Гвоздика и Псалтырь

Глава 4
Гвоздика и Псалтырь (Роза и Крест в семеновской интерпретации)

Лучи солнца прорезали высокую траву, в которой копошилось липкое тельце божьего человека Феофана. Ослабевшие веки его с трудом раскрылись, и его воспаленному взору предстала следующая картина. Белокурые локоны охватывали мощно вздымающуюся от богатырского дыхания девичью грудь, с которой порывался упасть Псалтырь. Сквозь звон в ушах Феофан различил благостные нотки радостной песенки… об идущих по этапу во Владивосток политзаключенных. В следующее мгновение он увидел силуэт Эдуарда в утренней дымке. Тот легко порхал среди трав и цветов, придерживая венок на развевающихся черных кудрях, и с энтузиазмом, присущим только детям, собирал растительность. Заметив хаотичное шевеление в траве, Эдуард, танцуя, направился к Фене.
- Как спалось? Тебе уже лучше, ясноокий сын неба?
От последней фразы Фене сделалось дурно, ибо мозг его отказывался воспринимать сей неистовый поток информации. Хотелось пить.
Эдуард протянул Фене полный кувшин парного молока.
- Я ощущаю себя нелепым воплощением Прометея на этой грешной земле, - задумчиво потер он подбородок холеными пальцами.
Феня дрожащими ручонками схватил кувшин и принялся жадно, обливаясь и чавкая, хлебать.
- А знаешь, Феня… наши с тобой приключения напомнили мне презабавнейшую историю, приключившуюся со Львом Давидовичем в Мексике. У Рамона завалялось снаряжение альпиниста… сам Бог велел им воспользоваться. Ах, какая ирония!
Феня не понял ни слова, ибо не был знаком с Троцким ни лично, ни по книгам.
- И заметь, какое прекрасное нынче утро… какой девственной красотой ты окружен! – пиная носком Маруську, почти пропел Эдуард. Маруська всхрапнула. – Ну совершеннейшая копия Марии Магдалины! Погрязшая в грехе распутства, она таки вернулась на стезю праведную… как высок, как непостижим Божий промысел!
Это Феня понять мог. Допив, он решил забрать Псалтырь с этой не то девственной, не то развратной, но определенно неугодной Богу возвышенности. Его дрожащая рука нависла над Маруськой. В этот момент Маруська неожиданно проснулась. Эффект внезапности, видимо, был впитан ею с молоком матери.
- Насилуюююююют! Шарль, спаси меня!
Молодой человек сухо произнес:
- Марианна, с прискорбием замечу, что нам пора расстаться. Того требуют обстоятельства. Ваши брачные одежды запятнаны слухами, а мои религиозные убеждения не позволяют связать с вами свою дальнейшую жизнь. К тому же я слишком молод. И вообще, меня зовут Эдуард.
- Эдуард… это так по-французски! Шарман! Версаль!
- Никакого Версаля не будет, - отрезал молодой человек.
Феня приобнял Псалтырь. Версаль определенно завлекал его все больше.
- А мне Версаль покажешь? – с придыханием молвил послушник.
- Покажу, мой юный друг. И Русский Музей, и Зимний дворец…
Сфера интересов Фени стремительно разрасталась.
- А почему ему покажешь, а мне нет?! – возопила, готовясь зарыдать, Маруська. Но неожиданно кинулась на шею Фене. – Отныне я люблю… вот его! И вообще, мы с ним тайно обвенчаны!
- Увольте, милочка, вы знакомы два дня. Да и знаю я обо всех тайных делах. Работа у меня такая.
Феня крепче сжал Псалтырь.
- А мне все равно! Я буду преследовать вас, буду вашей тенью, буду тайно любить и страдать… а еще буду орать под окнами, когда вы будете ложиться спать, буду плевать в вашу еду…тоже тайно и… и… подою-ка я корову… - неожиданно закончила она.
Видимо, выработавшийся рефлекс первоклассной доярки брал свое. Эта последняя фраза озадачила и испугала Эдуарда. Он сделал шаг назад и задумчиво посмотрел на поднимающееся солнце. Он помнил, что именно в это время доярки становятся особенно опасными и агрессивными, если поблизости нет ни одной коровы.
- Феня… не делай резких движений…- тихо сказал он, медленно отходя.
Зрачки Маруськи расширились, пальцы задрожали – она уловила движение воздуха. И тут Эдуард повернулся и припустил бежать. Маруськина реакция поражала. Спустя три минуты они уже были далеко от Семеновки… и Феня бежал за ними. Так неожиданно и не совсем по доброй воле их стало трое.