Женщина ли сотрудник?

Было время, когда мы имели возможность устраивать по четыре вернисажа в год. Собственные фонды у нас тогда ещё только формировались, и мы предпочитали договариваться с другими музеями СССР.
Однажды я привёз выставку из Государственного музея А.С. Пушкина, что располагается в Москве на Кропоткинской, 12. Выставка называлась «Спутники Пушкина». Мы должны были выполнить оформление зала, развеску, а на открытие ожидались сотрудники Пушкинского музея. Они же обещали дать нам мастер-класс проведения экскурсий.
Музей наш работал тогда уже более пяти лет. Большинство выставок мы делали с художником Александром Шпагаткиным. Он прекрасно чувствовал себя в пространстве небольшого выставочного зала, знал наши требования к подаче экспонатов. Его буйной фантазии мне приходилось всё время противопоставлять скептицизм, утихомиривать художнический полёт выстрелами конкретных практических вопросов.
- Виктор, ну как ты не понимаешь… – настаивал художник.
- Саша, да ты что говоришь? Сам подумай, как это возможно реализовать?
Например, он, во время наступления творческих рецидивов, предлагал на следующую выставку разобрать металлическую крышу здания музея – памятника архитектуры 18 века, а заодно и бетонные плиты перекрытия, и сделать крышу стеклянной. Чтобы всегда было видно и небо, и солнце.
- И чтобы тучи было видно, и снег чтобы зимой лежал, а после не таял, чёрный, аж до самого лета, – «поддакивал» я, – потому как северная сторона. Кто же на стеклянную крышу полезет его сбрасывать?..
- Виктор! У меня идея! – начинал следующий день Александр. – Найди спонсора, лучше пусть это будет крутейший банк, и сдайся им вместе с землей. Пусть строят вокруг тебя и вверх, а здание музея окажется как будто внутри. Между наружными стенами музея и внутренними банка можно устроить оранжерею – у тебя тут пальмы будут расти! Представляешь!!!
- Ага, бананы-кокосы. А в пруду – крокодилы-бегемоты… Санька, очнись! Мы находимся на территории Старой крепости. Здесь высотное строительство запрещено вообще. Ты в курсе или нет? А банкам нынче только заявись – они, для начала, предложат твоё здание снести вообще, а потом посмотрим. Ты что, предлагаешь так круто подставиться?.. И вообще, какие пальмы? У нас литературный музей, в Сибири расположенный, между прочим. А Сибирь – напомню тебе, сибиряку, я, не сибиряк – край изгнания и ссылки… И вообще мы сегодня работать будем, или только разговоры разговаривать?..
Между прочим, Сашка придумывал на каждую выставку оригинальное оформление. Для нынешней выставки о Пушкине он затребовал, к примеру, много чёрного почтового крафта. Поскольку крафт имелся в наличии, я не стал задавать вопросы. Предположил, что мы будем нарезать его полосами и просто закрывать ими стены. Получится ровный фон. Мрачный, правда, но гравюры с портретами пушкинских современников украшены цветными паспарту, к тому же они все в изящных рамах – получится, хоть и мрачновато, зато красиво. Впрочем, сумрачный строгий стиль вообще отличал Омский литературный от многих других. В первые годы работы музея такая особенность его оформления ещё не вызывала ни особых вопросов, ни особых нареканий – великий Достоевский находился в Омске на каторге. Здесь для него весь мир был разделён на чёрное – внутри острога, и белое – всё, что за его пределами. Логично.
Но когда мы стали нарезать полосы не в одну – 3,5 метра, – а в две высоты, я, как мне показалось, совершенно резонно, поинтересовался, зачем. Сашка ухмыльнулся.
- Мне нужен пульверизатор, – сказал он. – Большой такой. Которым пересохшее бельё спрыскивают. Ещё такими в парикмахерских пользуются. А лучше два.
- Чего два?
- Пульверизатора два. Люся не будет с нами это делать. Может простудиться.
Моё изумление росло час от часу. Чего это «Люся не будет с нами делать?» Сотрудница музея Людмила Ежевикина оторвана моим распоряжением от семьи специально, именно чтобы делать с нами всё необходимое для скорейшего создания выставки…
Мы сели в Сашкину «копейку» и отправились в хозяйственный магазин. К счастью, там пульверизаторы нашлись, и нам не пришлось ехать на базу, где Сашка наверняка сцепился бы с кладовщицами или бухгалтерами, а то и с заведующим складом. Обозвал бы их топорами, которые лежат под лавкой, тормозами на пути к прогрессу, бюрократами, кабинетными сидельцами… У меня волосы на голове поднимались, когда Санька начинал выступать. Самое странное, на него никто не обижался. Как-то я «выступил» в таком же духе. Так меня чуть не съели. А ему – ничего, всё сходило с рук. Я долго присматривался к нему, вслушивался в то, что и как он говорит. И понял, что Сашка возмущается на самом деле не ими, а режимом, порядками, которые эти люди принимают и ведут себя так, как эти порядки позволяют им себя вести. Я же возмущался конкретно человеком и «не теми поступками», потому что искренно считал, что если человек захочет, то своим личным примером улучшит и облагородит любой закон, любое, самое идиотское правило. Мне было невдомёк, что люди всегда склоны разделить с кем-то неудовольствие законом и даже страной, но в штыки принимают обвинения в свой адрес. Много позже я пойму, что переделывать людей – самое бессмысленное на свете занятие. Хм-м. Как будто возмущаться «не теми» законами имеет больший смысл…
Но что Санька задумал на этот раз?
Гравюры в рамах, рассортированные по темам, ожидали своей очереди в соседнем зале. Впереди была целая ночь, а утром предстояло выходить на развеску. Для работы над оформлением выставки мы остались в музее втроём: художник, я иЛюся Ежевикина. Впоследствии она, проработав в литературному музее семь лет, перешла в другое учреждение, но все эти годы с удовольствием, как и мы с Санькой, вспоминала тот вечер.
Санька зашёл ко мне в кабинет с чёрным халатом в руках.
- Раздевайся, – сказал он.
- ????
- Голый торс. Как в армии на зарядку. Форма номер один… Брюки можешь оставить.
Я выполнил санькино указание. Он протянул мне халат и пульверизатор.
- Халат надень. Пульверизатор наполнишь в умывальнике. Смотри, не перепутай…
Внутренне посмеиваясь над новой затеей, я выполнил всё, как сказал мне художник. Выйдя в зал, увидел, что он постелил параллельно друг другу две чёрные полосы и стоит на коленях в начале одной из них.
- Делай так. – Санька щедро обрызгал из пульверизатора халат в области сосков, отставил пульверизатор в сторону, энергично похлопал обеими ладонями себя по груди и тут же с хрустом смял нижний левый край крафта перед собой. Затем правее. И, наконец, правый край так, что получилась довольно широкая, сантиметров двадцать, мятая полоса бумаги.
- Ну и что? – я никак не врубался.
- Ты делай. Садись и делай, как я. Главное, мять мокрыми руками. Поэтому надо действовать быстро. Старайся выводить крупные, рельефные сгибы.
Некоторое время было слышно только чередование шлёпающих и жвякающих звуков. Я совсем развеселился. Что это он задумал? Шлёп-шлёп – жвяк-жвяк, шлёп-шлёп – жвяк-жвяк…
- Что это вы тут делаете? – Люся пришла покурить у приоткрытой двери, но, увидев нас, остолбенела.
- Тебя бережём. Представь, что ты тоже в халате. И тоже вот так – шлёп-шлёп…
Люся представила и покраснела.
- А халат-то холодным становится, между прочим. Смотри, Люся. У меня эрекция сосков наступила…
- Ох, Санька, ну ты и балабол… Я, между прочим, уже всё поняла.
Я вытаращился на Люсю. Она что – самая умная? Мне вот, к примеру, ничего не понятно…
- Это будет, как антрацит, да? Стена получится рельефная, свет будет бликовать на чёрных сгибах, будет игра света и теней… Класс! Санька, ты – гений!
- Люся, душа моя! Я тебя люблю! Пошли курить. Витёк, перекур.
Мне стало стыдно своего непонимания. Пока они курили, я, щедро напшикав на халат с обеих сторон, теперь уже с сознанием того, что делаю, отжамкал целую полосу. Вдруг в курилке стало тихо. Что там? Надо посмотреть. Выбил из пачки сигарету и отправился к коллегам. Санька и Люся стоят в дверях, а на них с решительным видом напирают два милиционера... Оказывается, пока мы увлечённо работали, стемнело. Из приоткрытой двери музея доносился смех, валил клубами табачный дым. Вот милицейский патруль, обходя территорию, и заинтересовался, что это в музее происходит во внерабочее время. Поднимаются старшина и сержант по ступенькам и видят: стоят двое в спецодежде, причём у мужчины халат на груди мокрый, а руки чёрные, как будто он в земле ковырялся. Женщина, вроде чистая. А тут, гляди, третий подваливает. И у этого тоже халат на груди мокрый и руки чёрные… Я, как руководитель, должен держать ответ. Да и Саньке нельзя дать заговорить, иначе встреча может закончиться печально…
- Что тут делаем?
- Выставку делаем.
- А женщина что здесь делает?
- Это не женщина, это сотрудник…
Люся с трудом сдержала возмущённый хмык. Потупила глаза и, чтобы не выдать себя, сделала глубокую затяжку. Услышав такой убийственный аргумент, милиции осталось поинтересоваться лишь временем, до которого мы собираемся трудиться. Выйдя в темноту, они сообщили по рации, что в музее открыта дверь, обнаружены трое, один из которых объяснил, что идёт работа над выставкой и все они сотрудники, хотя одна из троих – женщина.
Потом Люся при каждом удобном случае вставляла мне шпильку: «Ах, да! я ведь не женщина, а сотрудник!..»

Выставка получилась необыкновенной. Войдя в зал, человек словно попадал в старинный кабинет, где тихая музыка позволяла сосредоточиться на изучении гравюр и чтении сопроводительных текстов и этикеток. Здесь экскурсоводу легко было читать стихи Пушкина, посвящённые изображённым на портретах людям. На состав экскурсионной группы можно не обращать особенного внимания. От самой обстановки замирали и школьники, и пэтэушники, и студенты. А как звучали здесь лёгкие, чуть грустные, или же, напротив, восторженные, ликующие строки!

Давно уже не проводятся у нас в музее подобные выставки. Когда музей обрёл юридическую самостоятельность, пришлось, перегородив выставочный зал, устроить в нём кабинеты для сотрудников. Все они пришли работать в музей кто два года тому назад, кто год, а кто и всего несколько месяцев. Да и времена переменились. Привезти выставку, оформить её так, как мы тогда оформляли – каждую, как спектакль – стало делом практически невозможным…

Люся умерла осенью 2005 года.
Санька перебрался в Москву.
Нет уже прежней экспозиции.
А у меня перед глазами до сих пор стоит этот зал. Я слышу, как шлёпают наши с Санькой ладони, как хрустит сминаемая бумага. Пушкинские стихи всё звучат и звучат, с тех пор неразрывно связанные в памяти с драгоценными гравюрами в изысканных рамах.

И я улыбаюсь…


Все описанные события произошли в Омском литературном музее им. Ф.М. Достоевского в середине 1980-х годов. Музей был открыт для посетителей 28 января 1983 года.