Десятая казнь Мартыновки

Глава 5
«Десятая казнь» Мартыновки

Ленивая и пыльная Мартыновка находилась в низине. Тихо журчала речка, неповоротливые насекомые врезались в редких и таких же неповоротливых, разморенных летней полуденной жарой прохожих. Зевали старухи на лавках, молодежь толклась в тени раскидистого клена, что рос у местного сельского клуба, в попытках хоть как-то убить нудный жаркий день и дождаться прохладной ночи, что любовно скроет их молодые выходки, через которые и познается в этом возрасте мир. Баба Лена важно обходила свои владения, с упоением взирая на покой и порядок вокруг. Надо заметить, что в деревне она была чуть ли не главным человеком, ибо у нее было то, чего не было у других. А именно лошадь. Так сложились обстоятельства. Если нужно было что-то вспахать – всегда звали ее… то есть ее лошадь. Ибо нанять трактор у многих просто не было средств. Баба Лена часто говаривала: «Лошадь – она и конь… на ней и пахать можно!» Правда, Ромашка (лошадь) была уже довольно-таки стара, еле переставляла копыта, но все равно являла собой символ Мартыновки, ее счастливый талисман.
Ничто не предвещало беды. В то время как беда с белокурой девахой подмышкой входила в деревню, вещая своему юному попутчику:
- Между прочим, появление договорной теории вызвало переворот в умах людей. По моему личному мнению, это было переломным моментом в истории человечества, и я не считаю, что в лучшую сторону. Помнишь Людовика? Вот так-то… - Эдуард счастливо улыбнулся своим воспоминаниям.
Феня согласно покивал и честно попытался вспомнить Людовика, но из головы не выходило так бездарно растраченное варенье.
- Я вот что… это… отобедать…?
- Трапеза, мой юный друг, есть не просто вкушение пищи… но и духовный ритуал. Насыщаться идеями есть величайшее искусство, данное нам… впрочем, неважно.
Тут, неожиданно, подмышкой Эдуарда зевнуло, кашлянуло и заявило:
- Пожрать бы. Это будет… шарман.
Эдуард брезгливо выронил тело. Тело с характерным звуком приземлилось. И звук был нецензурный.
- Э! Я бы попросила! Побольше уважения к заслуженным труженикам села! – Маруська встала, отряхнулась и обижено высморкалась в рукав рясы Феофана.
- Как заставить селян себя накормить? – задумчиво протянул Эдуард.
Феофан загадочно разулыбался, утер слюну и достал из сумки Псалтырь. Эдуард с сомнением покачал головой и заявил:
- Предлагаю разделиться. И сойтись через полтора часа на этом же месте.
- А пожрать? – недоумевала Маруся.
- И пожрать.

Эдуард, не долго думая, пошел туда, куда ходили все. Это подсказал ему великий жизненный опыт. Пошел он к месту, печально известному как сельский клуб. Хоть стоял ясный день, его не покидали надежды на то, что молодежь Мартыновки не пойдет в библиотеку. И он оказался прав. Уже на подходе он стал ловить на себе недоуменные, недружелюбные взгляды местных парубков и заинтересованные местных же девиц. Он грациозно подошел поближе, но сохранял безопасное расстояние. Теперь он напряг все свои силы, придумывая дальнейший ход… но не успел. Ход сам нашел его и вполне закономерно обратился против. Среди девиц он узрел Маруську, коя уже отвоевала внимание и бутерброд. Эдуард сощурился. Хлебное место было занято.
- А это, - вещала белокурая краса, - тот самый, что меня избивал! Три раза изнасиловал и убил мою любимую… корову! – видимо, этот последний довод был главным гвоздем в крышку гроба Эдуарда.
- Вот же злобная девица… - сказало Зло первозданное недоуменно и начало отступать.
В лучших традициях сельских вестернов, толпа парубков, не знающая, чем себя занять в такую тоскливую пору, качнулась к Эдуарду.
- Знатно пообедал… - шепнул он и дал деру.
Как следствие, началась погоня.

Феня оглянулся на пробегающего мимо Эдуарда, тот что-то ему проорал про революцию и скрылся в кустах. За ним промчалось стадо недружелюбно настроенных молодых людей.
- Попу…попу…лярность… - выговорил задумчиво Феня и вернулся к созерцанию цветастых занавесок. Все в них было прекрасно и так интригующе, что даже голод куда-то пропал.
- Нравятся? То-то же… Это мне внучка подарила. Из городу… привезла.
Феня дернулся, ибо как-то не заметил появившегося между занавесок лица. Лицо было старое, морщинистое, и внушало доверие. Феня улыбнулся… и не заметил, как уже сидел за накрытым столом. Кто поймет эту загадочную душу одинокой старушки Лены, что так обрадовалась высокой оценке привезенных ей четыре года назад занавесок?
- Ну вот… так он и умер, мой любимый дорогой дед, – это были первые слова, что услышал Феня, после того как прекратился хруст у него за ушами.
- Шо… так и умер? – неподдельно удивился Феня. Видимо, эта история, точнее, ее последняя фраза, его тронула.
- Ага… а вот недавно я в город ездила… - начала старушка.
- Шо… так и ездили? – неподдельно удивился Феня вторично. Видимо, и эта история его тронула.
Давненько баба Лена не встречала такого внимания. Даже немного смутилась.
- Ты кушай, кушай, Феофанушка… я тебе потом пирожков дам. Компотику хочешь? У меня яблочный есть… - видимо, старушку больше радовало, когда Феня молча ел. Тот осчастливлено закивал.
- Мне там… еда…. – попытался Феня высказать мысль. Но она запуталась у него где-то на языке, так и не найдя выхода из сложных переплетений его разносортных дум.
- Еда… это хорошо, – не нашлась, что ответить старушка. – У меня вот лошадь есть, – решила она перевести разговор на тему более ей знакомую и близкую.
- Ло-о-о-ошадь… - Феофан изобразил на челе глубокую думу, отправляя в рот кусок пирога.
- Ромашкой звать, – самодовольно заявила баба Лена.
- А Версаль? – заинтересованно, с каким-то странным блеском в глазах, чуть не закричал Феня.
- Версаль… не… Версаля… как-то… нету… - застенчиво и немного растеряно молвила старушка, постучала пальцами по столу в тишине, отведя глаза куда-то влево… потом резко и почти счастливо добавила, - внучка есть!
- Маруся, – констатировал Феня всезнающим тоном. Видимо, это было единственное женское имя, которое он знал. И свято верил, что всех зовут именно так.
-Д-да… а откуда ты знаешь? – растерялась баба Лена в который раз.
- Версаль! – радостно обосновал Феня, возведя палец к потолку.
Баба Лена немного напряглась, слыша в который раз про Версаль… и начала это обдумывать. Нужно сказать, что это была свежая для нее информация. А старые люди, как известно, любят свежую информацию больше, чем родных детей.
- Ну а сам ты откуда? Куда идешь? – решила старушка набраться сплетен. – Чей будешь-то?
Взгляд Фени поблуждал по столу, по растерянному и заинтересованному лицу бабульки, и вновь упал на занавески. В занавесках он увидел распростертую ладонь, которая медленно сползала вниз по стеклу. Потом до него донеслось звуковое сопровождение. Что-то типа «водички не найдется, а то так есть хочется, что и переночевать негде». Дословно было так:
- Феня!!!!!!!!
И… Бум.
Потом звук побоища и легкое сотрясение посуды на столе. Баба Лена со скоростью, присущей пожилым людям в экстренных ситуациях, подбежала к окну, высунулась по пояс и заорала что-то на непередаваемом диалекте. Звуки на миг стихли, и Феня смог без потрясений дожевать пирог. Потом старушка выскочила из комнаты и вернулась уже с каким-то потрепанным чумазым человеком. В человеке Феня спустя минуту признал что-то знакомое. Спустя две вспомнил варенье и спустя три Людовика. А на пятой подскочил, и, тыча пальцем в воздух, заикаясь, выговорил:
- Э…э…ээээ…!!! – так сильно было его волнение, что спустя еще две минуты он закончил, – дик! – и упал обратно на стул с чувством выполненного долга.
Эдик был слегка помятым, от него пахло сосновым бором. Он обессилено помахал руками и закричал:
- Дура! Декабристы! Елки! – и рухнул на пол. Так он кратко описал все то, что случилось с ним за последние полчаса.
Баба Лена заботливо накрыла его пледиком и вернулась за стол.
- И такое… бывает, – развела она руками.
- Лоша-а-а-адь … – выдал Феня, сам не зная к чему… собственно, как с ним это обычно и случалось.
- А… ну да… лошадь… Ромашка… ну так вот…

Эдуард очнулся к ночи. Мутными глазами повел вокруг и почувствовал в себе явственный порыв отомстить. За что - он толком и сам не помнил, но кровавая пелена уже заволокла его очи. Он встал, увидел спящего на диване Феню и мило улыбнулся.
- Ничего, Феня… я отомщу за тебя! Они у нас еще попляшут за … - тут он призадумался… потом махнул рукой и закончил, - все то, что сделали! – и решительно вышел из хаты.
Легкий ветерок обдувал его напряженное лицо. Эдуард послюнявил палец, возвел его к небу и повернулся в сторону севера. Потом принюхался, и лицо его исказила гримаса, свойственная всем людям, задумавшим недоброе. Он щелкнул пальцами и пошел крадучись к ближайшему амбару. Проверил его и покачал головой, не обнаружив там того, что искал. Так он исследовал все близлежащие строения, и, в конце концов, увидел картину, что была мила его сердцу. Даже сначала не увидел, а услышал. Ворошилось сено, раздавались вздохи и ахи. Потирая потненькие ладошки, он решил удостоверится, хотя уже по интонациям понял, что нашел именно то, что нужно. Тихо, аккуратно ступая, он подошел к сеновалу и увидел прядь золотистых волос… затем свесившуюся ногу и ворох скинутой одежды. Сомнений быть не могло. Пытаясь затушить в себе гадливое хихиканье, Эдуард аккуратно вынес одежду Маруськи и ее неизвестного ухажера, утопив ее в ближайшем колодце. Затем, вернувшись, он пощекотал пятку свесившейся ноги и тихонечко так сказал: «бу». После чего на сеновале произошло хаотичное движение, нога быстро отдернулась. Эдуард в лучших традициях подлостей быстренько убежал прочь. Но не отказал себе в удовольствии понаблюдать из-за угла. Сначала из амбара высунулось красное лицо Маруськи со сдвинутыми бровями. В этот момент она решала для себя два сложных морально-этических вопроса: кому набить морду и у кого отобрать одежду. Потом она, как Терминатор, неожиданно повернула лицо к тому месту, где прятался Эдуард, и сверкнула красным глазом. Видимо, тоже уже налитым кровью. Герой отшатнулся и прислонился к стене, тяжело дыша. Он попытался нащупать на поясе пистолет или хотя бы джедайский меч, но ничего подобного не нашел… обнаружил лишь покрышку, что лежала рядом. Ее он и прихватил. Зачем? Сам не понял. Но, видимо, картина того, как он бьет покрышкой по лицу Маруси, его вдохновила. Маруська пропала из поля видимости. Эдуард слышал только свое дыхание и биение сердца. Но обстановочку разрядил вопль из амбара:
- Шарль! Ты подлец! Ты нас подставил! Что же теперь… как же…
- А шо?! – раздалось в ответ.
- Гы, – позволил себе рассмеяться Эдуард и прижал покрышку к груди.
Затем он тихонечко отполз от стены, таща за собой покрышку, словно раненого друга с поля боя и… вдруг решил, что этого злодеяния ему недостаточно. Поразмыслив еще, он решил сделать что-то поистине мерзкое, под стать его статусу. Вдруг в его голову пришла гениальная мысль - прокатиться на коне в свете луны. Но эта картина была неполной. Улыбнувшись своим мыслям, он стал решать сложный вопрос, где достать коня… и плащ. В связи с этим он припомнил, что последнее слово, услышанное им, было: «…лоша-а-а-адь…». Прикинув, он двинулся в сторону хаты бабы Лены, в угодьях которой, а конкретно в сарае, он обнаружил вожделенное животное. Животное посмотрело на него грустными глазами, как бы уже прочитав его подленькие мыслишки. Эдуард в темноте не смог определить возраст лошадки, хотя в его состоянии эйфории сделать это было вообще невозможно. Выведя лошадку из сарая, он задумчиво окинул взглядом помещение, сграбастал валявшуюся тут же длинную тряпку, коей обмотался, и прихватил косу. Снарядившись, он уселся на Ромашку. Ромашка жалобно фыркнула и подкосила ноги. Эдуард не на шутку испугался, но отступать было некуда.
Уже не отказывая себе в истеричном смехе, он подъехал к первой попавшейся хате и интеллигентно постучал. Как это обычно бывает в селах, фонари не горели… что и сыграло злую шутку с дедом Васей. Только он открыл дверь, как ему предстала черная тень на коне… в руках у тени была коса. Ассоциативный ряд был потрясающ. И дед Вася изрек поистине великую фразу:
- Что?! УЖЕ?! – и бухнулся в обморок.
Так Эдуард триумфально объехал три дома, неизменно с тем же результатом, после чего Ромашка грохнулась на бок, чуть не придавив наездника.
- Загнал… лошадку… - чуть не прослезилось Зло первозданное, и, накрыв животное тряпкой со своего плеча, прикинуло, что же еще можно сотворить.
Фантазия отказывалась работать, но хаотично дрожащие ручки говорили, что содеянного недостаточно. Тогда, в поисках вдохновения, он начал прогуливаться вокруг второй после Ромашки местной достопримечательности – памятника неизвестному солдату. Алчущий приключений взгляд Эдуарда упал на стоящий по близости храм, и лицо его приняло оттенок злобного счастья.

Наутро вся Мартыновка гудела. Антон Григорьевич лежал, схватившись за сердце, возле того, что первым предстало его сонному взгляду, как это и бывало ежеутренне - памятника неизвестному солдату. То есть того, что ранее являлось памятником.
- О, Господи!
- Это за грехи наши! Там так и написано! – кричала какая-то истеричная особа.
- И за пьянство! – добавила от себя еще одна.
Памятник являл собой зрелище необыкновенное. Расколотый неведомой силой, он держал на вытянутой руке покрышку, на коей красовались выведенные красной краской слова: «Покайтесь! Это за грехи ваши! И за сосновый бор!» и краткая подпись: «Боженька». В основании памятника лежала дохлая Ромашка и три деда, тоже, судя по всему, недавно преставившиеся. Довершали картину хмурые небеса, дождь и порывистый ветер. Толпа жителей Мартыновки выплюнула из себя дрожащего Феню с зажатым в руках Псалтырем.
- Скажи, божий человек, как нам замолить наши грехи?! – вопрошала толпа.
Феня, жалкий и запуганный, в ужасе взирал на мертвые тела и памятник. Тут его осенило, и, дрожащим перстом указав на одно из тел, он экзальтированно завопил:
- Лошадь!!!
Толпа с вниманием выслушала его пламенную речь, и, кажется, была удовлетворена ответом.
- Смотрите! Птичка! – заголосил Эдуард, и толпа, как один человек, повернула головы в противоположную Фене сторону, видимо, ожидая, что птичка сейчас тоже рухнет замертво.
- А теперь, Феня, мы с тобой исполним старый трюк! Но значительно быстрее! Гордо подыми голову и бегом! – Эдуард схватил Феню за шиворот и припустил от проклятого Богом места.