Последние

Жизнь шла своим чередом, и ничто не могло нарушить её величия, даже невыносимая погода. Однако холодный продирающий до основания ветер всё-таки мешал обывателям передвигаться по улицам небольшого по меркам современности города. Но одному человеку до капризов погоды не было никакого дела, он ещё неделю назад решил поместить в одну из местных газет объявление, которое, как он думал, изменит его несчастную судьбу. Сообщение предназначалось всем тем, кто хотел провести свой досуг в интеллектуальной беседе за чашечкой чая.
 Несмотря на необычные условия объявления, уже в вечер того же дня на пороге указанного дома появилось два человека. Они не были знакомы друг с другом, но понимали, что пришли за одним и тем же. Через некоторое время после их прихода раздался негромкий, но отчётливо слышимый в тишине мягкий звук колокольчика, заменявшего по видимости звонок. Хозяин поспешил отворить дверь, за которой ему удалось разглядеть в полутьме вечернего света силуэты двух мужчин, похожих как две капли воды. Любому, кто бы ни посмотрел на них в данную минуту, они показались бы если не братьями, то, по крайней мере, родственниками. После непродолжительного знакомства, ограничившегося приветствием и парой реплик насчёт погоды, все трое, недолго думая, ринулись в прихожую, гармонично сочетавшую в себе крупногабаритный шкаф советской эпохи и статую не то Аполлона, не то какого-то другого мифологического создания. Гости сняли плащи и повесили их на вешалку, казавшуюся наспех приколоченной к стене. Только теперь при помощи комнатного освещения можно было разглядеть характерные черты каждого гостя. Один из них был юноша лет двадцати с аккуратно причёсанными русыми волосами и глазами цвета грецкого ореха, в которых отражалась поражающая своей красотой серьёзность души. Одежде, видимо, он не придавал особенного значения, поэтому пришёл в чёрной как ночь рубашке, заправленной в тёмно-синие джинсы, спускавшиеся до самых ботинок. Другой гость, напротив, надел тёмный костюм и галстук, бросавшийся в глаза больше, чем идеально белая рубашка. На вид этому человеку было лет тридцать пять, не более того. Но даже теперь при комнатном освещении черты их внешности были столь схожи, что хозяин сходу поинтересовался, не родственники ли они, но, получив отрицательный ответ, он вынужден был пригласить гостей, как обещалось, в гостиную. Уже через несколько минут завязался разговор:
- Неужели моё объявление смогло убедить вас навестить меня уже сегодня?
- Как видите да, - ответил юноша.
- Мы даже подошли к двери одновременно, но решили не знакомиться у порога, а зайти для такого благого дела в дом, – протяжно, но без лишнего пижонства проговорил второй гость.
- Надеюсь, вы не потратите время впустую, посетив меня. Можете не называть мне своих имён, ибо для доброй беседы имена не так важны, как мысли и чувства, - сказал хозяин с таким выражением, как будто эту реплику он выучил для поступления в театральный вуз. Тем не менее, с его предложением согласились все присутствующие.
  Чтобы иметь хоть какое-то представление друг о друге, каждый из собеседников вкратце рассказал о себе. Юноша представился как студент одного из технических вузов, что не мешает ему заниматься литературой, музыкой и философией. Благодаря такой характеристике собеседники уважительно, однако не без доли иронии, стали называть его философом. Второй гость являлся учителем одной из школ, но помимо такой ответственной работы он умудрялся писать стихотворения и поэмы. Основой его творчества, как он говорил, была любовная лирика, в которой поэт может передать истинное восхищение загадочной красотой женщины, а также невыносимые муки этого неземного чувства. Хозяин дома на самом деле не был его владельцем, а снимал его полгода у одного из богатых родственников за символическую плату, но это обстоятельство не помогало экономить деньги на другие нужды, ибо денег у него практически не было. Всю свою долгую пятидесятилетнюю жизнь он провёл в поисках творческого пути и остановился, в конце концов, на живописи, которая явного материального дохода не приносила. Другой же трудовой деятельности он не хотел, да и не мог себе позволить, ведь кто возьмёт такого ни в чём не преуспевшего пожилого человека на прилично оплачиваемую работу. На родственников и знакомых художник сильно не надеялся, так как ещё в молодости привык зарабатывать себе на хлеб сам.
Впоследствии разговор плавно перетекал в другие русла, и с каждой минутой компания из трёх человек чувствовала себя всё уютней. Контраст хозяина, одевшего в этот вечер потрёпанный халат и тапочки со стоптанными задниками, с роскошной гостиной, сделанной в стиле девятнадцатого века, уже не был таким заметным. Даже не казалось удивительным то, как удалось совместить в интерьере этого дома статуи и архитектуру в стиле ренессанса, деревянную мебель, чудом, наверное, сохранившуюся с эпохи правления династии Романовых, советские кресла, люстры и шкаф-купе, немногочисленную современную технику, а также художественную мастерскую, служившую местом работы для её создателя.
Как водится, чаем дело не ограничилось и, доверясь философской мудрости предков, собравшиеся стали искать истину в вине, благо оно находилось недалеко, в погребе. Беседа постепенно переходила грань, разделяющую светскую болтовню и откровенную, во многом интимную речь. Такому ходу событий помогало и количество участвующих в диалоге лиц, ведь это не был разговор с глазу на глаз, подразумевающий иногда невыносимое для многих изливание душевных тайн, так как одному человеку бывает признаться в чём-либо сложнее, чем целому миру; троих человек также нельзя назвать и обширной компанией, подавляющей порой мнения и мысли её участников. Так что всё, даже небольшой камин, стоявший в углу, располагало немногочисленную братию к добротной и откровенной беседе.
Улучив момент, художник предложил гостям позировать для его новой картины и, снискав положительный ответ, не церемонясь, притащил мольберт с красками. Теперь в общении были задействованы только гости, а хозяин лишь разбавлял его незатейливыми репликами, потому что всецело отдался созданию, как ему виделось, шедевра. Темы разговора с каждой минутой становились всё злободневнее, повеяло запахом спора, столь привычного для любой русской компании, и хозяин, воспользовавшись секундным затишьем перед бурей, спросил у поэта:
- Давно ли вы носите обручальное кольцо?
- Уже четыре года, правда, супруга сейчас в отпуске с нашим трёхлетним сыном.
- Как же вам повезло в жизни, а я до сих пор не обзавёлся семьёй, - грустно подметил художник и, стараясь казаться весёлым, продолжил работу над картиной.
- Не отчаивайтесь так сильно, помимо домашнего очага у людей есть и иные задачи в жизни, - начал студент, успокаивая хозяина. – Одиночество, конечно, не выход, но свободный человек легче воспринимает мир и может быть не менее полезен для общества… хотя я не в том возрасте, чтобы вам советовать. Вы и сами всё прекрасно знаете.
- Спешу во многом с вами не согласиться, - буркнул в сторону молодого человека поэт и, обдумав немного план наступления, продолжил, - Как я успел заметить, для вас, господин философ, семья не является главной ценностью, а, следовательно, и любовь. Я тоже так думал до поры до времени, пока не встретил свою суженную, в одночасье превратившую меня из последнего Дон Жуана и бунтаря в милое и безобидное животное. Так что желаю вам обоим найти своё маленькое счастье, иначе вы до конца дней своих останетесь никому не нужными.
- Я не буду настолько циничен, чтобы спорить с силой ваших доводов, проверенных жизненным опытом, однако вы много не знаете из моей личной жизни и, поверьте, что за мятежным духом молодого бунтаря может скрываться не только житейская, но и вселенская мудрость. Так уж и быть расскажу вам историю моей любви.

Проклятый дар.
(автобиографический случай)
Эта история произошла со мной в семнадцать лет. После окончания школы большую часть лета пришлось посвятить поступлению в тот технический вуз, в котором благополучно и посей день получаю высшее образование. В связи с этим, по мнению родителей, мне требовался отдых и добровольно принудительно, собрав рюкзак немногочисленных подарков и одежды, а также огромный пакет провианта, я отправился в отпуск. Первый день, как водится, ушёл на дорогу, сначала до Москвы, а затем после пятичасового ожидания на вокзале до Саратовской области. Единственным минусом пути была отнюдь не дорога в плацкарте на верхней полке, а неразговорчивые соседи, да мне и самому толком ни с кем не хотелось беседовать. Тем более голова ещё была забита законами физики и математическим анализом. Трапеза ограничилась несколькими съеденными огурцами и яблоками, так что единственным моим хорошим попутчиком стал сон. Как раз благодаря грёзам четырнадцатичасовой переезд не показался столь уж долгим и, чуть не проехав нужную мне станцию, я благополучно продолжил свой маршрут.
  Пункт моего назначения находился в часе езды на автобусе. Поэтому я прямиком направился на автовокзал, находившийся в двухстах метрах от железнодорожного вокзала, не более. После получаса ожидания мне предстояла знакомая деревенская дорога сначала по ухабам и кочкам, затем по неровно выложенному асфальту. Весь этот недолгий путь мне довелось провести в предвкушении окончательного прибытия. Подъезжая к деревне, заметил, что меня встречают две мои двоюродные племянницы, проснувшиеся для этого так рано. Сойдя с транспорта и скупо поздоровавшись с обеими, я, практически не ощущая утренней прохлады, отправился в их сопровождении к дому тёти Нины. В общем-то говоря, в Саратовской области родственников у моей персоны настолько много, что сосчитать трудно. Тем не менее две мои спутницы нуждаются в особом представлении. Одна из них голубоглазая блондинка по имени Евгения, но, как многие девушки, она не любит, когда её называют по полному имени. Перешла она к тому времени в девятый класс, хотя я был уверен что она намного младше. Юлию я сразу не узнал, но уже при первой встрече она мне очень понравилась. Если опустить внешние характеристики, то её можно было бы принять за Наташу Ростову из «Войны и Мира». Но её обаятельная натура была не менее привлекательна и визуально. Тёмные локоны волос спускались до самых плеч, подчёркивая правильные черты лица. Но больше всего пьянил взгляд тёмно-карих глаз, особенно когда она улыбалась. Пока во мне пробуждалось только лишь влечение, но уже можно было предугадать его последствия.
Подходя к знакомому с детства дому, я заметил дядю Валентина, чинившего на дворе мотоцикл, и, скинув кроссовки в груду обуви, расставленной на крыльце, ринулся в прихожую, где меня уже встречали тётя Нина, тётя Марина, приходящаяся мне двоюродной сестрой, и третья двухгодовалая племянница Саша, казавшаяся на первый взгляд намного старше. После нескольких минут традиционного доброго приветствия, меня пригласили за стол. Первый раз за двадцать четыре часа я мог нормально поесть горячего супа со сметаной, настоящего деревенского и от того ещё более желанного. После такого плотного завтрака, настроение моё приподнялось необыкновенно, однако до главных событий было ещё далеко.
  К моему удивлению, я узнал, что ночевать и проживать буду вместе с Юлей и Женей в холодной комнате, считавшейся наиболее прохладной в доме. Племянницы уже к тому времени распорядились насчёт переноса раскладного кресла, ставшего в будущем местом моего ночлега. Чтобы вместить его по центру комнаты пришлось убирать старинный круглый стол, давно не менявший места своей дислокации. Теперь комната приняла, наконец, тот окончательный вид, к которому все так стремились. Было непонятно, как на таком небольшом клочке пространства умещались уже полноценных три кровати, потемневший под тяжестью времени шкаф, комод, заставленный сверху всякой утварью, небольшая тумбочка, стоявшая между моим раздвижным советским креслом и двуспальной кроватью Евгении, а также коляска, для какой-то цели поставленная неподалёку. Стены и дверь были обклеены постерами знаменитостей, и лишь над Юлиной кроватью красовался нарисованный акварелью огромный щенок на фоне цветов и старых обоев.
Первым нашим общим занятием стали игральные карты. За ними проводилась большая часть дня, а оставшееся время уходило на Сашу, мы по очереди её нянчили. Хотя эта забота легла, честно говоря, на меня в меньшей степени. Правда и этого немножко хватило, чтобы представить себе то, как тяжело будет со своим ребёнком.
В общем, каждый день проходил плодотворно и весело, но основные приключения разворачивались вечером ближе к ночи. Сначала я ни с кем не хотел заводить знакомство, более того мне каждую ночь хотелось, как это не грубо будет сказано, забить на всех и идти спать. Однако чтобы не показаться «бедным родственником», мне приходилось каждый вечер проводить около лавочки и самодельной качели в компании «знакомых». В отличие от меня две мои племянницы ждали этого времени с нетерпением. По крайней мере, за них я был искренне рад.
Первый вечер помимо новообретённых товарищей и пошлых шуточек, которыми, к своему стыду, я владею не в меньшей степени, мне ничем не запомнился. Узнал только тот факт, что кавалером Евгении был парень по имени Дима, ездивший на запорожце с надписью Шумахер вместо номеров.
Второй же вечер, скорее даже сказать ночь, стал, если так можно выразиться, завязкой сюжета. Сначала история прошедшего дня повторялась, если не считать новоприбывших, среди которых были мальчуган с гипсом на левой руке и мой тёзка в красной кепке, которую на американский манер именуют бейсболкой. После благополучно законченного вечера эти двое вернулись ночью на крыльцо и никак не хотели уходить. После долгих переговоров, в которых я, к сожалению, не участвовал по причине неглубокого сна, решено было сыграть в уже ставшую народной игру. Если гости оставались в дураках, то они оперативно «сматывали удочки», в противном случае они нагрянули бы в холодную комнату. Случилось как раз второе.
После непродолжительного шума в прихожей, который меня насторожил, вся компания из четырёх человек ввалилась в комнату. Прятать гостей было некуда, поэтому после услышанных кем-то из нас шагов в коридоре все быстро расформировались по кроватям. В случае опасности на дверь рассчитывать не приходилось, так как она не закрывалась, и для полной конспирации был выключен свет, а пришедшие, не снимая одежды, легли под одеялами вместе с племянницами. Говорить в полный голос сначала не решились, так что шёпот разносился то со стороны Женьки и кавалера с гипсом, то со стороны Юлии и моего тёзки. Осмелев после прошествия некоторого промежутка времени, мы начали не только шутить и хохотать вовсю, но и зажгли свечку. До сих пор удивляюсь, как нас не застукали тогда. Хотя такое развитие событий любопытно было бы представить.
К удивлению, ни кого не клонило ко сну, по крайней мере, я этого не видел. Но как не была чудна эта ночь и ей, в конечном счёте, пришлось уйти со сцены. Начался рассвет и примерно в половину пятого утра гости аккуратно и практически бесшумно ушли.
Несмотря на активно проведенное ночное время, смогла заснуть лишь Евгения, а мы с Юлией проговорили ещё часа два с таким откровением, какого я не мог ожидать от неё, а тем более от себя. С каждым новым её словом и взглядом во мне происходили перемены. Я с необычайной жадностью, точнее даже с ревностью впитывал в себя как губка всё, что она излучала. Никогда ещё мой разум и моя душа не находились в такой безоговорочной власти другого человека. Я пытался освободиться, но ещё больше погрязал в её сети. Вся моя непоколебимая гордость в одночасье разбилась о скалы неведомых чувств. Даже красноречие не спасало, лезла только всякая чушь: то откуда-то взявшиеся философские изречения, то непутёвые советы, то скучные и банальные шутки. Самое невыносимое заключалось в том, что она была если не влюблена, то уж точно озадачена дерзким, однако весьма романтичным свиданием, ибо тёзка умудрился даже поцеловать её в губы. Юлия. Юлия. Твоя загадочная натура сложнее всех вместе взятых неисчислимых дифференциальных уравнений.
Шутка ли сказать, у неё помимо нас ещё и Максим есть, с которым, по её словам, она то ли в дружеских, то ли в амурных отношениях; в общем образовался не то что любовный треугольник, а непонятная фигура с многочисленными связями. В таких хитросплетениях ощущаешь себя не очень уютно, а рассказывать о них ещё сложнее.
До основания загруженные мыслями мы последовали примеру нашей сожительницы и легли спать около шести утра. Проснулся я в одиннадцать, и, стараясь никого не разбудить, пошёл, насколько помню, обедать, а не завтракать. Мыслей в голову никаких не лезло, мой скрупулезный ум решил поставить под сомнение вчерашние события. Меня не покидало лишь желание как можно быстрее разобраться во всём происходящем. После беспощадного самоанализа я убедился, что не смог бы влюбиться сразу. Сходу вспомнил все любовные истории из книг и из жизни, но ни одна не была похожей на нынешнюю. Тут же подумал: «Опыт поколений ничто, пока на собственной шкуре всё не проверишь». Ещё больше запутавшись в своих суждениях, решил не думать больше об этом. Если одним словом передать мои ощущения тогда, то этим словом является неопределённость. Вдоволь над собой поиздевавшись, я начал ждать продолжения приключений. Однако гости нагрянули днём только на минутку, оставив нам своих припасов для намечавшегося вечера. По звону, доносившемуся из целлофанового пакета, можно было понять, что основную долю провианта составляло, скорее всего, пиво. Для обеспечения безопасности времяпрепровождения был сделан крючок на двери в холодную комнату.
 Оказывается человеческому удивлению и любопытству не бывает предела. Вечером того же дня тёзка мой нисколько не скрывал своих близких отношений с подругой племянниц. Звали новую участницу событий Шурой. Такого парадоксального развития событий никак нельзя было предугадать. Так что озадаченным в тот день становился не только я. В сумраке практически нельзя было разглядеть лиц присутствующих, а уже порядком надоевшая мне музыка, издаваемая магнетоллой, мешала воспринимать редко доносившиеся восклицания собравшихся. Поэтому основной упор приходился на мысли. Что только не крутилось у меня в голове тогда. Задумавшись на философские и не очень темы, я не заметил, как наступила ночь, окончательно рассеяв по небу многочисленные звёзды. Пора было расходиться кому по домам, а кому и в других направлениях.
Только теперь, находясь в холодной комнате, мы все, каждый по-своему, предвкушали разговор. Неоднозначная смена декораций подогревала интерес и сочувствие с моей, а также с Женькиной стороны. Печальное и задумчивое лицо Юлии поражало меня в контрасте с её обычным жизнерадостным видом. Я старался её утешить и пожалеть, но мне нужна была чья-нибудь помощь. В какой-то момент нашей беседы послышался лай собак, а через минуту окно начало легонько сотрясаться от ударов руки. Пододвинувшись поближе, Евгения решила посмотреть, кого нелёгкая принесла, хотя все наверняка знали, кто это мог быть. Дон Жуан и его верный сподручный с гипсом стояли на улице в ожидании приглашения, но двоюродные сестрички всячески пытались отложить встречу на следующий день, мотивируя всё тем фактом, что, несмотря на поздний час, в зале кто-то смотрел телевизор. Однако пришедшие упорно настаивали на своём. Я почему-то принял их сторону, но мои уговоры не давали ровным счётом никаких результатов. Впустить гостей племянницы хотели, конечно, но толи боялись разоблачения, толи имели другие соображения на тот счёт.
Использовав уже все средства для достижения расположения, тёзка начал клясться в любви к Юлии. В этом ему не могли помешать ни время, ни начавшаяся гроза. После долгих лишений, в которых он и его спутник провели большую часть ночи, к ним решено было отправить Юлию. Осторожно пробравшись на улицу, где, не переставая, лил дождь, она попала, как рассказывала, в его объятия. Но, не насытившись, наверное, вдоволь романтическим ночным свиданием под раскатами грома, тёзка требовал его продолжения в комнате, иначе он обещал провести всё утро на дворе, пока не заболеет и не умрёт. Уговорить его всё же с трудом удалось, но вскоре случилось непоправимое: к нам в комнату нагрянули тётя Нина и Женькина мама. Дверь им решил открыть я, так как в любом случае на меня наказание налегло бы в меньшей степени. Пока произносилась обвинительная речь тёти Марины, моей двоюродной сестры и матери Евгении, с улицы начал доноситься голос. Тёзка обращался ко мне с просьбой вынести пиво, которое тот принёс накануне. Это был полный провал, которого в известном фильме так боялся Штирлиц. Я уже не знал чего мне делать дальше и, насколько помню, начал смеяться, не знаю точно, видели ли они в сумерках только начавшегося рассвета мою улыбающуюся физиономию, но, не спрашивая ничего, нагрянувшие лица вскоре скрылись, приказав всем спать. Надеяться на благоприятный исход после такого не имело никакого смысла. Проговорив недолго насчёт всего произошедшего и ожидающего нас, мы легли спать. Заснуть сразу после такой богатой на события ночи мне не удалось, в отличие от моих племянниц, так что я вдоволь мог налюбоваться их сонными лицами. Такая возможность представилась тогда в полной мере.
Вам, наверное, приходилось сталкиваться с тем фактом, что лицо человеческое выглядит спящим намного милее, чем в обычных жизненных обстоятельствах. Но теперь мне казалось, что сонное личико Юлии мне нравилось не меньше, чем её улыбка или печальный задумчивый взгляд. Всякое новое воспоминание о ней, оставалось каменным отпечатком в моей душе. За три коротких дня я прожил с ней целую жизнь полную необычайных радостей и горестей.
Оставшиеся несколько дней деревенского отдыха, чрезвычайно щедрых на события, были проведены мной по большей части в раздумьях. Это могло бы показаться странным, но ни бесцеремонное поведение моего тёзки, до конца так и не определившегося в выборе любимой, ни ночное бегство племянниц, которому пришлось посодействовать, практически меня уже не волновали. Чтобы не терять голову, решил поменьше смотреть на Юлю, а по возможности не думать о ней. Такое странное поведение помогало мне хоть на время вырваться из её сетей. В любой момент я готов был признаться ей во всём или совершить ради неё такой поступок, что фокусы тёзки показались бы детскими шалостями. Но нужно ли было это делать? Разве это проявление настоящей любви? Тогда ещё трудно было разобраться во всём. Оттого, убедившись в своей, быть может, глупой правоте, подразумевавшей молчание, я начал наслаждаться окончательными мгновениями столь быстро ушедшего отпуска. Благо последний день его мне посчастливилось провести дома у Юлии, живущей в небольшом городе той же Саратовской области. Но время вопреки суждениям Эйнштейна было неумолимо. Уезжая на неопределённый срок домой, я всем сердцем хотел остаться и, по-дружески поцеловав Юлию в щёку, всё-таки отправился в обратную дорогу.
Слава Богу, на обратном пути соседи попались мне интересные, а главное весёлые. Одна из них Таня, невысокая блондинка лет двадцати семи, проживающая в Москве. Другой попутчик парень по имени Виталий. Он служит во внутренних войсках особого назначения в северокавказском округе. Прослужив год, он ехал домой во Владимир, толи самовольно, толи попутно выполняя приказ. Пребывая в хорошем настроении, он угостил нас пивом, которое я употребляю не так часто в отличие от вина или более экзотических напитков. Но ради такого отличного человека не грех выпить хоть что. Позаимствовав у соседей игральные карты, мы начали перекидываться во всеми любимого дурака, сначала на интерес, а впоследствии и на пиво. Хотя в азартные игры я играю очень даже не дурно, но в тот день мне не везло. Сначала, проигрывая я спаивал их, затем, когда уже правила поражения в корне изменились, они начали спаивать меня. Я знал, что пьянею всегда очень медленно, особенно от некрепкого пива. Однако судьба всё предусмотрела и подкинула нам поздно вечером бывшего одесского моряка с дочерью, а может с племянницей, точно не знаю. Полок было четыре, а нас пятеро и с горем пополам родственница была размещена где-то неподалёку. За встречу, как полагается, моряк налил водки, взявшейся неожиданно на столе неизвестно откуда. Пил я её осторожно, по чуть-чуть, обязательно закусывая, тем самым предотвращая охмеление. И старания мои не были тщетны.
Постепенно входя во власть Бахуса и Диониса, я всё-таки умудрялся сохранять ясность ума. Мне приходилось справляться с ролью тамады, которую начал играть, рассказывая различные смешные истории и анекдоты, а также стихотворения, столь понравившиеся аудитории. Однако весёлая компания с каждой выпитой рюмочкой всё больше надъедала мне, вкус еды и дурманящий алкоголь не оказывали на меня своего влияния. Я хотел уединиться где-нибудь далеко и горько расплакаться скупыми уже мужскими слезами. Причину этого трудно было бы вам не угадать, после всего моего рассказа. Поэтому поменявшись с хромым одесситом койками, я лёг на верхнюю полку и, не найдя причин бодрствовать, тут же заснул.
Уже никакие доводы не могли разубедить меня в моих чувствах. С каждым днём я всё яснее понимал, что же такое любовь. Это и не многолетняя привязанность Максима к Юлии, и не пылкая страсть моего тёзки. Настоящая любовь находится по центру, но золотая середина сочетает в себе и страсть, и привязанность, и щедрость, и все другие добрые чувства в десятикратном, а то и в бесконечном увеличении. Обладая невиданной силой, она заставляет ораторов замолкать, а скромников изливать чувства грядой слов, песен и стихов. Под её каток, не щадящий никого, попал и я. Любовь открыла во мне неизведанные доселе горизонты. Выступая раньше в роли пассивного диссидента, я не мог, как сейчас, открыто выражать свои чувства и мысли. Любовь стала полноправной частью моей жизни. Вдохновлённый ею, я начал заниматься творчеством и многими другими делами с таким рвением, какому позавидовали бы многие. Но она также вызвала непереносимую печаль и одиночество. И теперь каждое воспоминание о Ней безжалостно разрывает мою душу на части, которые в будущем, боюсь, не удастся вернуть на их прежнее место.


Рассказ студента закончился непродолжительными слезами, медленно стекавшими по его щекам. Успокоив его, хозяин посмотрел на небольшие старинные часы, стоявшие в углу гостиной, и вскоре все догадались, что этот необыкновенный вечер, полный новых ощущений, после экспрессивного монолога философа, подошёл к концу. Проводив гостей в прихожую, художник заметил на полке для книг сверкающий барабанный револьвер, лежавший на ней. Поэт немного смущённо объяснил, что всегда носит его при себе, и, обещаясь как-нибудь в следующий раз рассказать об этом прелюбопытном факте, он, не торопясь, надел плащ и, немного подождав студента, вышел вместе с ним из дому.
Следующая встреча, оговоренная накануне, не заставила себя долго ждать. Художник почему-то решил работать сначала над фоном своей новой картины, пока гостей не было. Обычно же он всегда приступал сразу к центральным образам произведения. Такое новшество, по его мнению, могло помочь улучшить качество творческих идей. Панораму художник намеревался сделать одним из главных персонажей картины. Гости прибыли строго по расписанию, когда хозяин трудился над своим шедевром. Прозвучало уже знакомое бренчание колокольчика, и, после непродолжительной церемонии приветствия, собравшиеся с нетерпением отправились прямиком в гостиную. Соскучившись по столь откровенной беседе, которая объединила их в прошлый раз, они быстро находили общие темы для разговора. Основной из них стала в этот вечер тема творчества, весьма важная для каждого из присутствующих. Беседа настолько сильно увлекла их, что даже неожиданный глухой стук в дверь нарушил её лишь на минуту. Любой новый собеседник сейчас сразу же разрушил бы ту невидимую нить дружеского взаимопонимания, возникшую между ними, поэтому решено было не открывать входную дверь никому, кто бы за ней не находился. Так что недолгое замешательство сразу нарушилось предложением хозяина выпить по чашечке горячего чая. После чего разговор продолжился:
- Надеюсь, история, поведанная мной, не показалась вам настолько банальной и житейской, чтобы её нельзя было напечатать, - не то спросил, не то утвердительно произнёс студент.
- Отнюдь нет, если вы собираетесь взять её за основу литературного произведения, - выговорил художник, не поднимая глаз.
- Согласен, только расскажите это с тем же откровением и эмоциональным порывом, с каким передали всё нам, - подтвердил учитель, сделав необыкновенно серьёзное выражение лица.
- Да.… Жаль только, что публике нет дела до чувств какого-то молодого выскочки, им подавай лишь невероятно закрученный детективный сюжет, иначе тебя выкинут за шкирку. А про критиков, обливающих помоями каждого нового смельчака, я вообще молчу.
- Нет уж, позвольте, - вдруг, разразившись молниями дремавшего разума, начал поэт. – Если на то пошло, так можно и перечеркнуть, например, всё творчество Бунина. Ведь он, как никто другой, смог передать тайны мироздания именно с помощью красоты слова, а не действия.
- Я согласен с тем, что он поднял планку прозы, как до него Пушкин поднял планку поэзии, до предела, который возможно повторить, но нельзя превзойти, но не факт, чтобы в наше время его гениальность зародилась бы таким же ярким пламенем, - парируя угрозы, отвечал философ.
- Такие гении не умирают в забвении, - не утихал учитель. – Память о них остаётся на века.
- Хотелось бы, но эта проверенная временем истина в наш век глобального прогресса исчерпала себя. Сколько талантливых, да иногда и гениальных творцов искусства и литературы в частности, пропадают, не успевая даже зажечься на миг.
- Конечно, но истинных гениев выбирает сама судьба. Здесь не смогут помешать ни материальные проблемы, ни жизненные трудности, - всё больше закипая, произнёс поэт.
- Вы уходите не в те дебри, - с поражающим спокойствием продолжал студент. – Аудитория у литературы с каждым годом редеет, по большей части рассеиваясь на современные действа, такие как кино и шоу бизнес. Сама же она погибает, как искусство, превращаясь в современном ритме жизни скорее в fast food, чем в пищу для разума.
- Не будьте таким пессимистом, проблема не в публике, а в авторе. Истинный творец не идёт на поводу у толпы, а ведёт её за собой. И в России всегда такими поводырями были отнюдь не философы или буржуазия, а писатели, получившие признание далеко за пределами Родины, - предвкушая победу в споре, протяжно выговорил поэт.
- Жаль…, однако и эта истина больше не главенствует, капиталистические отношения, царящие в обществе и основанные на власти денег, подорвали веками сложившуюся идиллию русского менталитета гораздо сильнее, чем идеология коммунистического режима. Такое происшествие не могло пройти бесследно. Русская интеллигенция практически вымерла, оставив после себя лишь воспоминание.
- Всё в наших руках! - вдруг воскликнул художник после долгого молчания, вызванного вдохновенной работой над картиной, и, немного осмелев, добавил, - Поверьте мне, этот спор не выявит истины, ведь вы оба правы. Мне, в отличие от вас, довелось испытать всё, о чём был разговор, а может даже больше. Теперь, если вы не будете против, настал черёд рассказать мою историю. В ней нет тех бурных событий и страстей, какие представил нам многоуважаемый мной юноша, но она от этого не теряет своей драматичности и трагичности.

Дарованное проклятье.
(жизнь творца)
Я уже рассказывал о долгих поисках идеала жизненного пути человека. Кем мне
 только не приходилось работать: и грузчиком, и строителем, и даже врачом. Но общественно-полезный труд меня тяготил. Здесь я не мог проявить своих творческих интересов и возможностей, а так хотелось создать что-нибудь новое. В науке для этого не доставало знаний, поэтому пришлось ринуться в искусство. Страсть к архитектуре и скульптуре оказалась беспочвенной и липовой. Музыка не одарила меня ни талантом, ни терпением. Многие искусства, такие как кино, были недоступны в материальном плане. Так что мой выбор пал на живопись и литературу. Остановился я сначала на поэзии. То, восторгаясь неземным вдохновением, сидел и день, и ночь, то со скрипом выжимал последние его соки. Но напечатать сразу не удалось по большей части из-за цензуры, нашедшей в безобидных стихах протест существовавшему режиму и дурной пример обществу. В общем, первая проба пера оказалась во многом провальной. Однако сдаваться на милость судьбе было не в моём духе, и, учтя все свои ошибки, я всё-таки решил поучаствовать в конкурсе юных литературных талантов. Узнал, правда, о его проведении случайно, когда он уже подходил к концу. Времени у меня осталось не более недели. Как назло муза тогда гуляла где-то в стороне, и приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы закончить работу в срок. Да…, трудился я не покладая рук, в прямом и переносном смысле, забывая порой не только о еде, но и о сне. Нельзя сказать, что поэма, идея которой уже давно витала в моей голове, была выдающимся произведением искусства, но в неё вложено было всё, что находилось внутри меня, до последней капли.
Старания мои увенчались успехом с опозданием по графику на два дня. Весь проголодавшийся и с лицом полуживого человека, я поплёлся в обнимку с только что законченной рукописью. Дорога до редакции, откуда отправлялись работы, была неблизкой, но мне удалось добраться туда весьма быстро с учётом моего состояния. К большому удивлению, приняли меня быстро, несмотря на стоявшую очередь. Зайдя в кабинет, заполненный разным хламом, представлявшем в основном обычную деревянную мебель и многочисленный канцелярский мусор, я обратился к пожилому человеку, перебиравшему за своим столом бумаги, коих было в избытке. Заметив меня, он не многозначно показал мне рукой сначала в сторону урны, заполненной бумагой, затем на дверь. Представляете, этот человек принял меня за мусорщика, да и в самом деле вид у меня был, мягко сказать, неважный. Объяснив ему истинную причину своего визита, я протянул скомканную в грязных ладонях рукопись, от которой ещё исходил запах чернил. Небрежно взяв её, старичок показательно кинул её в груду мусора, с возгласом презрения произнеся несколько ругательных слов. Он начал поливать меня грязными, обидными оскорблениями, найдя им лишь то формальное оправдание, что я опоздал с подачей работы на два дня. Все попытки заглушить его гнев встречали ещё большее сопротивление. Но я, в конце концов, на свою беду, уговорил кряхтевшего старичка прочитать мою работу, надеясь на снисхождение. Пять минут ожидания, за которые пожилой человек прочёл несколько страниц, показались мне целой вечностью. Я не мог дышать, сердце колотилось как отбойный молоток. Упиваясь своей властью передо мной, старик произнёс только одно слово, сразу решившее мою участь. Этот гнусный человек назвал мою поэму бездарностью. Последняя маленькая капля оказалась тяжелее, чем целое ведро критики и ругательств, вылитое сначала. Но разве имел он на это право? Разве он настоящий и полноправный судья, выносящий единственно правильный вердикт? Как один человек, не переживший все тягости страдающего творца может стать его палачом или спасителем? Эти вопросы мучили меня как тогда, так и сейчас. Однако ответов на них нет, как нет ответов на любые риторические вопросы.
После того случая я решил покончить с литературной деятельностью во всех её начинаниях. Всё моё творческое восприятие перекинулось на живопись. Чтобы оно раскрылось полностью, нужно было учиться в художественной школе, жаль только меня туда не взяли по непонятной причине. Пришлось брать уроки у одного уличного художника, потребовавшего за это небольшую плату. Его подход к живописи и к искусству в целом показался мне не только очень интересным, но и весьма правильным. Как никогда я нуждался в наставнике, способном раскрыть своему ученику новые грани творчества.
Владея скудной информацией друг о друге, мы с головой уходили в чудесный мир изображения действительности, объединивший нас. Я знал лишь то, что этот жизнерадостный мужчина прожил далеко не лёгкую жизнь, чего стоит только шрам во всю ширину груди и достаточно серьёзная контузия, вызывавшая иногда у него нервические припадки. Он был общителен с людьми, но сторонился их. Все его друзья погибли в различных войнах, где этот бывший вояка чудом остался жив. Поэтому он, чувствуя и себя на их месте, искренне верил в Бога, для какой-то миссии спасшего его. Так что учитель нуждался в моей поддержке не меньше, чем я в его помощи. И надо сказать наш творческий симбиоз приносил свои плоды: Мастер, найдя последователя, наконец, мог поделиться своим опытом и выполнить тем самым одну из важнейших задач любого творца, мне же как раз необходимы были его идеи и способности, а их хватало с избытком. После кропотливой, изнурительной работы над собой и над техникой писания картин я начал открывать для себя тот необъятный океан живописи, который со стороны мне казался высыхающей лужей. Всем нам это кажется простым и устаревшим до тех пор, пока сами туда не попадём. И чем больше окунаешься в него, тем сильнее океан тебя затягивает.
Почувствовав такой момент перемены мнений во мне, наставник всячески старался направить меня по тому течению, которое избрал сам. Не знаю, удалось ли ему, однако многое из его учения я принял на веру. Философия пожилого человека стала на время и моей. Как сейчас помню, основой его теории, не подберу более подходящего слова, стала мысль о парадоксе мироздания, то есть все действия, направленные на создание гармонии и хаоса, однозначны и имеют общую природу происхождения, в том числе и искусство. Оно может породить как страх, так и храбрость, как радость, так и печаль. Оттого настоящий творец лишь задаёт вопросы и проблемы, а не отвечает на них, ибо даже великие люди знают только крупицу всеобщей истины. Впитав все эти мысли, я, к сожалению для учителя, углублялся в собственные дебри, позволяя себе иногда не только спорить с ним, но и проявлять поступки, не достойные даже упоминания. Молодецкая бурлящая кровь всячески мешала спокойной творческой деятельности. Запросы не соответствовали реальности: хотелось и славы и признания, чуть ли не до преклонения перед собой. Наши интересы рознились всё больше и, как часто бывает, в один миг разрушились взаимоотношения наставника и подмастерья, метящего уже в мастера.
Последующие годы работы погребли все юношеские мечты о славе и признании. Хотя в кругах художников господствовало мнение обо мне как о талантливом подающем надежды мастере кисти, репутация моя в широкой публике оставалась на уровне амёбы. Лишь изредка немногие ценители искусства приобретали мои картины практически за бесценок, на то и жил. В суете дней увядало моё особенное мироощущение. Как проклятый или прокажённый я метался в поиске своего жизненного призвания. Трагическая обречённость усиливала потребность излить свои страдания каждому встречному, да кто бы меня понял. Оставалось два выхода либо покончить с собой, либо, несмотря на все обещания, данные самому себе, вернуться к литературной деятельности. Судьба решила дать мне второй шанс. Теперь, имея за собой недюжинный жизненный опыт и потребность излияния души, я занялся прозой.
Сначала дело шло туго, никак не удавалось нащупать грань между банальным жизнеописанием и искусством слова. Но постепенно я начал вникать в сущность прозаического мышления. Печатный текст был мне не по карману, поэтому трудился почти так же, как писатели в былые времена. Долго никто не мог оценить моих трудов, пока один прилично обеспеченный господин не предложил мне контракт, от которого, на первый взгляд, невозможно было отказаться. Тем более по причине болезни родителей мне нужны были живые деньги. Я, не раздумывая, поставил несколько своих подписей. В течение трёх лет он обещал мне заплатить за каждое моё произведение, в зависимости от его содержания, объёма и многих других параметров, известных только ему. Мне необходимо было лишь присылать этому человеку свои рукописи, чтобы он их оценивал. Поверив на слово, я с головой уходил в работу и по праву получал свои дивиденды. Однако спонсор с каждым месяцем всё больше критиковал произведения, вышедшие из-под моего пера, и при этом не отдавал рукописи на переделку. Платил он мне всё меньше, вследствие чего деньги уходили в основном на еду. Отчаявшись в денежных компенсациях, я требовал вернуть рукописи, но всё это было хитро предусмотрено в контракте. Так что я остался и без материальной выгоды, и без собственных творений. Самое же страшное известие ожидало меня впереди. Случайно наткнувшись на книгу известного в литературных кругах писателя, я с ужасом прочитал до боли знакомые строки, ведь они были моими собственными. Ничего не понимая, достал с трудом другую, потом третью, но везде встречал всё своё, родное. Книги восславили чужого автора. О Господи, что может быть болезненнее для творца, чем плагиат? Кровь начала вскипать, как в молодости, и я решил не только докопаться до истины, но и показать её всем и каждому. Мне же никто не верил, общество считало меня сумасшедшим.
 Так бесславно и позорно закончилась моя творческая жизнь, наполненная всевозможными форс-мажорными обстоятельствами. Теперь мне ничего не остается, как жить в согласии с Богом и с самим собой, изредка возвращаясь к художественной деятельности.


История хозяина приблизила ещё один чудесный вечер к концу. Расходиться никому не хотелось, и присутствующие продолжили разговор в прихожей, договорившись, в конце концов, встретиться уже на следующий день. Он ожидался всеми с большим нетерпением, однако в их головах никак не укладывалось то, как столь разные и незнакомые люди могли не то что разговаривать друг с другом, а открывать такие интимные тайны своей души, какие многие не раскрыли бы даже под страхом смерти. Отныне дом художника стал неотъемлемой частью быта. Так что пространственно-временной консилиум жизни трёх тел окончательно замкнулся на небольшой площади гостиной.
Во время следующей встречи, как стало обычным делом, не мог уйти от откровенности и поэт. После короткого диалога, занявшего не более десяти минут, его обещанная и всеми ожидаемая история началась.

Наедине с миром.
(фантастическая реальность)
Моё существование на этом свете не обходится без всяческого рода животрепещущих моментов. Об одном из них я обещался вам рассказать. Так слушайте. Пару лет назад мне представился случай отдохнуть от своей работы. Отпуск на южных курортах не смог привлечь моего внимания по большей части из-за обычно пассивного его времяпрепровождения на пляже. Потому и отправился я к своим дальним родственникам не только по крови, но и по расстоянию до них. Решение это, можно сказать, было спонтанным и оттого не менее заманчивым.
Приехав без приглашения в гости и тем самым безумно ошарашив хозяев, я всё-таки ощутил на себе гостеприимство провинциальной глубинки нашей Родины. Поселили меня там же, неподалёку от села, в доме у старого родственника. Он весь первый вечер моего пребывания рассказывал мне всяческие байки о своей жизни, большую часть привирая не то из-за неудержимой фантазии, не то из-за выпитого самогона, каким хотел споить в придачу и меня. Не услышав толком ничего полезного, я лёг спать с надеждой о завтрашней прогулке по лесу. Моим предположениям не удалось сбыться по причине грозы, бушевавшей весь тот день с самого утра. На этот раз компания старика стала более интересной в плане разговора. Он, немного отрезвев и чувствуя себя, мягко сказать, дурно, всё-таки поддерживал разговор с помощью мудрых поговорок и историй, попахивавших больше правдой, чем вымыслом. Моё внимание привлёк его рассказ о всяческих гадалках и колдуньях, живущих по близости, в основном о цыганках, одна из которых жила отшельницей в лесу. По слухам она была отнюдь не цыганкой, а потомственной шаманкой из давно вымершего племени. Помимо русского языка, колдунья эта знала и свой родной язык, с помощью которого могла, как говорили, вызывать духов. Даже цыгане побаивались её, что уж говорить обо всех остальных жителях, считавших её настоящей средневековой ведьмой, пьющей кровь не крещёных младенцев.
После такого интригующего рассказа я не мог не посетить её. Любопытство пересилило страх и овладело полным контролем над моим организмом. Прямо на следующий день я отправился к шаманке в её лесную избу. По дороге мне встретилась цыганская гадалка, пророчившая за сотню рублей предсказать моё будущее. Достав скомканную сторублёвую купюру, лежавшую по иронии судьбы в кармане, я узнал, что в ближайшее время меня ожидает беззаботный и весёлый отдых. Однако стоило мне упомянуть пункт моего назначения в лесу, как тут же испуганной цыганки и след простыл.
Искренне удивившись такому ходу вещей, я, тем не менее, продолжал свой путь, занявший несколько километров. Сначала мне показалось, что иду не по той тропинке, которую мне указал старик, но приблизившись к её окончанию, с трудом заметил среди деревьев небольшую избушку, напоминавшую более сарай, чем место для жилья. Не успел я подойти к двери, как меня окликнул грубый и чуть шепелявый женский голос, приглашавший зайти вовнутрь. Хоть мне и хотелось это сделать, ноги всё равно не слушались. Подсознание, почувствовав опасность, всеми силами пыталось образумить и без того тревожный ум. К несчастью, любопытство снова взяло верх над инстинктом самосохранения и двинуло меня через порог.
Контраст внешнего и внутреннего обихода избы сразу бросился в глаза. Если снаружи домик ещё казался обычным, то здесь чувствовалась атмосфера чего-то необычайного, даже фантастического. Самодельная деревянная мебель и стены, обитые звериной шкурой, наряду со всевозможными зельями, разлитыми в основном в глиняные склянки, вызывали сильное ощущение древности. Не удивительно, что в таком музее эпохи каменного века мне не сразу довелось разглядеть хозяйку, одетую в шкуру бурого медведя и плетёные из бересты лапти.
Я поначалу боялся заговорить с шаманкой, и она, разглядев меня с головы до ног, стала сама расспрашивать о причинах, побудивших мою буйную голову приехать в такие дали и заглянуть к ней. Казалось, что ответы на все эти вопросы колдунья знала и лишь пыталась поддержать разговор. И постепенно мы нашли общий язык. Чувствовалось, что жизнь в одиночестве обделила её в общении с людьми, и я был одним из первых её собеседников. Странным мне и по сей день кажется то, что именно такие люди из прошлого, каких осталось очень мало на Земле, лучше всяких философов понимают смысл жизни и устройство мироздания. Несмотря на существование спутников, ядерного оружия и интернета, они не утратили ещё связи с природой, живя, в отличие от нас, в согласии с ней. Как раз такой образ жизни и привлекал больше всего в шаманке. Она, наверное, знала или догадывалась об этом, и, кинув гадальные кости, а может камни, из-за плохого освещения невозможно было точно разглядеть, хозяйка предсказала мне скорую встречу с духами леса. Что собственно это означало я не понял, даже после того как колдунья всучила мне пару зелий с просьбой хотя бы одно из них выпить, когда придёт случай. Какой случай пришлось узнать попозже.
Возвращаясь обратно, я погрузился в раздумья и не заметил, как заблудился. Вроде в лесу было немного деревьев, однако тропинку так и не нашёл. Сдуру вспомнил, откуда примерно двигался и ушёл в ещё большие дебри. Чувство паники тогда мной не овладело, скорее желание поскорее выбраться из лесу, так как всё располагало к приближающейся ночи. В сумерках мои надежды на спокойный сон окончательно развеялись, а в карманах не было ни спички, ни зажигалки, чтобы развести костёр. Какая наивная храбрость: пойти в суровый русский лес и не взять ничего полезного, даже ножа, компаса или хотя бы часов. Пройдя полночи в поисках дороги или хотя бы ночлега, я в конце концов нашёл небольшой выступ скалы посреди маленькой поляны. На холодных камнях лечь не рискнул, накидав листвы и веток, в суматохе нарванных поблизости. В качестве защиты взял себе пару камней, валявшихся по всей площади скалы. Так и уснул. К счастью за всю эту ночь, проведенную в полусне, на меня не напал ни единый зверь.
Утро наступило очень рано, как мне показалось тогда. Поэтому встав при первых лучах солнца, я, не чувствуя ни малейшей усталости, сразу отправился на поиски выхода. По дороге вспоминал всевозможные способы ориентирования на местности, выученные в школе и самостоятельно. К большому сожалению, на практике они оказались малоэффективны, наверное, из-за меня самого. Во-первых, изучал их крайне невнимательно и давно, тем самым мог только усугубить своё положение, а не найти правильный путь. Во-вторых, даже правильное определение сторон света не гарантировало благополучного исхода по одной простой причине: эти края Родины не были мне знакомы, так как я был не здешний житель. С трудом помнилось и местонахождение ближайших крупных городов, что уж там говорить о небольших деревнях и посёлках. Наконец, в-третьих, силы постепенно исходили на нет, в ногах чувствовалась усталость, а голод становился таким невыносимым, что даже многочисленные дары природы в виде орехов и съедобных ягод нисколько его не заглушали.
В чуть ли не бессознательном состоянии, державшемся в основном на морально-волевых качествах, я брёл весь день, успевая заодно наслаждаться красотами нетронутой человеком природы. Именно тогда меня первый раз в жизни не покидало чувство невероятной близости с окружающим миром. Такой парадокс не отнимал, а скорее восполнял мои силы. Жаль надежды таяли с каждой минутой. Благо к вечеру я нашёл речку, протекавшую под возвышенным горным хребтом, достигавшим по вертикали несколько десятков метров. Напившись холодной чистейшей воды, решил остаться здесь же на ближайшую ночь. Настроение мое сильно улучшилось, так как я предполагал, что вниз по течению должно быть хоть одно поселение, иных шансов выбраться не предвиделось.
Торжество насчёт скорого освобождения сильно ослабило мою бдительность и окончательно выбило из сил. Ещё сопротивляясь сну и лености, я наспех оборудовал метрах в десяти над водой своё лежбище и вскоре бухнулся спать, как убитый. Дремал всю ночь, но вдруг грёзы мои были нарушены неимоверным рёвом, заставившим тут же проснуться. Картина предстала безрадостная: метрах в пяти от меня на четырёх исполинских лапах, напоминавших более волосатые архитектурные колонны, стояла не менее грандиозная фигура бурого медведя. Оценив обстановку, понял, что своим безалаберным поведением по обустройству укрытия отрезал все пути к отступлению. Выбирать пришлось между прыжком в десятиметровую пропасть или схваткой с медведем, по виду не желавшим уступать мне дорогу. Выбор этот сделал сам медведь, вставший на задние лапы и готовый в любой момент напасть. Это не было обороной против человека, как пишут многие книжки, ведь он считал меня, наверное, скорее зверем. Тут я вспомнил правила поведения рядом с медведем, гласившие смотреть ему в глаза и не в коем случае не делать резких движений, особенно поворачиваться спиной к нему. Однако инстинкт самосохранения взял верх, припомнив, что за пазухой находились две склянки колдуньи, одна из которых была стеклянной. Я оперативно достал её и тут же разбил о находившийся поблизости выступ горного хребта. При виде кроваво-красного зелья стекавшего по скалистому выросту и осколку бутылки медведь зарычал так, что аж в ушах загремело. На мгновение наши глаза встретились в последний раз. Через секунду два зверя с необыкновенной резвостью ринулись в поединок. Я с криком, похожим больше на рык, умудрился всадить осколок бутылки, по самое горлышко, в морду зверя зацепив одну из глазниц, но тут почувствовал колоссальный удар огромных лап прямо в грудь и пал ниц. Позади меня находилась пропасть, которая с радостью встретила мою упавшую тушу.
Не знаю сколько пришлось лежать в беспамятстве, но, очнувшись, я почувствовал такую боль по всему телу, особенно в области грудной клетки и голени левой ноги, что не мог пошевелиться. Этот миг показался вечностью. Разве такую мучительную смерть избрал Господь для меня? И властен ли вообще человек над свой жизнью или должен, как я покорно ожидать у судьбы согласие на то, чтобы жить или умереть? Не знаю точно, подействовали ли такие мольбы к небесам в тот момент, но я начал показывать такое упорство к существованию, какого не мог ожидать. Ходить было невозможно, так что мне пришлось проползти пару метров для промывания ран в холодной речной воде. Околев немного от подступившего обморожения, я вспомнил о втором оставшемся эликсире шаманки, к моей радости он чудом не разбился при падении. Принимать во внутрь побоялся и, использовав около половины глиняной склянки наружно, заснул на полчаса, для того чтобы собраться с силами.
Очнувшись второй раз, я ощутил себя немного лучше и решил выпить оставшуюся часть зелья. Бражка явно настояна была на спирту с добавлением трав и чего-то напоминавшего на вкус кровь. Крепость напитка с учётом проголодавшегося организма сразу дала в голову. Полупьяный, я смог передвигаться практически на двух ногах, несмотря на то, что левую я практически не чувствовал. В таком состоянии прошагал вниз по течению реки несколько часов, увидев в надвигавшихся сумерках жилой дом, стоявший в другом конце раскинувшегося поля. Сначала подумал о том, что это бредовое видение, галлюцинация, вызванная моим состоянием, но, в бессилии проползя поближе, заметил очертания одного девятиэтажного дома, освещённого уличными фонарями и глазницами собственных окон, затем и других, возвышавшихся в нескольких десятках метров от меня. Восторг охватил мою душу, мне стало ясно, что нахожусь на окраине какого-то города. Приблизившись к самым окнам первого этажа, в которых, как и в большинстве других окон дома, горел свет, я из последних сил начал кричать. Мольбы о помощи упирались в глухую стену человеческих сердец. Никто даже не окликнул меня, посчитав, наверное, сумасшедшим или последним алкоголиком. А ведь я видел многих из них на балконах, спокойно куривших свои чёртовы сигареты. Так бы и умер в ту ночь если бы не проходящий мимо строитель, таджикской наружности, явно работавший в России нелегально. В ту секунду он вряд ли чем отличался от меня не только внешне. Мы с ним ощущали себя чужими среди обычных людей, как два загнанных зверя, правда, по разным причинам.
Накормив меня теми немногими яствами, имевшимися у него, строитель отвёл моё бессознательное тело в ближайшую церковь, находившуюся тут же на окраине города, ибо до больницы было долго добираться, да и кто примет на ночь глядя такого пациента.
Я провалялся несколько дней в кровати церковной обители и, окончательно воскреснув, уже смутно помнил всё происшедшее со мной. От Батюшки мне стало известно, как с помощью молитв прихожан и служителей удалось спасти мою жизнь. Благодаря Господу отступили и жар, мучивший весь организм, и бред, в котором рассказаны были все мельчайшие подробности фантастического происшествия. Дивная история не оставила в стороне и средства массовой информации. На целую неделю я стал предметом обсуждения множества людей, узнавших из местных газет и телевизионных программ о волшебном спасении современного Маугли. Однако минутная слава тяготила меня, после произошедших событий стало невозможным ощутить себя, как прежде, полноценной частью этого суетного мира людей.
С тех пор прошло не так уж много времени, и теперь, учтя ошибки прошлого, я всегда ношу при себе зажигалку и барабанный револьвер, подаренный ещё моим дедом. Правда лицензия на его ношение приобретена была мной совсем недавно. Единственная проблема: патроны к нему, продающиеся только в одном оружейном магазине на заказ. Так что не удивляйтесь моей необычной привычке таскать всюду с собой заряженный пистолет.


На этом умопомрачительный рассказ поэта окончился, посеяв в ряды слушателей новые жизнеощущения. Вечер продлился ещё некоторое время, однако вопреки сложившейся традиции каждый погрузился в свои собственные мысли, маскируя их за пышными многозначительными высказываниями. Знакомясь с каждой встречей всё ближе, они, тем не менее, начинали отдаляться друг от друга по той же причине. Откровенность сменилась на пассивное соучастие, а потом и вовсе на равнодушие. Лишь художник продолжал свою работу над картиной, с каждым мазком придавая всё новые оттенки и цветовые интонации, но в то же время готовясь совершить по его виду какой-то серьёзный поступок. Уже провожая гостей к выходу, он попросил принести в следующую их встречу рукописи обещанных литературных работ, дабы прочесть последние в кругу товарищей. Гости скупо согласились на такое предложение больше для того, чтобы поскорее удалиться прочь. Они ещё не знали, какой опасности подвергли себя тогда.
После того как ушли гости, хозяин остался наедине с собой и мог, наконец, решить моральную дилемму, мучившую его с недавних пор, словно комок в горле. Имеет ли он право за счёт чужих творений сделать благое всем людям, художник не знал, думая лишь о том, что шансов быть признанным писателем у него гораздо больше, чем у молодых заносчивых людей. Став в прошлом жертвой плагиата, он слепо верил в возможность применения его ради донесения до людей уже ставших почему-то и его мыслей. Поэтому, исчерпав все свои творческие возможности, старик решил поживиться за счёт чужого таланта. Что двигало им в тот момент невозможно понять обычному человеку. Страсть славы, признание его неповторимой гениальности, деньги, наконец, а так же ощущение себя новым миссией – это лишь немногое из списка его тогдашних потребностей, побуждавшее совершить убийство. Боязни никакой не было в его желаниях, только чувство полной безнаказанности и правильности такого страшного решения. На дорогу сатаны вышел новый Раскольников.
Благодаря своей юридической, во многом детективной начитанности, он предусмотрел все мельчайшие детали преступления, не упуская из внимания как удачное в плане удалённости от города и соседей расположение дома, так и орудие убийства – барабанный револьвер поэта. Исключительная стратегия убийства поражала продуманностью всевозможных вариантов, вплоть до применения острого кухонного ножа в качестве орудия преступления и заметания следов путём погребения тел умерщвлённых в ближайшем болоте. И всё это ужасающее коварство ради нескольких стопок исписанной бумаги.
По прошествии недолгого времени наступила пора, решавшая судьбу всех участников действа. Погода, несмотря на прогнозы синоптиков и метеорологов, уже с утра подарила людям прекрасный солнечный день, наполненный жизнеутверждающими мгновениями. Лишь художник не разделял оптимизма природы, ничто уже не могло разрушить его планов. В предвкушении литературных работ была даже уничтожена незаконченная картина, изображавшая двух его обычных собеседников. Встретив гостей уже на пороге, он старался скрыть своё волнение и вести себя как обычно. Насколько это ему удавалось, невозможно было понять из-за отличного расположения духа, в котором пребывали студент и учитель. Разговор набрал такие же высокие обороты как и в первый вечер их знакомства. Обсуждение различных актуальных проблем продолжалось весьма долго, пока хозяин не предложил выпить по чашечке чая или кофе, не выкидывая из мыслей и чего-нибудь и покрепче. Настоящую причину его отлучения гости не знали, продолжая шутить и веселиться. А за их спинами в то время готовилось жесточайшее по своей сущности преступление. Не заходя на кухню, художник аккуратно обхватил холодную ручку револьвера, лежавшего на тумбочке, длинными тонкими пальцами, через секунду дошедшими до спускового крючка. Мгновение, произошедшее за прицеливанием в голову одного из присутствовавших, отложилось в памяти хозяина на всю его оставшуюся жизнь. Отказаться от претензий на господство ещё можно было, но звериная зависть и эгоизм сыграли свою роль, сделав последнее резкое усилие, сдвинувшее собачку из положения равновесия. Затем раздался негромкий щелчок, потом и другие, но выстрела всё не было. Судорожно продолжая нажимать на курок, хозяин с трудом уяснил суть произошедшего: в барабане не было ни единого патрона. Поверить в это он был не в состоянии и решил осмотреть внутренне содержимое оружия. Однако спонтанная догадка оказалась реальностью. Тут же револьвер непроизвольно вывалился из рук старика, приковав тем самым внимание к себе присутствующих.
Только теперь хозяин понял, какую роковую ошибку он чуть не совершил. Бог спас его душу, не позволив поэту купить именно в этот день патроны к револьверу, но угрызения совести всё равно мучили художника, ибо даже нажатие на спусковой крючок предполагало под собой убийство, хоть и мнимое. Грань, отделявшая его от одного из самых страшных греховных поступков, была окончательно и бесповоротно пройдена. Не ощущая себя отныне благодетелем и что ещё ужаснее человеком, хозяин провёл этот мучительный день с ничего не подозревавшими гостями до самого конца. Встречи их после того случая происходили всё реже, пока и вовсе не сошли на нет. Каждого теперь ожидала своя судьба.
Студент впоследствии закончил обучение в вузе и стал писателем. Счастьем ли для него стала карьера, он не знал. Скорее ему не хватало другого – обычного людского счастья, воплощающегося в любви или семье. Находясь в центре пристального внимания критиков и немногих читателей, заметивших его талант, юноша пребывал всё же в состоянии глубочайшего душевного одиночества. Многие вопросы не давали покоя, принося в книги неподдельные переживания и мысли, над какими потешалась публика, упиваясь своей безнаказанностью перед откровенным творцом. Нужно ли таить всё накопленное в тебе? Разве мгновения славы стоят затраченных сил и отсутствия личной жизни? Или же обратная сторона медали не так страшна? Правильно ли он поступил тогда, пожертвовав чувствами неизвестно ради кого и зачем? Зачем гнаться за счастьем, когда для его приобретения стоит лишь остановиться хоть на минуту, хоть на миг? Или же необходимо продолжать его поиски в далёкой, неизвестной темноте? Время покажет ему ответы на все вопросы или навсегда запрёт их за своими непреступными дверьми.
Поэт постепенно отдалялся от суетного существования в этом мире. Не распознав той высокой цели, ради которой его спасли высшие силы, он метался из стороны в сторону. Ни семья, ни преподавательская работа не могли удержать от поисков истины. Сама судьба стала объектом проверки. Однако тщетность данного мероприятия, он вскоре понял и, не найдя лучшего способа, чем проверить догадки практическим методом, решил испытать судьбу на прочность. Зарядив револьвер одним боевым патроном, поэт, без всяких предупреждений, отправился в самый центр провинциального городка. Площадь ещё только наполнялась всевозможными обывателями и торговцами, распаковавшими свой товар, когда неприметный человек в сером пальто и чёрной шляпе вытащил из-за пазухи револьвер и тут же крутанул его баранку. От силы несколько человек осознали то, что произойдёт далее. Русская рулетка давала лишь один шанс из шести на смерть, но страх ещё владел сознанием стрелка, пока он не подвёл ледяное дуло пистолета к виску, кипящему, как и весь организм, от напряжения. Следующая секунда становилась главной в жалкой попытке человека опровергнуть фатальные законы действительности.
Прошло достаточное количество времени, прежде чем один из монахов не нашёл в здании редакции духовной литературы, бывшем здании местной популярной газеты, тайник с множеством интереснейших документов, среди которых ему попались две рукописи и небольшие листовки, поставившие перед необходимостью вспомнить его прошлое. Рукописи представляли собой не что иное, как те самые рассказы, услышанные монахом в годы, когда он ещё был художником: история любви студента и душераздирающая история спасения из леса поэта. В одном из приложений к ним были указаны причины, в связи с которыми юный философ решил покончить с писательской карьерой и переехать на новое место жительства. Вторая листовка являлась предсмертным письмом поэта, на случай его гибели от шальной пули, что вероятно и произошло. После такого неожиданного продолжения давно забытой поры, монах утёр скупую мужскую слезу и, помолившись за души всех участников тех событий, не исключая себя, отправился в свою деревенскую церковь, в которой являлся одним из последних прислужников.
Солнце уже садилось за горизонт, провожая своими ленивыми лучами одинокого путника. Ничто не могло нарушить привычного хода вещей, и вскоре наступила ночь, усеявшая небосвод ярким каскадом звёзд, намекавших на то, что и вокруг них может существовать какая-нибудь особенная жизнь.