей. Я положил трубку и собрался было продолжить бриться, как вдруг зазвонил телефон.
В мгновение ока передо мной как наяву предстала картина: она… догадалась о том, что звонил я, сидит с телефонной трубкой в руке, пальцами другой привычными движениями потирает висок; слушает гудки и ждет…
Я схватил трубку.
- Николай, Николай! – завопила трубка голосом моего начальника. – Алле! Николай?
- Здравствуйте Юрий Юрич, - ответил я.
- Николай! Слушай сюда! Завтра – в восемь ноль без опозданий! У нас клиент с большим кошельком! Долговременный контракт. Крупная сумма. Ты понимаешь я о чем?! – Отрывисто повествовал шеф.
- Ага, - ответил я, - как же не понять…
- Коленька, сыночка, все должно быть в лучшем виде – ты же понимаешь?
- Понимаю, понимаю, - успокаивал я шефа.
Шеф говорил еще что-то, но я, как всегда убрал трубку от уха, дождался, пока она прекратит кудахтать, и после этого, убедительно выпалив: «Все будет в лучшем виде, до свидания Юрий Юрич, с прошедшими праздниками…», нажал на отбой.

Этюд 00: Сон
Туман. Темно и пусто.
КТО Я?
Ладно, согласен на любое ваше предложение – главное не спорить. Это я знаю точно. Главное не…
Когда рвутся причинно-следственные связи и земля уходит из-под ног, главное – не сопротивляться. Не нужно тратить силы на рытьё собственной могилы. Попал в болото – не барахтайся, тони медленно.
Так иногда случается – рушится то, на чём зиждется сознание – будь то рыхлые надуманные теоремы, или аксиомы, проверенные тысячелетиями.
ГДЕ Я?
В какой-то момент, подброшенный камень упал вверх. Он стал свободен от причинно-следственных связей.
Туман. Вокруг – только туман.
Когда основа ушла из-под ног, я начал своё падение. Падение вверх.
Заглядывая в глаза правде, и в очередной раз поражаясь, насколько она страшна, я пытался найти где-то на дне её зрачков своё отражение. Я видел лишь туман. Я, будучи туманом, растворённым в самом себе, продолжал своё падение вверх.
Словно в модном западном малобюджетном фильме – чрезвычайно медленно – проносилось мимо меня время, и чьи-то голоса шептали мне: Только не сопротивляйся… а где-то бесконечно далеко, под ритм ударников, тысячекратно усиленный аппаратурой «Marshall», две девицы оголтело кричали: «Не верь, не бойся, не проси…». И я не верил, не просил… и не сопротивлялся.
Падение обрело новый смысл, когда я ощутил кончиками пальцев пространство, растворённое во времени, и увидел далеко над собой окно, сквозь которое пробивались лучи восходящего солнца, окрашивая туман в нежно-розовый цвет.
ЧТО ЭТО?
Я не мог знать.
- Не думай об этом. Не спорь со временем и не сопротивляйся. Зачем?
Я продолжал падать вверх.
- Что будет дальше?
- Не спрашивай, тебе не положено.
- Почему?
- Слишком много вопросов.
…Не сопротивляйся. Не нужно лишних движений. Не спорь с пространством.
Я отчаянно сопротивлялся.
Прекрати! – кричало пространство, сублимируясь из времени в острые крючья, цепляющиеся за мою плоть.
Не сопротивляйся – шептало время, то замедляясь, то ускоряясь.
Не спорь… не нужно этого делать, - намекала на свою незыблемость действительность.
Я продолжал падать вверх…
Туман стал рассеиваться и, в конце концов, исчез. Туман во мне. Пространство во времени оказалось прозрачным как горный хрусталь.
Я сопротивлялся. Я спорил. Я наконец-то понял почти всё.
Далеко-далеко, вверху сияло полуденное солнце. Его лучи, искажаемее поверхностью времени слепили глаза и вместе с тем непреодолимо манили к себе.
Я всплывал…



-VII-
Крылья
Николай зевнул, потянулся, открыл глаза и… от увиденного чуть не упал с кровати.
На письменном столе, нахально болтая ногами и вертя в руках «степлер», сидел… некто, как две капли воды похожий на Николая: высокий лоб, зеленые глаза и волосы среднестатистического русого цвета. Телосложение – несколько недотягивает до атлетического, рост – почти средний, может, самую малость выше. Лицо как всегда выражает некоторую иронию (вероятно, даже к самому себе). Единственным отличием незнакомца от оригинала были небольшие белые крылья за спиной. Они явно не предназначались для полета, так как по размеру не превышали книгу энциклопедического формата, и скорее, служили чем-то вроде украшения.
Незнакомец перевел взгляд с полированной поверхности письменного стола на ошеломленного Николая.
- Утро доброе! – доброжелательно произнес он.
Лицо Николая поменялось, но что оно должно было выражать, для стороннего наблюдателя осталось бы загадкой. Дело в том, что и сам Николай еще не окончательно понял, как ему реагировать на неожиданный визит и на добродушную наглость визитера.
Вообще-то Николай любил гостей, даже если они приходили без предупреждения, рано утром или поздно вечером. Но когда гости носят белые крылья, проникают в квартиру неизвестным способом и ведут себя как хозяева, это уж извините…
Тем временем крылатый гость вытащил из лежащей на столе папки листы с печатным текстом и аккуратно скрепил их по всем четырем углам.
- Ты чего делаешь!? – Воскликнул Николай. – Это же договор с рекламодателем!
- Извини, не знал, - незнакомец отложил скрепленные листы в сторону.
- Ты кто такой? – Николай сел на кровати, пытаясь попасть ногами в тапочки.
Незнакомец слез со стола, прошел через комнату и сел рядом.
- Меня зовут Риккардо, - представился он, протягивая руку.
- Николай, - ответил Николай.
- Знаю, знаю…
Николай тщетно силился вспомнить, что из выпитого на днях могло иметь столь серьезные последствия галлюцинаторного характера, но в голову как-то ничего не приходило. Вчера был безалкогольный день, позавчера… лучше не вспоминать, а сегодня…
- Мне же срочно на работу – простонал Николай, хватаясь за голову.
… вот именно, сегодня в восемь утра ровно, менеджер отдела наружной рекламы Николай Евгеньевич Черных должен был явиться на работу для беседы с очень солидным клиентом на предмет подписания контракта на очень солидную сумму.
Часы показывали «7:50».
- О-поз-дал! Все. Теперь уволят.
Николай ясно представил разъяренное лицо шефа с просто-таки безумными глазами, и речь, которую шеф уже наверняка подготовил для своего подчиненного.
- А еще у него тяжелая рука и хорошо поставленный правый прямой, - заметил Риккардо.
Мысль об увольнении правом прямом шефа оказалась более сильным стрессовым фактором, чем присутствие в квартире крылатого двойника со странным именем.
- КЫШ, пернатый! – Взревел Николай и вскочил с кровати.
- Да не спеши ты так. Все равно опоздал уже.
- Отлезь… - кинул Николай, судорожно завязывая галстук.
- Рубашка мятая.
- Ну, да ляд с ней! – Николай сорвал рубашку и принялся натягивать свитер.
- Носки разные одел. Брюки застегни! – Продолжал увещевать индивид с крыльями.
Следуя советам пернатого двойника, Николай сменил носки, застегнул брюки, и уже почти обулся, когда в прихожую, покачивая крыльями, вышел Риккардо.
- Да не торопись ты! Снег ночью выпал, на дорогах – черт знает чего творится, снегоуборочная техника не готова, водители все с похмелья…
- И что?
- А то, что к тому времени, когда ты доберешься до офиса, контракт уже будет подписан. Им займется Андрей из соседнего кабинета. Знаешь такого?
- Подонок рафинированный, - вырвалось у Николая, он всегда недолюбливал самонадеянного и самовлюбленного, вечно пахнущего дорогим одеколон коллегу.
- За что получит благодарность и премию приличных размеров, а вы, уважаемый, имеете шанс получить прямой правый, ну или левый крюк, что, конечно, уже будет непринципиально, так как вы уже будете уволены…
- И что же делать, провидец? – Огрызнулся Николай.
- Не идти на работу.
- А куда же мне идти, можно узнать?
В ответ Риккардо полез в карман и извлек оттуда помятый листок в клетку, на котором простым карандашом было выведено:
«г. Ставрополь, 1-й Заводской пер. д. 12, к. 26, тел. 8-8652-32-54-23»
- Вот, можно подумать, меня там ждут…
- Вот, можно подумать, тебя здесь что-то держит, - передразнил Риккардо. – Кстати, вот адрес и телефон Толика в Благовещенске, не забудь позвонить ему.
- Да что же это за издевательство такое, - Николай надел пальто и открыл входную дверь. – Я на работу.
- Вот ведь упертый какой, - вздохнул Риккардо, - ну, пойдем, я провожу…

Николай толкнул дверь подъезда.
Шел снег… мягкий как зефир, холодный, как молочное мороженое из далекого детства, то самое, за 10 копеек.
Вокруг были пустота и снег. Он шел плотной стеной, не позволяя разглядеть окружающего мира… да и был ли он, этот мир. Снег лежал на земле ровным слоем – чистый, нетронутый.
Николай осторожно сошел со ступеньки подъезда…
… снег скрипнул, сминаясь под ногой, и в тот же миг белая стена падающих снежинок расступилась, формируя коридор, уходящий в белую бесконечность.
- Ну как? – Послышался за спиной голос.
- Еще не знаю.
- Вот. Возьми, это билет в один конец, - Риккардо протянул Николаю розовый листок. – Да, чуть не забыл…
Риккардо снял крылья, которые, как оказалось, удерживались на спине прозрачными лямками.
- Средняя школа №43, учитель начальных классов Анна Петровна, отдашь ей – как-никак казенное имущество. Кстати, не забудь пригласить ее после работы в кафе, там недалеко от школы, за углом…
- Но…
- Если пойдешь прямо сейчас, то как раз успеешь к поезду. Прощай!
Риккардо сделал несколько шагов назад и пространство между ним и Николаем начало заполняться снегом.
- Все только начинается, - услышал Николай уже далекий и приглушенный голос.
Все только начинается – подумалось ему, и он медленно побрел, утопая в снегу, туда, куда вел его снежный коридор; откуда все яснее раздавались встревоженные гудки утреннего вокзала.