сто 5

Первой в привокзальное кафе, дотоле пустовавшее, вошла полноватая дама – даже невооруженным заинтересованностью взглядом было заметно, что она прилежно пытается выглядеть моложе своих лет, но, похоже, управиться с этой задачей у неё не очень-то и получается. Спустя всего минуты три за дамой, которая уже успела заказать к тому времени пару бутербродов, три пирожных и пять шариков мороженого, в кафе появился совсем молоденький паренек. Всё в его виде подтверждало правильность выбранного для его описания слова «паренёк», потому как был он худощав, взглядом робок, костюм, что был одет на нём, хоть и был ухожен и опрятен, тем не менее, явно носил на себе отпечаток едва ли не столетий. Третьим чрево кафе обрело солидного господина, хоть и наполненного сознанием собственного превосходства над всем и вся, но небольшой деталью с головой выдававшего безосновательность подобного воззрения на лежащий у его ног мир. На голове у господина даже не красовалась, а попросту торжествовала над действительностью невесть как позабытая шапочка для душа, в более подобающей для этого обстановке прикрывающая хозяина от пагубных для его прически воздействий брызг воды.
Можно заниматься бесконечными умозрительными заключениями, каким образом меж людьми, казалось бы, не объединенными ни желанием вступать в беседы, ни способностью делать это, все ж таки возникает некое подобие искры, преображающейся далее в немощный огонек разговора, но мы не будем делать этого. Возможно, причиною всему стало вынужденное соседство собравшихся в кафе, потому как наличествующий в зале огромный стол, будто который год ожидавший свадьбы, был безысходно одинок, а, может, поводом для начавшегося разговора явилось что-то и другое. Не прошло и четверти часа, как паренек, дама и господин были хоть и не увлечены беседой, но все же заняты ею. Речь меж ними протекала главным образом в краях абстрактно-бытового настроения – поговорили о несвежести заказанного господином бефстроганова, запах имевший чересчур пикантный, поудивлялись чудаковатости наименования сего блюда, в коем было усмотрено язвительное надругательство над русской фамилией, двое беседовавших помолчали о шапочке для душа.
После некоторой паузы, мухой полетавшей меж собеседниками, что застыли каждый в своей мысли, реплика немного захмелевшего от выпитого вина паренька прозвучала как звук случайно оброненной тарелки с сухим горохом.
- А я стихи пишу. Интересные. О рыцарях, и… Королевах. И все посвящаю своей возлюбленной.
Дама в момент произношения сей тирады вежливо, и будто бы даже с любопытством заулыбалась, но вот после следующей фразы улыбка была вынуждена растерянно раствориться средь замаскировавшихся морщин.
- Вы не знаете её, наверное. Фамилия у неё интересная. Градо. Анна Градо.
- Какой возлюбленной?.. Твоей?! Ты… Вы хотите сказать, что знаете Аню?! – дама напрасно так округлила свои глаза, потому как в таком варианте существования своей внешности она становилась непривлекательной, и даже более - страшноватенькой.
- Постойте… Погодите. Вы все намекаете… Что знаете Анюту? – будто забеспокоился всегда и всюду уравновешенный солидный господин.
Дабы появилась у читателя картина происходящего чуть более понятная, чем та, что проступает сейчас в его увлеченном чтением мозгу, отправимся все вместе на несколько километров прочь от пристанционного кафе. Нам хватит всего лишь пары десятков мыслей, что мы расслышим, проникнув в сознание преподавателя физкультуры и литературы московской школы № 86 Анатолия Воробьянинова, который озабоченно прохаживается по своей квартире.
«…Хорошо, что хватило денег… А, что если б захотел больше? Работяга, а всё туда же… Одно слово - стрелочник…Сколько осталось? Минут десять… А что, если они приедут на станцию не все? Приедут! Такие письма от Анечки они не смогут… А как написал, как похоже на её стиль! Писатель!.. Чертовы любовники… Вот так, всех разом… Переведенная стрелка – и поезд мчится прямиком в тупик. Тупик оканчивается станцией, станция оканчивается столовой, столовая оканчивается…»
Чтоб движущаяся картина событий стала не только понятной, но и чуть более яркой, последуем же, читатель, ещё на несколько метров в сторону, к письменному столу в гостиной. Нас хозяин сего скромного жилища заприметить не должен, потому как размышления его улетают ввысь вместе с паром, что исторгает из себя кипящий на кухне борщ. Заглянем под газету, которой случайно прикрылась никем более незамеченная записка, оставленная ночной гостьей Анатолия.
«Толя, я уезжаю. Не ищи меня. Я еду в Питер. А. Градо.»
Взмахнем же руками, мой терпеливый спутник в путешествиях по закоулкам и лабиринтам человеческих отношений и судеб! Взлетим же над железной дорогой, что протекает из Москвы и Петербург, увидим, что Анна Градо уже отгорожена от нашего взгляда стеклом вагона поезда, именно того поезда, которому уготована судьба после столкновения со станцией быть низвергнутым со своего пути, опрокинутым на автотрассу, истерзанным, разорванным, исковерканным…
Волнительный миг, сердце звенит звуком отчаянной скрипки, и взгляд бежит по торопливым буквам.
Не переживайте, мой побледневший читатель, всё разрешилось благополучно, разрешилось в удалении от мест, описанных ранее, в небольшом поселке Старушечье, где Степан Крошка, отвечающий за движение на одном из участков железной дороги Москва-Петербург, склонился над детской кроваткой. Человек, который должен был стать ключевым, и, без всякого сомнения, решающим звеном в этой истории, рассматривал свою заболевшую дочурку, гладил её вспотевший лобик, пытался даже петь некую придуманную на ходу колыбельную. Степан, решившийся в своей жизни на многое из того, на что решаться, должно быть, не стоило, а в частности - пустить под откос поезд, не смог отказать дочке, попросившей его остаться с нею - уговорил сменщика отдежурить за него.
Баю-баюшки моя
Дочурка милая моя
Поскорее засыпай
И скорее не хворай
Папа твой тебя ведь любит
Очень-очень-очень любит…