Витражи из потерянной мозаики

Он сидел за столом и смотрел в монитор. Тот некоторое время безучастно светился, а потом, в свою очередь, погас и отвернулся от него черным экраном. Он убрал руки с клавиатуры. Не думалось. Хотел сладко и глубоко затянуться сигаретой или опустить ноги в привычные домашние тапочки, но и этого не было: во-первых, он не курил, во-вторых, тот, кто его придумал, не снабдил своего героя уютными и необходимыми деталями. Честно говоря, даже оконная рама и дырка в шторе (якобы от прилипчивого и небывалого мороза) смотрелись подозрительно. Вероятно поэтому, в число его привычек, или "штрихов к портрету" - как он сам их определял - входила любовь к чистым листам, компьютерным экранам, к не запачканному облаками небу. Почему? Потому, что здесь писал он. Не кто-то, а он. Конечно, нельзя сказать, чтобы он отличался повышенной активностью, но всё-таки, ему больше нравилось писать самому.
Безуспешные попытки сосредоточиться. Может быть… Нет, ничего. Что-то неуловимо движется перед глазами, но оставляет за собой только путаный и ни к чему не приводящий след. Он пошарил в верхнем ящике письменного стола (надо же, сколько здесь всего!) и достал стопку листов. По мере того, как они извлекались из темноты, бумага уплотнялась в руках, приобретала вес, цвет и даже запах. И что же в них на этот раз? Из открытого конверта высыпалось несколько картонных квадратиков, исписанных фиолетовой гелиевой ручкой.

***

Вы слышали, как поёт скрипка? Тишина замирает на мгновение, как будто у неё захватило дыхание. Ничто не дрогнет. Всё - лишь предчувствие.
Бела и нежна ветвь акации. Роса отражает в едином сиянии все восходы мира. Её аромат - словно ветер, что скользит над горами, едва касаясь дыханием холодных снегов. Её лепестки - воздух. Молчит зелёный бамбук. Неслышно касаются друг друга его стебли. Река, которая шумела в лесах и отзывалась в кронах деревьев, теперь свивается в причудливые узоры русел, переплетается с небом и течёт сквозь него. Она беззвучна, как ночь вокруг.
Ожидание не даёт пролиться дождю. В немой мольбе застыли тяжелые, тугие капли, готовые устремиться к земле и застучать по листьям, забарабанить по черепице, разбиться о водную гладь, прозвенеть в окнах и жестяных скатах, исчезнуть в песке, разбрызгивая миллионы крошечных фонтанов.
Теплеет сумрак. Подобно редкостной раковине, раскрывается утро. Земля задумчиво раскуривает новую трубку, застилая туманом ещё не проснувшуюся себя. Причудливо клубятся над ней сны. Они свежи и влажны. Но пройдёт время, и первые лучи коснутся их - сны боятся и ждут этого.
Светлеет. Восток оборачивается в перламутр, вспыхивает желтым, белым и голубым. Алые волны пробегают по небу, оставляя тонкую розовую полосу над горизонтом. Свет пробивается отовсюду, он сияет, горит, блещет. Ничто не в силах остановить его. И, наконец, появляется огненный край. Солнце. Царственен и неспешен его восход. Оно медлит, но уже не повернёт обратно. Солнце совершило свой круг и возвращается к началу. Вселенная вновь обретает смысл.
И тогда …поёт скрипка.

***

Он перевернул страницу и стал читать дальше. Страниц было много. Тонкими пожелтевшими листьями они хрупко лежали перед ним - он даже боялся до них дотронуться. Сложенными вдвое, белоснежными мотыльками они дрожали от сквозняка на полу. Клетчатые школьные тетради, обрывки календарей, старые рецепты, обложки книг, выцветшие фотографии с неизвестными никому именами и лицами, приглашения, письма. Бумаги было достаточно. Её было так много, что можно не бояться - здесь вполне можно найти её, найти свою историю. И он продолжал искать. Искать и записывать.

***

Некоторые зовут меня стекольщиком. Иногда, когда я выхожу на улицу, слышу уважительное: "господин". Но нередко вслед доносится и "эй, умник!". У меня много имён: "друг", "брат", "ученик", "учитель".
Но сам себя я называю только - "витражных дел мастер". Я делаю витражи. Мой дом - это печи, горшки, стекло и краски. Работы немного, но её хватает. Я поставляю витражи в небольшие соборы, коих так много строится в нашей округе. Время от времени мне заказывают реставрировать и старые стрельчатые окна в полуразвалившихся, но всё ещё живущих аббатствах. Это моё любимое занятие. Я вынимаю разбитые осколки из свинцовой рамы и раскладываю их на столе. Чтобы определить изначальный цвет, аккуратно протираю и всматриваюсь в глубину. И всякий раз передо мной - бездна. Оттенок неоднороден, он слагается из затемнений, узорчатых трещинок, пузырей. Поймёшь его мелодию - увидишь нужный образ.
Я всегда работаю не торопясь. Выхожу в кузницу задолго до рассвета: когда идёшь по ночной, невысохшей траве, и всё, на сколько хватает глаз, спит - вот лучшее время для размышлений. В кузнице меня ждут эскизы и рисунки. Сверяясь и прикладывая их к цветным пластинам, я порой задумываюсь, как странен мой труд. Пройдёт не один день, прежде чем в руках у меня окажется готовый витраж. Потом его надо будет в величайшей осторожности доставить, трижды обернув соломой и положив на лучшие тюфяки. Надо найти работников, которые бы берегли его всю дорогу. А сколько сил потребуется, чтобы вставить новый фрагмент в старую и, наверняка, успевшую проржаветь решетку!
И для чего? Всё ради единого мига, когда разноцветное стекло соприкоснётся с первыми лучами и прольёт рукотворную радугу в сумрачные и холодные стены храма. Когда свет заиграет и пронижет воздух тысячей золотых нитей. Они будут звенеть и возноситься к своду, становясь частью зыбкой гармонии человеческих рук и божественного духа.
Стоят ли мои труды этого краткого мгновения? Я не знаю, но иногда мне кажется, что да.

***

Он отложил листы и сохранил написанное на компьютере. Что у него ещё есть? "Солнце. Огненный диск летел над прериями. Он плавил и расплескивал горизонт до самого неба…" Не то. Дальше. "Море откатывалось и приливало к берегу, волоча за собой песок и ракушки, рядом качались коричневые яхты. Вода казалась белоснежной, и не хотелось нарушать…" Дальше. "…золотые крылья подломились, и полетела, и закружилась земля. Погасли огни, умолкли и обрушились глиняными осколками волшебные трубы, исчезли парусники...". Нет. Всё не то. Эта мозаика никогда не кончится.
Если бы он мог устать! Если бы… Монитор щёлкнул и погас. Перестала трещать настольная лампа. Ну, вот и прекрасно! Всё-таки ему позволили отдохнуть. Он потянулся и подошел к окну. Весь день слепило и полыхало солнце. Дом на противоположной стороне улицы покрылся тяжёлой испариной. Ледяные наросты, так прочно вросшие и укрепившиеся за зиму, теперь расшатались и выпадали в растаявший грязный снег. Компьютер отказывался работать без электричества, а электричеству отказано проникать в этот дом. Так что сегодня он свободен. Правда, в такое время важно ничего не пропустить, не забыть. Начатое уже нельзя бросить на произвол судьбы. Судьбы? Смешно. Уж кому-кому, но не ему об этом говорить. Он усмехнулся и решил оставить на время все мысли, выйти на воздух, тем более, что о его реальности позаботились как полагается. Натянул через голову свитер, достал куртку, шарф. Лифт стоял на первом этаже, поэтому пришлось долго ждать при свете карамельно-красной кнопки, пока он, громыхая и посвистывая, не поднимется на нужную высоту. Значит, свет выключили только у него. Спасибо.
Вечер оказался довольно приятным. Блестящая мостовая, мокрая и неровная, застыла громадным сумеречным озером. Он шел, засунув руки в большие и замусоренные карманы, задрав голову и не оглядываясь на окна, за которыми сейчас жил. Он прошел по переулку и свернул на усыпанную снегом и гравием тропинку возле спящей церкви. Притяжение земли в последнее время ослабло, поэтому идти надо было не торопясь.
Неожиданно захотелось пойти в кафе, заказать невкусный, горький кофе, открыть первую попавшуюся газету и смотреть за окно. Возможно, это лучший способ провождения времени. Вот мимо идёт женщина. Короткая меховая шубка, распущенные волосы, подбородок чуть приподнят вверх, а глаза видят только воображаемую цель (магазин, метро, человека). Её здесь нет. Идут её ноги, руки придерживают сумочку… А сама она - очень далеко. За ней идёт молодой человек. Иногда он поглядывает на женщину, но тут же отводит глаза и смотрит на крыши домов, будто боится, что вот сейчас ему на голову упадёт сосулька. А может, и правда, - боится. Двое мальчишек. Один подпрыгивает и стягивает шапку у другого, тот его толкает, и оба оказываются на дороге. Но машин нет. Только старик, который что-то беззвучно им говорит и показывает пальцем вдаль, где гудит и грохочет Тверская. Мальчишки убегают. Уходит старик. Пару минут - никого. Он взял чашку и сделал глоток кофе. Вкус отвратительный. Интересно, поможет, если положить туда пакетик сахара? Оторвал уголок и высыпал полный. Сахар лёг горкой на кофейную гладь, затем потемнел и быстро утонул в её густых и душистых недрах. Он осторожно вдохнул аромат. Божественный! Аккуратно размешал ложечкой, отложил её на салфетку (по которой моментально расползлось коричневое пятно) и стал пить. Нет, это невозможно. От сахара кофе стал только противнее. Зато, - он рассуждал дальше, - его хватит на несколько часов. Что, впрочем, ему и нужно. Он углубился в чтение. Перелистываются страницы, мигает за окном светофор, перебегают и переходят улицу люди. Газетные статьи мельтешат перед глазами, то наползая друг на друга, то оставляя между собой пустые и бессмысленные пробелы.
Он продолжал пить кофе. Осталась уже половина. Высыпал второй пакетик сахара - вкус вряд ли станет от этого хуже. Размешал. Если бы чашка была прозрачной, можно было бы посмотреть на фонари сквозь кофейную штору. Стало темнее. Машины мчались мимо, иногда останавливались на перекрёстке и исчезали в бульварах. Народу в кафе прибавилось, вот уже и очередь. Соседний столик заняла худенькая нервная мамаша и двое очень толстых детей. Один из них вгрызся в кусок торта и исчез в облаках взбитых сливок. Второй ничего не ел, но с интересом смотрел, что едят другие.
Он залпом допил то, что осталось, сложил газету и вышел. На улице замотал шарф и застегнул куртку. Во рту - вкус кофе. Он прекрасно сочетался с холодом и ночью. А они прекрасно сочетались с ним.

***

Было странное ощущение, что неба нет. Или, вернее, не так, - будто оно есть, но какое-то очень-очень далёкое. Невероятно, до невозможного, узкие улицы, переплетенные мостами и фонтанами. В воде качаются розовые и белые лотосы. Задумчиво шагают вслед за погонщиками слоны. Они идут медленно, аккуратно впечатывая каждый шаг в землю.
Рынок. Оранжевые и красные одежды. Фрукты блестящими разноцветными жуками съезжают по деревянным прилавкам, а продавцы ловко преграждают им путь рукой (не бойся, сиди на месте, вот так), похлопывают их по крутым спинкам, поворачивают к солнцу.
Город заканчивается, и впереди, словно развёрнутые в прилавке ткани, мягкими складками на холмах, лежат зелёные и цвета охры просторы. Деревья не движутся. Ничто не движется. Небо опускается ниже, кажется, что каждая травинка, каждый лист и горсть песка впитывают его в себя. Оттого изумруд и пурпур поднимаются к верху, а синева наполняет собой долину. Краски смешиваются, и уже не видно, где стоял город, а где покоился небесный свод.

***

Внезапно просигналила машина, заставив его сделать шаг назад. Оказывается, он уже переходил дорогу. "Что это было? Начало новой истории? Но какой? Ему ли её рассказывать, или она чужая и попала сюда лишь случайно?" - он не знал. Продолжить? Но он её больше не чувствовал. На мгновение его мысли соприкоснулись с чем-то ещё. Как в геометрической задаче, где две окружности пересекают одна другую. Еле заметное движение воздуха. Привычные прозрачные массы оживали, начинали вращаться, и в этот миг можно было уловить слабые очертания неизвестной ему, чужой жизни. Невидимый караван шел сквозь миражи по бесконечной качающейся пустыне.

***

- Ты спишь?
- Нет.
- А я - да. Давай поговорим, пока я не проснулась?
- Как хочешь, - он пожал плечами.
- Начинай, - я подоткнула под голову подушку и положила руки на одеяло. Так удобнее, когда слушаешь.
- Интересно! Ты же первая предложила - вот сама и начинай.
- Я боюсь проснуться. Давай ты. Пожалуйста.
- Ну, хорошо. Я не спал. У меня были свои дела, своя, между прочем, встреча. Меня ждут, - он стал говорить быстро, глядя мне прямо в глаза. Было видно, что он действительно торопится. - А теперь я сижу здесь и никуда не могу уйти, пока ты не проснулась. Довольна?
- Да, - я улыбнулась.
Он не ожидал такого ответа, и лицо его смягчилось.
- Тогда продолжим. Почему ты вдруг про меня вспомнила?
- Я не вдруг. Я никогда тебя не забывала.
- Но я же впервые здесь.
- Впервые.
- Почему?
- Потому, что сегодня я о тебе подумала и очень захотела тебя увидеть.
- А раньше?
- Раньше ты не приходил.
- Значит, причина не только в тебе, - он замолчал и присел рядом. Вокруг - ни звука. Даже часы не стучат - я останавливаю их на ночь. Мы будто опустились на дно невероятно глубокого колодца. - Но тогда я ничего не понимаю. Совсем ничего. Так бывает?
- Бывает. Я тоже не понимаю, почему вот уже столько лет… Это ведь тоже невозможно…
- Столько лет?
- Столько лет. Столько лет я смотрю на воду и вижу твоё отражение. Ночное небо поёт твоё имя. Ветер доносит твой запах, твое дыхание. Море похоже на тебя. Но я касаюсь его - и лишь вода остаётся на пальцах. Время размеренно и неторопливо. Как твои шаги. Оно быстротечно и легко. Как движение руки, поднявшейся для прощания. Невидимый, ты всегда со мной. Мы разговариваем. Но чаще - молчим. Мы идём вместе. Хорошо, что сегодня ты так близко. Дай мне руку. Я сплю?
- Да.
- Хорошо.
- Но я ничего не знал, - он пытался разглядеть меня во тьме.
- Ты не хотел знать. Но сейчас ты пришел, и я могу держать тебя за руку.
- Можешь.
- Это ничего?
- Да ладно… Держи. Времени у меня теперь навалом. Впереди ещё вся ночь. Ты ведь не завела будильник на полчетвертого? - он рассмеялся и добавил - …смешно…
- Смешно? - удивилась я.
- Да. Потому что я говорю с тобой, и всё зависит от того, завела ли ты будильник.
- Смешно. И я не завела будильник.

Ночь медленно переваливалась через циферблат и затопляла комнату. Всё становилось осязаемым: минуты, воздух, тени. Они беззвучно перемешивались в котле снов и клубились по комнате. Но я держала его руку, и мне было спокойно.
- О чём ты думаешь? - спросила я.
- Да так. Ни о чём, в общем. …Мне казалось… - он произносил слова медленно, с долгими паузами. - Странно, что мы вообще об этом заговорили…
- Не надо. Мы оба всё знаем. Сегодня удивительная ночь. Правда?
- Да.
Я совсем не хотела спать и смотрела. Смотрела на человека, который сидит здесь, рядом. Он протянул и дал мне в пользование свою руку. Он будет здесь до утра. Я могу чувствовать тепло его ладони. Оно передаётся моей руке. Я чувствую, как бьётся кровь в его груди. От этого и моё сердце стучит сильнее.
Мир затих.

- Помнишь день, когда мы встретились?
- Нет, - ответил он. - А ты?
Я закрыла глаза.
- Тогда было ясно и солнечно. Золото и синева. Уже не холодно, но и не слишком жарко. Кажется, утром прошел дождь - светлый и недолгий (мокрые окна витрин, темный асфальт и запах сырых деревьев на улице). Хотя... это может только казаться. Столько времени… Вдруг, это случилось зимой или осенью? Или вечером? Представь падающий снег, оставленные у дверей санки, я замёрзаю в варежках и дую себе на руки. Мне холодно. Или дождь. Стену дождя. Я иду сквозь неё, пробивая зонтиком водяные бреши. Вода стекает по одежде, а ты говоришь: "Осторожнее! Пожалуйста, осторожнее!". Это мог быть любой день.
- Но ты выбрала этот.
- Я не ошиблась?
- Нет, - сказал он. - Золото и синева. Это был апрель.

Часы незримо подталкивали стрелки. Минуту за минутой.
- Сколько времени?
- Не смотри. Ещё ночь.
- Ты не торопишься?
- Уже нет. Спи.

Я сидела на диване, подобрав колени. Сон мягкой бабочкой кружился вокруг незажженной лампы.
- Расскажи, как ты живёшь.
- Что рассказывать? - он придвинулся ближе. - Я обо всём пишу тебе в письмах.
- Но они бывают редко.
- У меня мало времени. Я занят.
- Знаю.
- О чём ты хочешь, чтобы я рассказал?
- Расскажи, что бы ты делал, если бы не оказался здесь у меня?
- Ты хочешь знать?
- Наверное.
- У меня были дела... я как-то писал тебе… - голос его звучал неуверенно. - Помнишь?
- Нет. Расскажи.
Он вертел и скручивал подобранную с пола нитку и не отвечал.
- Ладно. Забудь. Ты ведь здесь. Дай мне свою руку.
- Ты её держишь.
- Нет, я уже не чувствую её, - я вздрогнула и стала искать в темноте - Скоро утро? Посмотри в окно! Утро?
- Да нет же, ещё темно. Тише. Я рядом.
- Ты не смотрел! Или смотрел, но не говоришь, - Утро. Неужели утро? А я не успела сказать самого главного. Утро!!! - Послушай, я сейчас открою глаза, и тогда уже всё. Ты исчезнешь. Сейчас утро?
- Сейчас ночь.
- Неправда.
- Ещё темно. Давай, я расскажу тебе, что вижу, - он обнял меня за плечи. - Шторы задёрнуты, но это ничего. За окном совсем тихо. Никто не идёт по улице. Не вышли на работу дворники. Ты кого-нибудь слышишь?
- Нет.
- Ну, вот, - он улыбнулся. - А говоришь: утро. Вот я вижу звёзды. Я загадал желание. Ты будешь загадывать?
- Я его загадала в тот день.
- Золото и синева?
- Золото и синева.
- Я вижу звёзды. А луна совсем тоненькая-тоненькая. Она застыла в черном небе, как канатоходец. Она как будто боится упасть с этого громадного вращающегося купола.
- …и "ступни её - словно две маленькие белые голубки"…
- Что?
Бабочка вспорхнула и полетела к окну, за которым начало бледнеть небо. Голова клонилась, и я ничего не могла с собой поделать. Свет дюйм за дюймом завоёвывал ночную мглу.
- …"маленькая царевна"…
- Спи, - он осторожно высвободил руку.
- Скоро утро... - я засыпала. Слова легко и бессвязно окутывали голову, но я не замечала этого и хотела успеть сказать главное тому, кого уже не было в комнате. - Было светло и солнечно... Ты знаешь, что случилось тем днём? В тот день началась новая история моей жизни. Жизни, в которой меня осталась только половина. Или, наоборот, в которой меня стало на половину больше.

Свет пробрался в комнату, озаряя своим сиянием всё, к чему мог прикоснуться через миллионы километров, пройденных им от солнца. Миллионы золотых лет по бесконечной синеве неба.

***

Он уже давно пришел домой и стоял на балконе, вцепившись ладонями в ледяной поручень. Странная история. Почему-то ему казалось, что он найдёт её в ворохе бумаг, а она появилась совсем внезапно. И подготовиться толком не успел…Удивительно. Он даже не записал её! Но спешить не хотелось. Часы показывали половину четвертого. Восхитительное время! Все окна потушены, спят люди, автомобили, улицы. Живи он в этом доме, наверное, каждую ночь вот так вот выходил бы на балкон, думал о вечном, гадал бы, что там, ошибался, верил… Жалко, что он этого лишен. В сущности, его лишили многого. Во-первых, оставили память. А как это меняет существование! Допустим, его существование условно, но ведь, если вдуматься, не более ли условно существование тех, кто сейчас ворочается в тёмных комнатах дома напротив? Во-вторых, у него практически нет тела. Разве нормальный человек будет следить за притяжением земли? Слушать её и, что ещё хуже, - понимать? А ему приходится. Он вздохнул, растворив новое облачко пара в ночной мгле. Как всё-таки я люблю себя жалеть! Не хуже, чем люди. Он улыбнулся. Пожалуй, вот, что нас объединяет. Становилось холодно. Даже для него. Он притворил за собой дверь, аккуратно повернув все замки, и плотно задёрнул шторы. На столе, игриво подмигивая курсором, работал компьютер. Но теперь это не волновало его. Он твёрдо знал, что ему нужно. Тишина глухо пульсировала в ожидании. Все истории вселенной сплелись в один клубок и бились в стёкла. Но ему не было страшно. Он был один и уже поднимался на невероятную, недосягаемую высоту.
В конце концов, он ведь только записывает. И руки снова легли на клавиатуру.