Ты сидела в тюрьме...

 «Ты сидела в тюрьме» - услышала я упрек от своего супруга спустя три месяца. В ответ промолчала, захлебнувшись собственным негодованием. Промолчала, потому, как дальше слепой ярости мои чувства в тот момент не зашли, а мыслить объективно не получалось. Забилась в свой «уголок»: села у подоконника и закурила. Он явно пытался вызвать меня на скандал, как это он обычно делал. Сейчас, конечно же, он зайдет в комнату и упрекнет меня в том, что я курю, что я плохо готовлю, что я его не уважаю, что я дура…

 «Ты сидела в тюрьме…» - опять всплыло в голове. Да, сидела и что? Почему ты вспомнил об этом лишь спустя три месяца? Я уже начала забывать этот кошмар, а ты опять ткнул меня носом в мои ошибки. Я же старалась для тебя и нашей дочери. Я же не думала, что попаду в большие игры больших людей. Я хотела только, чтобы мы нормально жили, чтобы не считали копейки от зарплаты до зарплаты как раньше.

 «Ты сидела в тюрьме…», - крутилось и не давало покоя. Я считала эту тему в нашей семье закрытой, а ты опять начал копаться в прошлом. В такие моменты трудно контролировать себя, и я из дальнего уголка памяти достаю еще не успевшие покрыться пылью воспоминания. Я не разделяю их на «плохие» или «хорошие». Я уже давно стараюсь не делить что-то на «плохое» и «хорошее».

 В тот день дочки не было дома. Они арестовали меня вечером. Я вернулась с работы и, не успев даже поужинать, оказалась в камере предварительного заключения, сокращенно КПЗ. В «дежурке» из ботинок вынули шнурки, и посоветовали отдать очки с позолоченной оправой родственникам, а взамен попросить что-нибудь попроще и поскромнее. В камере уже обитало несколько человек. Меня внимательно изучали пару часов. За это время я успела понять, что все эти люди завсегдатаи подобных заведений. Они чувствовали себя здесь комфортнее, чем где-либо. Они вели непонятные мне беседы, темы которых мне были непонятны. Я провела там несколько дней, успела пообщаться со всеми. Я, привыкшая вращаться в совершенно иных кругах, была поражена этими людьми, настолько мы отличались, несмотря на практически одинаковый возраст.

 В первый же день ко мне смогла прийти дочка. По закону свидания во время следствия запрещены, но мы знаем не мало способов, способных плавно отодвинуть любые правила в сторону. Она стояла передо мной и мяла на губах улыбку. Меньше всего мне хотелось, чтобы моя дочь видела меня в таком положении. Я улыбалась, но ведь глаза не спрячешь. Она пообещала быть сильной и ушла домой. В тот момент всё бы отдала за то, чтобы уйти с ней, за то, чтобы провести ночь не на жестких нарах, а в своей постели.

 Мне было дико всё в этом огромном, но невидимом обычному человеку мире. Когда вечером в камеру занесли большое железное ведро, наполненное водой, я и не сразу догадалась, что это богатство предназначено для умывания перед сном. Почему богатство? Да потому что эти несчастные десять литров чуть теплой жидкости мы должны были разделить на всех. Душа и туалета здесь не было. Для других естественных нужд человека в углу стояло еще одно ведро, которое по мере наполнения выносилось согласно очереди. Ко мне намертво приклеился запах наполнявший это помещение. Я передавала дочке грязные вещи, от которых пахло тюрьмой, и видела в её глазах немой вопрос: «мам, ну почему?». Этот запах до сих пор меня преследовал, я никак не могла от него избавиться.

 Ты как-то пришел ко мне один, без дочки и я, повиснув у тебя на шее, завыла: «Я так больше не могу, забери меня отсюда». Через несколько дней тебе удалось перевести меня в больницу - спасибо нашим друзьям. Там стало еще хуже. Я находилась в обычной палате, среди обычных людей и постоянное наличие в дверном проеме двух молодцов в форме делало меня еще большей «уголовницей» в глазах окружающих. Соседки по палате сочувственно заглядывали мне в глаза, сердобольные бабушки совали мне в руки маленькие потертые иконки и бумажки с текстом молитв, а врачи с недоверием шептались между собой. Это было невыносимо. Я чувствовала себя грязным масляным пятном, в которое все влезали, пачкались, но дабы не задеть мои чувства молчали об этом.
На ночь мои конвоиры и доблестные охранники приковывали мою правую руку наручниками к кровати, а сами спокойно спали в креслах в фойе больницы. Днем я прятала от взгляда дочери синее от железа запястье под длинными рукавами свитера и надеялась, что это скоро закончиться.
 
 Без предупреждения меня забрали из больницы, помахав перед моими глазами бумажкой с постановлением прокурора, а через пару дней увезли из нашего маленького города в областной центр и там моим местом пребывания стало СИЗО N- ского района. Вот здесь началось самое страшное. Здесь был душ и туалет прямо в камере, но легче от этого не становилось.
Сначала моей соседкой стала бабушка, которая сказала мне, что меня обязательно отпустят.
- «Таких как ты не сажают», - уверенно шепнула мне на ухо старушка и меня перевели в другую камеру. В ней я и провела этот месяц, который сейчас пытаюсь забыть.
 Теперь моими соседками стали абсолютно разные женщины: наркоманки, воровки, гадалки, простые домохозяйки и ревнивые жены. Я общалась со всеми одинаково ровно и спокойно. Рассказала им свою историю, меня в шутку прозвали «аферисткой» и я стала пользоваться уважением. В споры я не влезала, а моим самым верным другом стала книга А.Дюма «Три мушкетёра». Я читала её, чтобы хоть как-то отвлечься от всего, что меня окружало.
 За этот месяц перед моими глазами проплыло множество человеческих судеб. Я слушала рассказы своих сокамерниц и с трудом верила, что жизнь может быть такой. Рассказ, который меня больше всего поразил, был поведан женщиной, находившейся здесь уже полтора года. Всё это время шло следствие по её делу, но не видно было ни конца ни края. Женщине было около пятидесяти лет. Сейчас уже стерлись имена и лица, но рассказанная ею собственная повесть жизни глубоко вклинилась в мой ряд воспоминаний. Помню, как она сидела рядом со мной, сложив руки на коленях. Я рассматривала её бледные трясущееся пальцы и слушала. Она рассказала, что здесь за то, что пыталась спасти собственного сына от наркомании. Она по совету врачей покупала ему героин и давала небольшими дозами, когда у него начиналась ломка, но однажды пришел его друг и попросил продать ему дозу. Она согласилась, он дал ей деньги и, забрав заветный пакетик ушел, через минуту в дверях появились люди в форме, а деньги оказались мечеными. Уже здесь она узнала, что дочь увлеклась тем же.
Как же мне стало страшно, как же мне стало горько и обидно! Вспомнила свою дочку и поняла всю беспомощность своего положения. Между страницами так полюбившейся мне книги нашла небольшой, измятый кусочек бумаги, вырезанный из газеты и глаза поплыли по буковкам, а губы зашелестели: «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нащим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твоё есть царство, и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь…» Я никогда не читала молитв, я не верила и не отрицала существование Бога, я никогда в обычной жизни об этом не задумывалась.
 
 В тюрьме, я узнала много того, о чем раньше и не догадывалась. Оказывается посуду можно мыть пеплом от сигарет, с тех пор привычка при курении собирать пепел в отдельную посудину никак не отвяжется от меня. Я научилась ловко склеивать поломанные сигареты, так как по правилам родственники, прежде чем передать их, должны были разломать каждую напополам. Я с легкостью могла обходиться без пищи несколько дней. Я могла пролежать целый день в горизонтальном положении, не шевельнувшись. Самое главное чему я научилась за этот долгий месяц это ценить свою свободу и дорожить своей жизнью, но в то же время во мне поселился животный страх перед колючей проволокой. Я боялась еще раз угодить «по ту сторону». Я своей шкурой прочувствовала истину: «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Я вернулась на прежнюю работу, стала жить своей обычной жизнью, но запах тюрьмы навсегда поселился в моей голове, я всегда ощущала чье-то дыхание в спину, я уже не чувствовала прежней свободы, я знала, что «был бы человек, а статья найдется». Я видела глаза дочери, в которых читалось: «Мам, я всё помню, даже если молчу об этом».
И твое сегодняшнее: «Ты сидела в тюрьме…»…Зачем?