Печенье

1.
Тонкое печенье лопнуло от нажима пальцев. На улице лопнул тонкий лед от удара каблука. Хлопнула дверь в подъезде. Заплакал где-то еще отчаянно маленький, но уже такой правдивый, такой честный, человек.
Сладкий прямоугольник сломался, на руках осталась сладкая нежная пыль, а на полированной столешнице – крошки.
Сладкое печенье на сгущенке, с мармеладной каплей внутри, политое сиропом и шоколадом, усеянное крошкой кокоса и цукатами. Безумная смесь. Сладкая кашица. Опресованная и сформованная.
Чувства – это печенье.
Она ломала и ломала его. Опять, снова, вновь. Пальцами, с чуть вытянутыми овальными ногтями, которые блестят в настольной лампе.
Что было? Все.
Она усмехнулась. Вернее зло ухмыльнулась. Хотя нет, грустно и немного нежно улыбнулась.

Тогда был осенний день, или все-таки поздняя весна. Спуталось и перемешалось. Уличная лавочка, аллея с фонарями, листья и запущенная клумба.
Они сидят вдвоем. Какие-то мамы и папы. Дети, звон, визг. И прохладно уже к вечеру. Она надулась и бала искренне обижена. Что уж там случилось, что он натворил, к тому моменту уже было не важно. Важно было обидеться и отстоять свое мнение.
Извинялся. Злился. Опять извинялся. Обнимал, касался губами виска, клялся во всем, опять обнимал. Она соглашалась. Все больше и больше прижималась, уходя в сладкое и нежное. В его голос, в его движения, в каждое касание. Его оттенок волос, цвет глаз, изгиб губ, мимика. Дурацкие и не очень привычки. Во все это уходила она и окуналась. Вновь, опять и снова.
Он говорил и говорил. Она улыбалась. Вдруг он упал на колени и пополз к ней, по асфальту, смешно дергаясь. Прижался к ногам и зашептал, как любит, вернее о том что любит.
В осеннем небе что-то уже ушло, что-то пришло. А ее чувство укрепилось.
Нет мыслей. Сомнений быть не может вообще. Именно мыслей нет. Четкая уверенность, прижимая его голову. Уверена.
Уходя по аллее, она повернулась и встретила взгляд старухи. Цепкие холодные глаза. Смотрит внимательно. И вдруг улыбается и кивает несколько раз. И она улыбается. И уходит. Вместе с ним.
Их мир тоже смесь. Общие друзья, ее друзья, его друзья. Мелочи не интересовали обоих настолько, что бытовое и совсем бытовое не сводило с ума.
Их печенье было целым. И они его уже не ели с разных концов, как в начале. Они наслаждались им рядом. Совсем рядом.
Никогда они не были сами по себе. Их знали. Они пара. Веселые друзья, веселые компании. Они вместе.

Сладко, гламурно, или не дай бог, обычно скажет кто-то. Да, может быть, но только как ваше личное мнение.
Советую купить печенья, а если полагаете, что гламурно, то лучше халвы.
И имена их вовсе не важны. Важны эмоции и чувства. Важны потому, что это их жизнь.



2.
Была у них любимая игра. Такое почти интимное занятие. У каждого лист бумаги, называются четыре слова, просто и наобум. И потом нужно все это объединить в образ. Одним словом.
Поджав ноги, или закинув на его колени, она сочиняла. И он азартно придумывал рядом. Выиграть в этой игре нельзя. Ведь оценить лучше или хуже образ сложно. Я бы сказал практически невозможно. Совсем.
- Ну давай, называй свои словечки!
- Сам ты словечки
- Ну же!
- Ап! Записывай! Маска, дерево, листок и собака
- Ой, девушка, мне уж Ваши образы…. Хохотал он.
- Пишу – пишу, твои нестандартные слова
- Итак – жизнь, перчатка, кусочек и поэма.
- Филоооооооософ. – Нахмурилась она.
На обычный белый лист ложатся чернила. Разных цветов. Это их правило. Он пишет черными, она ярко-синими.
Маска
Дерево
Листок
Собака
 Думай, думай. В маске… Под деревом. Нет! Как-то не так…
Идет по улице девушка в маске. У нее свидание. Под деревом на окраине деревушки. Почему в маске? Потому что она тайна, пока еще тайна. За ней увязался пес. Стелется и пытается лизнуть. Назойливый, но очень добрый пес.
Заулыбалась и сама не заметила когда.
Образ. Что ж это за образ… Как в сказке прямо. Похоже на сон. Будет сон. Решено – это сон: маска, листок, собака, дерево.
Жизнь
Перчатка
Кусочек
Поэма
Как она смешно щурится, а теперь улыбается. Какая же она все-таки моя. Погладил ее колено.
Образ… Образ. Жизнь только начинается. Ее взмах перчаткой, как вызов, а я ей шептал кусочки из какой-то поэмы. Какой-то лирический авангардизм. Юность. Вот и образ. Смешно, конечно, как старикан.
- И что у тебя получилось?
- Только не смейся! У меня получился - сон.
- А у меня – юность.
Долгие тридцать секунд молчания. Потом совсем не сон. Потом все-таки сон.
Какие же мы юные и счастливые – думал он засыпая.

Раскрошилось печенье. Пыль на пальцах стала кашицей, липкой и неприятной. Это не конец, и даже не начало. Это мое чувство. Не важно как его обзовут. Оно мое.


3.

Щурясь от солнца, лежа под теплым, но отчаянно серым утренним одеялом, она рассматривала свой палец. Палец торчал из под одеяла. Пошевелила. Подумалось вдруг, что палец такой живой, а она тоже жива, но только под одеялом. Вокруг ее нет, а там есть.
Мысли и образы перед глазами. Не кадрами, как пишут в книгах или показывают на широком экране, а яркой объемной и эластичной картиной. Трехмерным панно. Как вид с вершины на плато с ущельями, тропинками, песками, дорогами.
Вспомнилось их знакомство.. Удушливый трамвай, запотевшие стекла, не менее запотевшие пассажиры, и естественно кондуктор. Тетя лет неопределенных и потрясающе крикливая.
Парадокс человека в его жажде к власти. Кондуктору дана власть ценою в десять рублей, и кондукторы ею пользуются сполна. За эти самые десять денежек тебя можно оскорбить, унизить, помучить, причем совершенно почти законно. Впрочем, конечно, это описание совсем не закон.

Она ехала в трамвае. В голове что-то плавало, какие-то мысли, мечтания.
Судорожно дернувшись транспорт транспорт остановился. Осторожно ступив на верхнюю ступеньку, она приподняла край юбки, вскинула глаза и увидела руку.
Он подал ей руку и ждал ее внизу. Ждал и улыбался.
Аккуратно взялась за поданную ладонь и ощутила, как его пальцы слегка сжались.
Потом они шли по слякотному асфальту. Общались и улыбались. Именно так. Улыбались…

Она перевернулась на бок. Поймала взглядом стопку мятых листков на столе. Опавший цветок, чашка и включенная настольная лампа.
На листках жирафы, бегемоты, зебры, пампасы и прерии. Карандашом, на огненно-белом картоне.
Все-таки утро и его ужас это, безусловно, наказание человеку.
Общение с зеркалом, щетками, расческами и джезвой окончено – добрый день, взамен ужасного утра.
Ее жизнь это горы карандашных зверей и ожидание. Звонки, сообщения, чувства, эмоции. Чего угодно. Чтобы уснуть. Уснуть не одной. И не не с ним.
И пусть, пусть говорят – сентиментально. Пусть это кажется обычным. Пусть кричат, что ничего нового в этом нет. Все равно. Человек живет обычным. Каждый день. Каждый час. Нас окружают обыденное и стандартное. И нет ничего хуже, чем искать в этом оригинальность. Делая заложником себя. Надо идти. Не стоять, а идти. Еще хорошо бы не бежать. Тогда действительно успеешь рассмотреть в каждодневном – яркое.

Они стоят в переулке. Мелкий дождь. Темнота. От единственного фонаря тусклый свет. Лужи бликуют, а капли переливаются нитками струй в цилиндрики света. Как на картинах импрессионистов.
Она прижалась – он обнял. Их заворожило это простое и стандартное – капли и свет, а ощути лось что-то живое и совсем другое. Совсем другое.
Переулок. Отчего он вспомнился. Наверное в этом есть смысл. В такой памяти.

Очередной жираф оказался печальным, очень-очень, и с одной жирнонарисованной ресницей. Задумалась и зарисовалась…
Жирафу дорисовали солнце, одинокую ветку и кактус.
Жираф один не будет. Ее нестандартное чувство сжимает веки и руки, а значит, одна она не будет.