Вечно

Очередная сигарета и очередная порция отвратительного буфетного кофе. Только они меня и спасают. Только они помогают мне не сдохнуть прямо на месте, не упасть или оставить голову на парте после звонка. Я прихожу в себя на философии, оглядываюсь, пытаясь сообразить, где это я. Да, главный корпус, лекторий, философия… Ха, на хера она мне нужна? Люди смотрят на меня, как на что-то отвратительное, например, на вошь или на глиста так смотрят, наверное. Ну да, и я ничего не могу с этим поделать. Что я могу сделать, если мне так хреново? Только выйти и покурить. И потом уже не возвращаться. Я просто кладу на всех, а они не понимают. Я подхожу к каждому, говорю: Эй, придурок, я кладу на тебя, кладу такой огромный, что он даже в рот тебе не влезет, а ты не реагируешь. Ну что ты стоишь, дай мне в морду, размажь меня по стенке, выбей мне все зубы по отдельности, отрежь мои уши себе на трофей, будешь показывать очередной подружке после соития. Нет. Стоит, молчит и бочком-бочком так дальше проходит. Ну что за непруха! Даже нарваться в наше время уже нормально нельзя! И ведь из лучших побуждений же, для вас ведь, идиоты, стараюсь, гною себя, не сплю, не ем, только курю, да этот чертов кофе хлещу, как сумасшедший. А вы только смотрите с омерзением. Да я бы и рад избавиться от всего этого, рад бы вернуться к своей прелестной и беззаботной жизни, рад бы бросить вас на произвол самих себя… Нельзя почему-то. Нельзя – говорят. Надо, грят, стараться, тогда все, грят, получится, только подождать, грят, чуть-чуть надо, и все, скоро уже конец. И вот так они мне «грят» уже черт знает сколько времени. Не считаю я, мне это все на хер не нужно. Оказывается, у меня еще и коллеги есть. Недавно подхожу вот к одному, стоит на остановке, синий весь, трясется, еле на ногах держится. Ну все, думаю, мой клиент, этот – точно. Только подошел, начал обычный развод, мол, ублюдок ты, подонок, и дети твои твари, и жена ****ь… Ну как обычно все. И он тут поворачивается ко мне, и я вижу, что не пьяный он ни капельки, а в глазах – только обреченность и страх. «Тихо, дружище, – говорит мне грустно так, с надрывом, – свой я, держись, скоро уже…» Ну я быстрее оттуда, мне на хер не надо с такими же «мучениками», как я разговаривать. Лучше уж омерзение видеть на лице, чем обреченность эту чертову. Да, так вот, коллеги, значит. Ну, все легче, чем одному горбатиться на эгоистов этих самодостаточных. То есть, если ты такой вот… особенный, бля, то все теперь должны задницу тебе лизать, а то и что похуже, так что ли? Даже я, даже такие, как я… Сам бы попробовал выносить этих кретинов проклятых, этих непроходимых идиотов, этих тупых ограниченных животных! Я же не всегда так вот действовал, я ж сначала говорить с ними пытался, втолковать этим обезьянам, что да как, что засиделись они на горшке-то, что пора бы и пошевелиться, что давно стоит подумать о том, чтоб начать двигаться уже, а то так все члены атрофируются, голова в первую очередь. Это я щас так злобно выкладываю, а тогда я добренький был, самому тошно, не могу! Я тогда речь свою до последней запятой продумывал, где пауза, где риторический вопрос. Да только не понимают они ни хера, смотрят на меня тупыми прозрачными глазами, за которыми только три мысли – жратва, деньги и член. Да и эти три в конечном итоге к одной сводятся: как бы так извернуться, чтоб получше пожрать, одновременно хапнуть денег, и чтоб мне еще в это время член сосали… Как они в зеркало-то смотреться не боятся. Хотя, может, и не смотрят, кто их разберет. И вот надоело мне все это, я выкинул тряпки свои белые, я теперь не моюсь, не бреюсь, не сплю, не живу почти. И вот у меня тоже только три мысли осталось – сигареты, кофе и разводы эти ненужные никому. Ну кто сказал, что после этого хоть один из ста что-то поймет и подумает, хотя бы три минуты? Да, я это сказал, потому что ни на что другое уже сил не было, правда. Думал, так и сдохну тут, даром, что не по силам мне даже это… Только и знаешь, что херней этой заниматься, да еще вот иногда праздник великий бывает, снисходит до меня, недостойного мой великий владыка… Что? Да, я. Слышу, слышу. Да, опять этот «кризис»! да потому что не могу я уже, сколько можно, никто из них даже, из овец твоих паршивых, так не мучается никогда, ну помоги, скажи, что хватит, что все уже, ну, ну пожалуйста, Боженька!.. Да. Да, понял. Не верю я в это, да ты сам спустись сюда, попробуй эту свою паству так называемую хоть на миллиметр продвинуть вперед, поживи тут хоть неделю сам, знаю, так же домой запросишься, к мамочке, даром, что папочки нету у тебя, лицемер и бездарность – вот ты кто! …. Что? Да, погорячился. Да, извини, не хотел я, ты же знаешь, я люблю тебя, Господи, и не заставляй меня произносить это каждый раз, так уж это глупо звучит, подумать страшно! Знаю, ты тоже, знаю, сам хоть не позорься, любит он меня, оборванного, вонючего, да на кой я тебе нужен такой теперь… Да нет, не плачу я, прости, ты же знаешь, я сильный, у меня все получится, вот на той неделе, в четверг, к тетке какой-то привязался, вроде глаза у нее немного прояснились, так что видишь, все нормально, еще чуть-чуть нам осталось-то, только подождать надо, а там, глядишь, и конец…