Тень

Мне от тебя ничего не нужно.
Просто, что бы ты – был.
А я – всегда рядом, даже если меня не видно...
Твоя тень.



Губы у нее – мягкие и влекущие...
И ветер. Ветер развевает ее волосы. Ветер качает над головой деревья. Тени ветвей пляшут под ногами в такт порывам ветра. И мерещится, что дрожит сам асфальт... Я стою в эпицентре кажущегося землетрясения и целую ее...


Россия священная наша держава,
Россия любимая наша...

Радио. 6 утра. Патриотическая трехминутка для ранних пташек.

Одна ты на свете! Одна ты такая,
Хранимая...

Одна ты такая... Вкус чужих губ женщины из сна. Жена спит под боком, не обращая никакого внимания на будильник – это ведь мне вставать, не ей. Маришка, любимая... А я целовал во сне другую. И ведь даже лица ее не запомнил, только вкус губ... И спина еще у нее узкая, нежная... Приснится же! Я встал, заткнул приемник, и направился в ванную.


И был день. И пришла ночь.
День был как день. Ночь же...

Снова ветер. Она стоит на куче битого кирпича, и ветер треплет ее длинные черные волосы. Фигурка тонкая, странным образом угловатая и округлая одновременно. Я очень боюсь, что она упадет с этого шаткого пьедестала. Оступаясь по кирпичной крошке, я поднимаюсь ней, протягиваю руку – Пойдем!
Она смотрит на меня. В темных глазах какой-то странной, раскосо-квадратной формы плещется сомнение.
– Пойдем, – отвечает она и дает мне узкую прохладную ладошку. Мы спускаемся с этих кирпичей (кстати, откуда в центре Москвы такая невразумительная куча?) и идем вдоль по бульвару. Ветер качает над головой ветви деревьев. Тени пляшут под нашими ногами. И мерещится, что дрожит сам асфальт... Я останавливаюсь в эпицентре кажущегося землетрясения и целую ее...
Ресницы у нее длинные-длинные.


Утром пришлось долго умываться холодной водой. Сновидение было таким реальным... Даже перед Маришкой как-то неудобно.

На следующую ночь она приснилась мне снова. Я был этому рад.

Через два недели такой жизни я понял, что безвозвратно пропал. Жизнь раскололась на две половинки, которые категорически не хотели склеиваться. День был насыщен людьми и событиями, но беден эмоциями. Весь свой запас страсти, нежности и любви я тратил во сне. Даже жена стала казаться мне бесцветной и какой-то... чужой, что-ли. Посторонней.
Перед Маришкой было неудобно. Но я ничего не мог с собой поделать. Да и не хотел.


– Милая... – я глажу жесткие, непослушные волосы. Ее голова доверчиво устроилась на моем плече. – Милая, как мне называть тебя?
Странно, но в ее присутствии, мне все время хочется говорить как-то эдак. Спросил бы – как тебя зовут, или как твое имя? – так нет, обязательно надо что-нибудь завернуть.
– Как называть мне тебя, милая?
– Тень. – один короткий, серебренный слог. – Тенннь...
– Чья тень? – зачем-то каламбурю я.
– Твоя.


Я пытался найти ее. Воистину – я пытался. Гордый поворот головы случайной попутчицы в метро, подсмотренный в телеящике изгиб бедра... Растрепанная темная грива в толпе... Я находил ее отражения в сотнях женщин, но не ее саму... Увы, она была только в моих снах.


– Ты мне снишься?
– Да, снюсь.
– А зачем?
– А разве плохо?
– Нет, милая, хорошо...
– А зачем спрашивать, если хорошо?


Ночь. Я тупо сижу перед монитором. Делаю вид что работаю... За спиной тихие шаги – Маришка.
– Олег, хватит полуночничать. Завтра вставать рано.
– Мариш, ты иди ложись... Я еще посижу немного.
Жена разочарованно уходит в спальню. Или не разочарованно? Черт подери, кажется я окончательно перестал понимать собственную жену...
Тень, Тень. Потетень... Тонкая, сумрачная фигурка из моих снов. Готичная, как выражается мОлодежь. Зачем ты пришла ко мне, зачем разбила вдребезги казавшуюся такой незыблемой обыденность?
Лоб горит. Но почему так? Седина в бороду – бес в ребро? Так добро бы потерял голову от реальной женщины, да хоть бы на актриску какую, с глянцевой обложки, запал – и то внятней было бы... А тут! Сумасшествие, форменное сумасшествие. Вылечите меня, доктор, я не хочу просыпаться по утрам... Может действительно, закупиться димедролом, да и отбыть... Безвременно и безвозвратно.

По дороге сна, мимо мира людей
Что нам до Адама и Евы...

Зачем мне Ева? У меня есть Тень...

– Чья тень?
– Твоя.
– Да у меня вроде уже есть тень... И она совсем не такая – глупо улыбаясь, я указываю на мельтешащее под нашими ногами темное пятно. Двойное, кстати. И патетически добавляю – У всех есть тень!
Тень поднимает голову и заглядывает мне в лицо. Глаза у нее темные, воистину тенистые...
– У всех – обычная тень, – очень серьезно произносит она, – А я – только у тебя.

 
Три часа ночи. Хлопает дверь спальни. Шаги. Ох, Маришка, Маришка... Прости ты меня, непутевого...
– Мариш, я же сказал, приду потом! Иди спать... – не хорошо срывать раздражение на ни в чем не виноватой жене, но что поделать?
– Я не Мариша.
Тихий серебристый голос. К моей шее прикасаются тонкие холодные пальчики. Я замираю. Чудо? Или просто – окончательное сумасшествие?
Я медленно, словно боясь ее спугнуть, оборачиваюсь.
Тень. Живая и настоящая. Стоит, тревожно глядя на меня своими глазищами, неловко прижимает локтями великоватую ей пижаму...
– Ты не приходил, и я решила... сама...
Я вскакиваю. Я роняю кресло. Я подхватываю Тень на руки. Милая, милая, милая...
Восторженно рыча нечто невнятное, я тащу ее в спальню.
В дверях разум ко мне частично возвращается, и растерянно соображаю, что бы такого сказать жене... Но в смятой постели никого нет. Я перевожу взгляд на уютно устроившуюся в моих руках Тень. Пижама на ней маришкина. А в смуглых, аккуратных ушках – маленькие золотые звездочки серег. Я сам дарил их Маришке...
Я бережно укладываю Тень на кровать, опускаюсь перед ней на колени.
– Мариша? – я не знаю как сформулировать обуревающие меня сомнения, и пытаюсь высказать их общей вопросительностью.
– Она спит, – говорит Тень, – а я пока взяла ее тело. Ты же не испортишь его, правда?
– Еще как не испорчу, – бормочу я, лихорадочно сдирая с себя рубашку, – грех такое тело портить...

Она была нежна и покорна, горяча и надменна, маняща и восхитительна.
Явь и сон этой ночью окончательно перепутались, и осталась лишь неистребимая радость бытия, яростная жажда обладания и конечно любовь...

– Люблю тебя, – задыхаясь шепчет Тень, – люблю, люблю, люблю...
– Люблю тебя, люблю... Маришенька моя, любимая... – шепчу в ответ. И понимаю, что это – правда.
Тень вздрагивает, как от боли, широко распахивает свои глаза-омуты... Я тону в них.
– Извини, извини, извини... – бормочу я.
– Нет, это ты извини, – Тень зажмуривается и отстраняется, – мне нельзя было... – на длинных пушистых ресницах дрожат слезы, – Извини...

В спальне темно. Но даже сквозь мрак я вижу, как уходит от меня Тень. Как становятся круглыми и голубыми раскосые черные глаза, как свиваются в привычные мягкие кудряшки жесткие и непослушные волосы. Как уходит иконописная строгость скул, а идеальную четкость губ меняет сонная Маришкина полуулыбка. Жена моя. Любимая.

– Маришка, какой же я дурак...
– Дурак, дурак... – она обнимает меня, толком и не проснувшись, – спи давай, а то ты такой невыспатый последнее время ходишь, смотреть на тебя больно...
Разбитая жизнь неожиданно склеилась, и я уснул. Снов не было.


Скоро рассвет. Рядом с супружеским ложем стоит тонкая полупрозрачная фигурка. Она долго вглядывается в умиротворенные спящие лица. Потом проводит рукой над мужчиной, будто гладя его.
– Я люблю тебя... – беззвучно шепчут губы, – люблю...
Тень резко отворачивается, одним прыжком вскакивает на подоконник и шагает за стекло, смешиваясь с предрассветной темнотой...

Ты меня никогда не увидишь,
Ты меня никогда не забудешь...


Мне ничего от тебя не нужно...