Байки старлея -1

 БАЙКИ СТАРЛЕЯ.
 С каждым годом трельяж
 Отражает, всё строже,
 Гробовой макияж
 На задумчивой роже.
 

Ну, угораздило ж меня так весело родиться!
Мама говорила, что доктор, принимавший роды раньше понял, что идёт на свет белый мальчик, чем увидел мою сморщенную мордочку.
С тех пор – я ДРУГОЙ. Всё наоборот, всё через…… ну скажем ноги.
Так что если в последний путь меня понесут не так как всех, я даже сверху глядючи, не буду на это удивляться…
 
Да уж.
 После контузии в госпитале пробовал со мной гипнотизер - доктор заниматься.
 Бился-бился - не вхожу я в гипноз.
 Он и беседовать стал, вопросики – нахально непонятные, порой туповато-оскорбительные – в пустую!
До 2-х ночи общались, а в 7 утра он сердешный пришел и говорит:
«- Я тебе капитан диагноз поставит, не могу, но запомни НАВСЕГДА. Что там за пружинка у тебя начала работать или наоборот сломалась - не ведаю.
Но у тебя две странности – ты где-то спрятал «выключатель эмоций» и у тебя ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ память».
Я его переспросил ( ????) , а он мне - вот ты в любой момент собран, спокоен, но одновременно на любую тему можешь, и анекдот рассказать и разговор поддержать и историю из прошлого вспомнить. Из-за этого у тебя с людьми проблемы будут - фантазером могут считать. Пиши-ка ты книгу.
Я его послушался. Наполовину.

Так что – и не книга и не рассказ, так – байки.
Ну, а так как началось это в звании старшего лейтенанта, то пусть и будут « Байки старлея».

 1. Да ни о чём…
Когда откладываешь настоящее на будущее,
 можешь оказаться в прошлом...

Приятно пройтись по кипам опавших красновато-желтых листьев, шаркая ногами, и собирая на своём пути целую блестящую копну разноцветности и многоформености…
А вот по прошлому своему и в мыслях так не получается. Все цепляется дополнительный мусор, то заметки от газеты, то обрывки кожуры, то ещё хлам, который в голове должен валяться в мусорной корзине. Да где ж тут дворники?!

 Дворник. Звали его дядя Васил. Высокий и усатый. Хотя все для меня тогда были высокими.
Но мне нравилось смотреть как он метлой «вжжжжжжиииииииккккк»- собирая листья в кучу, дождаться надо было, пока он отойдет за вилами и тачкой - разогнаться – зарыться- запрыгнуть в эту кучу.
И тогда до мусорки можно было гордо ехать на тачке, сидя на ворохе листьев, глядя свысока на остальных трехлеток, которые не умеют помогать трамбовать листья для дяди Васила.
Зимой, в классе втором, я сделал ему больно. И сидел рядом, размазывая заледеневшими варежками слезы по щекам, пока он громким шепотом объяснял всё, что думает о маме, папе, дедушке, бабушке, воротах, коньках, клюшке, и о том мальце, который так не вовремя и не туда, а главное так боо-оо-оольно «щелкнул» шайбу.
На следующий день он бежал со мной на руках в Дом офицеров, закрывая мой рассеченный лоб платком и приговаривая: « – Ну, хто ж так под шайбу бросается?!», а мне не было больно, просто сильно щипало, и было страшно, что кровь испачкает пальто, и мама будет ругать.
А кого ей ещё ругать? Не дочка ж я – послушная девочка. Они хоккей не играют, штаны не рвут. Я б тоже штаны не порвал на коленках, если бы ходил в колготках и юбке как они. Просто порвал бы колготки, но как в юбке на воротах стоять? Зачем сравнивать?!
А ещё мы с ним хоронили птенчика.
И он так странно говорил, а потом тер руками щеки, и снова что-то говорил.
А я смотрел на холмик и думал что мальчишки гады, их надо тоже вот так закапать. И я их закапывал вечером минут пять, пока не закончился песок в песочнице, и их мамки не подняли меня за шкирку, прибежав не плачь своих накормлено - отфыркивающих песок сыночков. Но из рогатки я стрелял лучше. И сдачи мне не дали.
На следующее лето я его не увидел. Навсегда.
Я приезжал к папе в этот уральский город, где мы родились, каждое лето. И иногда зимой.
Но не приехал, когда он умер.
Не знал.
И даже не почувствовал. Мне рассказали через 12 лет.

Папа. Он очень здорово рисовал. И чертил быстро и красиво.
Поэтому пил. Он был на третьем курсе, когда я родился. Нас надо было кормить, и он быстренько рисовал чертежи и курсовые половине балбесов своего курса, за пятерку и бутылку портвейна. Порой, качая кроватку ногой через сложный, самим сконструированный механизм, не отходя от чертежной доски. Когда мама уходила на танцы или дни рождения.
Он здорово чертил. Прямая линия у него была прямой. От руки. От глаза – 35 миллиметров, 23, 29 – хочешь – проверяй линейкой. И круг был кругом. Я помню спор его с чужими дядьками и у пивного ларька. Диаметр круга 7,5 сантиметров. Они проверили циркулем. Папа заработал мне на мороженое, домой купил фарш и молоко. По лестнице на 4-й этаж я помогал ему подняться.
А зубы блестели белым и желтым. Во-первых, хоккей, во – вторых – гроза района в молодости и авторитет в годах.
 -«Сын, ну кто так бросает? Дай клюшку!» – клюшка не достает ему до локтя, до ворот метров двадцать – от чужой синей линии – в шлем на воротах – раз! Шлем слетает, вращается на льду за воротами. А шайба падает, кружиться, и вкатывается в ворота. Все стонут и визжат – ДАДЬ КОСТЯ!!! Повтори!
 Он смотрит на меня и пытается показать всем фокус, который я уже знаю. После него шайбу не надо нести домой. Она уже там. Главное – чтобы форточка в каморке у кухни была открыта.
До ворот 20, до дома ну пусть 35, ограждение «коробки» из мелкой сетки и открытая форточка на четвертом этаже. Он снимает перчатку и резко бьет.
Ветка. Звон. Тишина.
Четкий мат от Бабы Зины.
Её лицо в окне, и папа, давно уже стоящий за пределами льда и качающий головой… Он мог быть с Мальцевым и Харламовым. Но ломал колено. И остался их другом. Когда ЦСКА играло с «Молотом» мы болели за ЦСКА. И папа даже не скрывал этого на трибуне стадиона. И резко двигал рукой. Как плеткой, когда успокаивал того, кому это не нравилось. Он уже не дрался. И это было правильно. А после матча они пили пиво. А старый дядя тренер орал, что Костяру больше в раздевалку не пустит. А я дарил друзьям клюшки. ЭФСИ и КОНО, со смешными закорючками дядей Саши, Валеры, Володи и Бориса, А клюшку дяди Владика я не подарил никому. Она была треснута и похожа на зебру, часто испещренная черными полосками шайбовых следов.

 А в Москве он дружил со старым генералом. И мы часто останавливались по дороге на каникулы. А когда останавливались по дороге в Пинск, то всегда ночевали. Только не спали. Его друзья были такими интересными и смешными, что я слушал, сидя поближе к дверям балкона, или если уж совсем накурили то на балконе.
Смешным был дядя, что Бумбараша играл, и «Ой мороз» часто просил. А папу просили порисовать, и он вечно рисовал фигурки, которые мне не показывали, но просто ржали все, передавая По-кругу. А под окнами балкона, наискосок, через дорогу стаяла церковь. Как у немцев в фильмах про войну. А утром я услыхал однажды, как трубил слон в зоопарке и спросил дядю Володю – он всегда трубит?
А дядя Володя смеялся хрипло, что это «его живой будильник». И пел он тоже хрипло, я сначала думал, что это у папы дома так работает магнитофон, а оказалось, нет. Он так и пел, и говорил хрипловато. Особенно под утро, года уже напьются и напоются. Или когда наспорятся. А спорили они всегда. Когда не пели.
А он даже не пел – так напрягалось горло, краснело, напухало даже, и по спине бегали мурашки, когда он рассказывал под звон струн, о том, как был самолётом, или как полз в разведке. Дед генерал ему говорил, что лучше так не рваться, а он тогда начинал про смешную тетку в цирке или зоосаде петь. А ещё они любили вспоминать, как они кино снимали, где с папой и познакомились. Как чуть не затянуло под плот, и как у них не получалось на конях ездить. А мне жутко нравилось сидеть и слушать, потому что они были взрослые.
Их многие знали и любили. Но они были равные с папой и со мной разговаривали как с взрослым, даже красивая женщина, которая однажды разогнала их утром и вылила в рукомойник водку – сказала мне как взрослому – что хоть я бы им запретил столько пить-курить.
Последний раз все они собрались во время Олимпиады. Но меня уже не было рядом с папой.
А его не было рядом с нами тогда, когда мне это было очень-очень нужно.
И ни бабушка, ни дядя, ни братья-сёстры не могли его заменить. А мама – ну она и есть мама.

Бабушка. Я знал, что ты уже «плоха». И я был на перепутье. Вернее просто на перекрестке.
Минская кольцевая дорога. Указатель на лево Могилев, на право Брест.
Все дела, которые привели меня в Минск, и вообще в Беларусь в 2000 году были закончены.
Меня ждали в Могилеве, а я сидел за рулём на перекрестке и ждал зеленый свет. И повернул направо. Понимая, что если я не проеду этих 400 км сейчас, могу и не попрощаться.
Лучше сделав пожалеть, чем пожалеть, что не сделал.
По дороге я остановился и взял в попутчики офицера. Пограничник, как и я, ученик моих однокурсников, собеседник до того поворота, где я его высажу. Он мне помог за разговорами не думать о том, что я еду на последнюю встречу. Спасибо ему. На обратном пути я тоже взял попутчиков. И им спасибо. За то же самое.
Странно подъезжать к городу, где вырос, не так как всегда – не поездом, от Бреста, а за рулем – от Минска. Он просто раскрывается за очередным поворотом дороги и ты видишь дома, которые младше твоего последнего приезда. И ищешь глазами знакомые ориентиры и понимаешь, что город изменился. Хорошо, что на месте завод и водокачка, так можно было и проехать сою улицу.

Я подъехал к дому и увидел бабушку. На балконе что-то хлопотала, развешивая или снимая бельё.
Выхожу из машины – смотрит на меня. Прекрасно понимаю, что она меня не видит, машина ей - просто очертания, тем более что эта моя – она знать не может.
- Что стоишь?!- громко и отчетливо спрашиваю – иди двери открывай!
Без паузы и задержки, молодцеватый разворот кругом и ушла в квартиру. Забрал сумку, подошел к двери – открылась моментально.
 Бабуля на пороге, улыбается и хлопает себя ладошками. Всё летит на пол, подхватываю в обнимку и с нашей любимой присказкой «я всю войну тебя ждала» - вношу в комнату. Веса нет, тела тоже. Легкий старый одуванчик с подслеповатыми смеющимися глазами.
- Ты что один приехал – а где твои остальные? – рукой показывает на фото, а я знаю что она и имен то не помнит, и говорили что не разговаривает.
- Да вот в командировке – к тебе специально приехал!
- Ну и молодец! Давай вещи, мой руки.
Уходит в свою комнату и я вижу немую сцену. Гоголь отдыхает!
Мать, невестки, племянник. Открытые рты, слезливый блеск в глазах, руки на груди.
- Вы чего?
- Ты откуда?
- Ну говорю же по-дороге - а что случилось?
- Да она уже ТАК много с год не говорит. Мы думали и не понимает уже…
- Да что вы – так всё плохо?
- Да врач сказал в любой день ждать можно, но мы её вообще только по жестам понимать стали!!!
- А меня увидела – заговорила?
-Да!!!
- Ну вот я с ней и поболтаю.
Тут только все обращают внимание что я и с бородой, и загоревший, и в костюме-галстуке.
И не понимают, как она меня вообще узнала. Но то что я слышу и вижу дальше меня смешит и расстраивает.
 Она услышав, увидев ли меня на балконе – пошла открывать дверь, бросив на ходу сидящим в зале:
 – Наши приехали!
- Наши на даче, бабуля!- Ответила невестка и замолчала – поняв, что бабуля фразу произнесла длинную и разумную.
А бабуля их «добивает»:
- Это Ваши на даче – (мат) а наши приехали! – и открывает дверь, чего не могла делать несколько месяцев. Или не хотела.
Мы болтаем с ней сидя рядом на кровати её комнаты. Обо мне, о детях, о работе, об армии и она смотрит на мою бороду и говорит что надо сбрить. С бородой я не похож на деда.
На стене два фото в одной рамке. 40-х годов и 80-х.
Дед ещё полковник. Я ещё лейтенант.
Память.
Пришел врач, который оказался моим одноклассником, и глянув на всё это вызвал меня покурить. Прежде чем поговорить о нас сказал, что он в шоке. И ничего как врач сказать не может.
Да и не надо мне Игорек говорить.
Я и сам знаю, что рванулась она мне на встречу.
Рванулась всеми силами, всей душой. Сжигая последние отпущенные ей эмоции, схватив в свой сухонький кулак всю свою волю, она просто развалила преграду, которая могла ей помешать общаться со мной. А ей так хотелось увидеть, поговорить, посмеяться. Почувствовать себя любимой бабулей, а не больной старушкой. Услышать моё предложение собраться за муж, еврея с квартирой я ей найду, и рассмеявшись ответить чтоб он только был не импотентом. Общаться так, как она со мной общалась все годы когда я приезжал в офицерские отпуска. А ещё лучше так, как мы общались в школьные годы.
 Всё я знаю Игорёк, всё понимаю.
Я знаю, что она сейчас «горя» сжигает лишние дни-недели ей отпущенные. Её крик:- Нинка где мои новые колготки?! – вырвал слезы у всех. Она наряжалась, она искала помаду и нарисовала брови. Она была любимой в этот день.
Но попробуй её спросить, что для неё сейчас важней. День нормальной, любимой бабушкой или лишний месяц больной старушкой. Я её знаю. Она меня воспитывала. Спроси. Она тебя ПОШЛЁТ.
Я не дал спрашивать. Никому. Она знала и я знал. Но это был мой вечер, моя ночь, мой день.
И её. И она перекрестила в дорогу. А я перекрестил её в путь.
Я уезжал не оглядываясь, я знал, что она видит меня. Даже подъезжая к Минску знал. Она и сейчас всё прекрасно видит, хотя и не захотела проснуться на свой 88 день варенья.

А ведь она меня, когда-то, очень вовремя разбудила. Пришла во сне. Я понял, что это предупреждение о чем- то, но не расслышал о чем. Потом был госпиталь, но это уже другая часть жизни.
 
2. Как попадают…

Я и армия? Что - самому смешно становиться?
Ещё бы. После криков классной руководительницы – По тебе Олег и тебе Герон тюрьма плачет, мы решили, что надо бежать.
Нет не из класса – из школы и города. В армию.
Вернее Герон то точно знал что пойдет, папик подполковник, ракетчик, ну Герону бог и подсказал в ракетное училище поступать в Ригу ехать. А мне куда?
Ага - в его училище надо физику сдавать, математику, сочинение, и что то там ещё.
А мне ну никак не пройти физику. Да и химию тоже. Да и алгебру.
Спасибо учителям. Добрые души.
Это честно и от сердца. Они учили жить.
Предмет предметом, но у меня никогда не будет такого старого и мудрого друга как физик Николай Иванович. Ну кто еще мог на пальцах показать за две секунды то, что в учебнике лист занимает. Он прошел войну. До Будапешта. И я только одну его задачку до сих пор не могу решить – в каком стакане быстрей остынет чай – в который сахар положили и размешали сразу, или дали растаять и только потом помешали? Я просто мешаю и пью.
И мне это не мешает. А вот почему холодная вода тяжелей на себе знаю. Или как просверлить нефтепровод – в узком месте или в широком. Помните, одноклассники? Но сдавать физику я не рискнул.
Алгебру в 9 классе нельзя вести молодым учительницам.
Особенно если она бывшая подруга твоего двоюродного брата. А вот географию – можно.
Поэтому география на 5, а алгебру тянул как чемодан без ручки.
Отвертеться на экзаменах было всё равно нельзя и спасибо хоть за геометрию Галина, которую все остальные в классе называли Фадеевна.
А история интересна, когда её интересно рассказывают.
 И я знаю, почему единственная угловая башня в Кремле, именная. И как «попал» Беклемешов, чтоб потомки помнили. И Фаина Григорьевна рассказывала её так, что хорошо было слушать, но плохо отвечать. Ну а химия была отдельной «песней». Вела её мама нашего же одноклассника.
 А в 9-м стала нашей «классной». Только она была Голубицкой, а её сын – по честному носил фамилию Кантор. И дай бог, чтобы в той стране, в которую они уехали у них всё было здорово. И больше никого и никогда в их семье не убили…
Вот она и была последней точкой «отрыва» от этого города, в котором не интересно дома, а с друзьями интересно. Города в котором «кодекс чести улицы» это то, из за чего всегда надо было думать куда идешь и чья это территория.
 Но были и правильные «понятия» - не бить морду при девченке, «не стучать», не отбирать последнее, не стрелять на танцах, «достал нож–бей, или не доставай».

И вот я и Герон сидим в военкомате. «Ленинская комната» называется.
Не знаю, что Ленину в таких комнатах надо было, или это просто в память о нем так в армии называли. Но знаю точно – не правильно назвали!
Наш вождь пролетарский любил жить.
 И в «Асториях» и в «Ле Руа» и в «Хилтонах» он всегда жил в красивых больших и светлых номерах.
 И нечего с его Кремлевской квартирой сравнивать. Тем паче - музейной. Она ж «халявная» была и прямо на работе. И под охраной. И за стеной.
 Стоило пару раз за стену ему на не слабенькой, по буржуазным даже меркам, машинке выехать – как грабили его сердешного. Было такое.
 А когда ему на номерок приличный денюшки не хватало – он к Савве обращался, Мамонтову, или к Смирнову, что водочку варил, или к мамочке, наконец. Ну, это правда, на редкий крайний случай. Когда партийцы германии денег не давали. И их Генштаб задерживал аванс. Так что «ленинская комната» это миф. Но до жути материальный. В любой части и роте есть. Там кроме Политбюро портретного ещё куча всякого интересного по стеночкам весит. И главное – телик там стоит и гитара лежит, если замполит не спрячет.
Сидим. Герон как заводной – анкету заполнил, фигачит свою автобиографию со скоростью мышки от кота бегущей. А я и не знаю – куда поступать?
Один из братьев пришел из армии осенью, узнав, что я в военное училище собрался, рассказал, что в армии солдаты об офицерах думают. Непечатно. Со своей колокольни.
 Только говорит у десанта и у пограничников это по-другому. Там офицер знает что солдата и его жизнь от обоих зависит, и пулю в спину не кто не хочет. Тем более что с границей я уже знаком был. И даже награжден значком профессиональным. Смотрел я на стенд и выбирал куда ехать.
А училища для границу лишь 3.
Одно в Алма-Ате. Ага! Щас! В Казахстан я поеду?
Второе в Москве, третье в Подмосковье.
ФИЗИКА! Блин! В Москве надо физику сдавать, историю, сочинение и алгебру!
В Подмосковье вместо физики – географию.
Так и написал. Так и «попал» в армейскую жизнь. Только «Дядечка в пиджаке» дважды приходил и в школу и домой – проверял как я и что. Училище то от КГБ.
Школьный бал позади. Вызывают меня в дом на Кирова 37.
Бывал я там. По другим поводам, но бывал.
Пришел – менты кругом. Я им показываю повестку, они – глазки щурят и на 4-й этаж отсылают.
Поднимаюсь – а там дверь. Ну ОЧЕНЬ большая. Из двух половинок.
Это сейчас к ним мы привыкли – бронированным дверям с домофонами. А в 1981 – это монстром смотрелось. Уважение невольно закрадывалось «под ложечку», растекалось и по спине разбегалось мелкими мурашками. Но пришел, значит – вперед и с песней. Папа так учил. И ещё на всю жизнь научил что пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь. И это правильно. И я так и сделал.
 Позвонил, меня впустили, паспорт с мордой сравнили – в кабинет проводили.
 Встал тот самый «пиджак». Красиво смотрится. Таких девки любят. Долго.
 Пожали руки – он мне предлагает присесть, а я его спрашиваю - кабинетик, мол, мужской подскажите. Улыбка на 30 зубов. Проводили, вернулся, плащ повесил на вешалку, сел напротив, а у него улыбка не уходит. Сказал он мне слова, которые и не хотел, видимо, до этого говорить.
Узнал я что значит «контора», раз он даже о фарцовках моих в курсе, о подружке и гранате, о драках, о Новогоднем маскараде. Ну, думаю, чё шел сюда? Им такие «кадры» точно на хер не надо.
 А он зубами блестя объяснил то что я хотел бы услышать но уже не надеялся. Спасибо, «пиджак», что поверил в меня. Что дал мне требования проездные на проезд до Москвы, за ВАШ счет. И пожелал в дорожку вернуться в купейном билете с золотыми погонами.
Многое мне потом разные люди желали.
Но когда я в золотых погонах по выпуску приехал – найти тебя пытался. И коньяк-водку с лимонами – конфетами тебе предназначенными распил и съел в том же кабинете с твоими последователями.
 «Полковника» получая далеко и высоко в горах, я тебя вспоминал. И тост поднимал. И пили за тебя и бородатые бойцы, и генералы, и даже руководитель одной страны.
Спасибо тебе «пиджак»!