Паневежис

Стучат, стучат под ногами колеса поезда. Негромко и уютно. Звук, с детских лет связанный с переменой обстановки, дальними переездами и отпусками. Может быть, поэтому он так легко просачивается в память, поднимает из ее глубин совершенно забытые встречи и ощущения? Стучат колеса поезда несущегося в темноту, бегут за окном столбы, где-то проблескивают фары машин. Глаза провожают мелькающие за окном мокрые зелено - оранжевые апельсиновые плантации, а память, совершенно непонятными дорогами убежав в прошлое, уже бродит по холодным просторам Литвы конца семидесятых, тихому и сонному Паневежису.

В номере гостиницы было не темно. Свет не горел, но рассеянного света, проникающего в окно, вполне хватало, чтобы уверенно ориентироваться. Когда я, замерзший, вернулся в номер, сосед лежал, завернувшись с головой в одеяло, и то ли спал, то ли дремал. Он никак не прореагировал на мой приход, а я быстренько заварил себе чай и уселся у окна. За окном тихо шел снег. Освещенная пригостиничная площадь утыкалась в знаменитый паневежеский театр, темный по неизвестным причинам, а чуть левее театра мерцал нещедрыми огоньками одноэтажный, заснеженный и сонный город. Я пил чай и задумчиво поглядывал на бутылку кипрского муската, стоящую на столе. И все никак не мог решить, попробовать ли его сейчас, и, если это вино того стоит, взять пару бутылок домой, или же, не открывая, увезти именно эту, одинокую, но красивую заморскую гость.

Сосед зашевелился. Видимо и его устраивал такой полумрак, поэтому и он не зажег свет. Подошел к столу, достал свой кипятильник и тоже стал варить чай. Именно варить. У меня, любителя и ценителя чая, его способ приготовления, который я наблюдал уже второй день, вызывал легкую оторопь. Он согрел воду, когда она закипела, засыпал туда пол ложечки чая, несколько ложек сахарного песка, и, неторопливо помешивая кипятильником, прокипятил эту смесь еще пару минут. Потом пристроился за столом и стал пить свою коричневую бурду. Мне даже не пришлось двигаться, благо стол был огромный, метра два, вдоль всего окна. Некоторое время мы молча пили чай, наблюдая снегопад за окном.

Раздраженно и очень громко зазвонил телефон. Я вздрогнул. Сосед стремительно сорвал трубку.

-Да, да, заказывал. Спасибо.

Выходить в холодный коридор мне не хотелось, поэтому я сделал вид, что ничего не слышу.

- Здравствуй... И что?... Угу... А она?... Так. А ты?... А как он себя чувствует? - Он послушал еще несколько минут, потом шваркнул трубку об аппарат и с нескрываемым отвращением выплюнул: - Ссссука...

Я заваривал себе вторую кружку чая, и не реагировал. Сосед несколько раз нервно прошелся по комнате, постоял около телефона, остывая, наверное, и, позвонив администратору, уточнил, что происходит с его следующим заказом. Судя по его немногословным репликам, ему предстояло снова ждать. Опять походил по комнате, а потом, как бы решившись, выдвинул из-под кровати свой портфель, покопался в нем и подошел к столу с фляжкой из нержавейки, объемом где-то в пол литра.

- Давайте выпьем, - предложил он.

Судьба муската была решена.

- Давайте. Будете вино?- счел я своим долгом предложить. Он отрицательно помотал головой. - Тогда, надеюсь, вы не обидитесь, если я вино буду пить, что-то меня на более крепкое сегодня не тянет?

Он, как мне показалось, с облегчением пожал плечами. Мы налили, чокнулись, выпили, каждый своего. Мускат был великолепен.

- У вас сын? - неожиданно спросил сосед.

Он видел днем, как я укладывал в дорожную сумку ползунки, распашонки и прочий детский дефицит, накупленный тут, поэтому вопрос меня не очень удивил.

- Дочь, - расплывшись в улыбке, загордился я.

- Судя по вашей счастливой улыбке, ваш брак не был скоропалительной обязаловкой.

Я несколько удивился его бесцеремонности, но потом соразмерил мою молодость и его поседевшие виски, и, припомнив военную выправку соседа, решил пропустить не понравившиеся мне интонации мимо ушей. Кроме того, я почувствовал, что это все просто маневры. Мужику явно надо было выговориться.

- Ну что ж, я рад за вас
.
Мы опять чокнулись. Он помолчал, глядя в окно.

- И я когда-то счастливо улыбался при упоминании семьи…

Я обратил внимание, что он отпивает из своего стакана очень немного, как-то по-европейски. Он молчал, медлил, да и я никуда не торопился.

- Начало моей истории очень тривиально, я - выпускник престижного военного училища, остающийся служить в этом же городе и в этом же училище, с отличнейшими перспективами. И она, провинциалка, поступившая в институт на техническую специальность, в группу, в которой волей рока учится мой ближайший друг. Встреча, любовь, свадьба, сын... Знакомо? - он глянул на меня.

- Знакомо...- подтвердил я, одновременно отметив про себя, что говоря явно на волнующую и занимающую все его мысли тему, он умудряется делать это эмоционально не окрашено, сохраняя некоторое подобие нейтрально-академического изложения.

- Возможно то, что я сейчас вам скажу, будет менее знакомо. Вас никогда не заставало чувство, что вы совершенно не знаете человека, с которым связали свою жизнь и что иногда совершенно не понимаете, что же может вас связывать с этой непонятной личностью?

Я оторопел. И от нескромности вопроса и от точности попадания. Пока я раздумывал, как ответить, он, почувствовав, очевидно, мои метания, мудро вернулся к монологу.

-Так вот, я на это наткнулся очень скоро. Когда через некоторое время после свадьбы начались некоторые странности. Нет бытовых проблем, зарплаты приличные, квартирный вопрос решен. И, вроде бы, и влюблен до ушей, но, одновременно, иногда, очень болезненное ощущаю, что я совершенно не знаю этого человека, и что со мною живет не любящая и любимая женщина, а некая особа, которая удачно вышла замуж. Основания? Дневное психологическое несоответствие.

- Ночь - сказка, - продолжил он, - обилие эмоций, полнейшая гармония и минимум сна. А утром, все чувства, что выплескивались на меня ночью, вдруг испарялись. Да, в общем-то, и понятно, нельзя тащить в день ночную страсть. Но вместо нее должно появиться что-то другое. Днем идет другая жизнь. Совершенно другой уровень общения. Но я же, то ли по наивности, то ли по недомыслию, хотел получить то же тепло и уют, что получал ночью. Но ничего не находил, как будто все расходовалось за ночь...

- Нет, неверно, - поправил он сам себя.- Неприязнь - вот что оставалась в ней. И неуверенность в себе. И если еще неуверенность запрятывалась очень глубоко, то неприязнь особо и не скрывалась, и была обращена практически на всех, хотя на меня - меньше других. Все это выливалось в воинствующую безапелляционность. Согласился некто с матерью, что черное это черное - со звоном ставится печать "маменькин сынок", если кто-то выполнил просьбу жены - "подкаблучник", а прикрикнул и осадил супругу - "кретин и хам", друзья мужа - "бабники и алкаши", ее сотрудницы - "проститутки и стервы". Я не уставал поражаться ее способности увидеть в человеке какую-то мелкую несимпатичность и мгновенно представить ее так, что человек начинался казаться как бы состоящим из кусков дерьма.

Вы только не подумайте, что это сразу бросилось в глаза. Совсем нет. К тому же я тогда был безумно влюблен, счастлив и, натыкаясь в ней на что-то не нравящееся мне, просто закрывал глаза и предпочитал не замечать. А если видел, что ее слова или поведение кого-то шокируют, то старался каким-то образом смягчить неприятное впечатление, а потом, уже наедине, объяснить ей неловкость ситуации. Но, все равно, накапливалось некое недоумение.

Она, видя мое неудовольствие, стала менять резкость суждений. Не потому, что стала видеть или чувствовать иначе, а потому, что не хотела выслушивать мои нотации.

Я считал все это естественным, молодая семья, обычная притирка друг к другу.
Мне нравилось, что она воспринимает мои слова, пытается подстроиться под меня. Но я не понимал, что, пытаясь привить ей свои взгляды на жизнь, свое отношение к окружающим, я только все больше и больше закручиваю пружину ее внутреннего сопротивления. – Он хорошенько глотнул из стакана, занюхал рукавом и продолжил. - Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что я пытался внести оттенки красок в мир, который был черно-белым. И где бродило несколько неприкасаемых священных коров - непогрешимость и абсолютная правота ее матери, безукоризненный вкус и умение держаться ее старшей сестры и две сентенции. Первая, что у детей должен быть полный комплект родителей. И вторая, что родители мужа не могут быть хорошими.

Он налил себе еще в стакан, не забыв жестом предложить мне, и, увидев мое отрицательное покачивание головой и поднятый стакан с вином, понимающе кивнул.

-Ее психологическая угловатость не очень бросалась в глаза в атмосфере моего родительского дома. Открытого всем, постоянно полного друзей и гостей, и очень доброжелательного. Пока не постарели родители, не выросли дети, а она не решила, что достаточно натерпелась под гнетом этой семейки, и не стала проявлять характер. И вот тогда…

Зазвенел, взорвался шумом телефон. Он сорвал трубку, а я, воспользовавшись оказией, вышел в туалет. Когда я вернулся, он быстро, систематично собирал свои вещи и укладывал их в старенький портфель. Оделся, пожал мне руку и сказал:

- Отец очень плох, придется добираться до дому на перекладных, не смотря на ночь. – И, задержав мою руку в своей, сказал грустно и печально: - Счастливо оставаться, и дай вам бог всегда ждать возвращения домой.

Закрыл дверь и ушел, оставив меня с полупустой бутылкой кипрского муската и жгучим желанием узнать продолжение истории.