Работа 3. 3

Работа№3.
Доленнарвен - Рукописи не горят

Рукописи не горят. Так, кажется, говорил мессир Воланд. Я не верю ему. Рукопись, настоящая рукопись, доверенная бумаге, пергаменту, папирусу, а не безликой машине, горит. Горит быстро и ярко, на миг согревая нас и освещая все вокруг. А потом остается только пепел, немного серой пыли. Иногда на ней можно различить остатки букв или даже отдельные слова, старательно выведенные автором, а потом уничтоженные безжалостным критиком. Чаще всего автор и критик – это одно и то же лицо. Никто так не придирается к собственным произведениям, как ты сам. Сожаление приходит уже позже, когда произошло непоправимое.
Сколько великих произведений погибло в пламени, сколько писателей так и осталось безвестными? Не сосчитать.
Я, конечно, не Воланд. Я простой физик. И немножко лирик. Совсем чуть-чуть. Почему я начал это писать? Я хочу рассказать вам о своей ошибке, которой суждено было изменить судьбы многих.
Начнем с самого начала.
Все свои дни я проводил в маленькой лаборатории с обваливающимися потолками, щедро выделенной мне заботливым НИИ, Впрочем, наши чувства были взаимными. Я заботился о репутации родного НИИ ничуть не больше, чем оно обо мне. Я лишь старательно создавал видимость работы, запуская мерно гудящие приборы с мигающими разноцветными лампочками, а сам в это время писал роман.
Конечно, мне далеко до признанных мастеров литературы. Сам я оценивал свое произведение на четверку с минусом, причем исключительно за стиль. Сюжет был хорош. Я придумал его еще в школе и все это время оттачивал, доделывал, продумывал. Я прошел все дороги рядом со своими героями, я жил их жизнью. Этот сюжет был достоин пера мастера.
Я не мастер. И даже не филолог. Чтобы не переделывать по двадцать раз одну и ту же фразу, подобно герою Камю, я решил не перечитывать написанное до того, как будет готова последняя строчка.
Это оказалось не так сложно. Герои шли к намеченной цели, ручка летала по страницам тетрадей. Перечитывать просто было некогда.
Когда повествование было закончено, я облегченно вздохнул. Теперь можно было спокойно все проверить.
Лучше бы я этого не делал. Стройный, тщательно продуманный ход сюжета казался сплошным штампом, неудачной попыткой подражания неизвестно кому. Герои вели себя как полные идиоты, их действия можно было предсказать на много страниц вперед. А язык… Это было что-то среднее между диссертацией по физике и записками сумасшедшего. Я не мог поверить, что способен написать такое.
Все мои мечты о славе, восторженных отзывах и толпах поклонников рассыпались, как карточный домик.
Рука нащупала в кармане зажигалку. Вот оно, решение! Этот роман не должен увидеть свет.
Пламя неуверенно лизнуло истрепанные, покрытые пятнами листы. Я стоял и молча смотрел, как исчезает результат многих дней работы.
Наконец, огонь угас. В металлической кювете осталась только горстка пепла. Я аккуратно ссыпал его в круглую банку из-под чипсов и спрятал в самый дальний угол шкафа.
Трудно сказать, зачем я это сделал. Одно очевидно – именно оставленный непонятно зачем пепел бездарного романа стал причиной всех событий последнего года.

В тот день я долго не мог уснуть. Мысли о сожженном романе не выходили из головы. Теперь, когда ворох тетрадок превратился в пепел, сюжет казался не таким уж и бездарным. Да и язык не слишком плох. Все можно было бы поправить. В конце концов, надо же с чего-то начинать. На прилавках полным-полно книг в десять раз хуже этой!
Однако чувство сожаления пришло слишком поздно. Переписывать роман заново не хотелось. Я бы просто не выдержал еще нескольких лет работы над тем же сюжетом. Оставалось одно – пепел.
Я не волшебник, да и книга не феникс. Ее невозможно восстановить. Хотя…
Я вскочил и заметался по комнате. Физик я или нет? Молекулы, атомы… Они рассыпались, потеряли свою форму. Что такое горение? Это соединение с кислородом. А если попробовать обратный процесс? Связи между молекулами разрушены, но они должны еще некоторое время помнить друг друга.
Натянув джинсы и куртку, я помчался в лабораторию, одержимый новой идеей. НИИ когда-то закупил кучу импортного оборудования, и теперь оно пылилось в шкафах, занимая добрую половину и без того небольшой комнаты. Кто бы мог подумать, что оно когда-нибудь пригодится?

Время шло, эксперимент следовал за экспериментом. Доверяя больше своей интуиции, чем справочникам и учебникам, я делал все новые и новые приборы, пока, наконец, горстка пепла не превратилась снова в лист бумаги, слегка желтоватый, но вполне крепкий.
Увы, восстановить свой роман мне так и не удалось. Пепел так и остался пеплом, похоже, прошло слишком много времени.
А вот недавно сожженные листки восстанавливались вместе со всеми надписями. На следующий день я продемонстрировал свое изобретение начальству. Начальство скептически хмыкнуло, но милостиво разрешило дать небольшое объявление в газету.
Первую неделю никто не приходил. Я уже начал было сомневаться в пользе своего изобретения, но потом в моей лаборатории начали один за одним появляться авторы с повышенным уровнем самокритичности. Я и подумать не мог, что такое количество людей что-либо пишет, причем пишет именно на бумаге. Всклокоченные парни, очаровательные мечтательные девушки, люди, переживающие кризис среднего возраста. Уничтожив тексты своих произведений, они раскаивались и шли ко мне.
– Рукописи не горят, – говорил я, возвращая им заветные листки.

Прошел год. Прибор работал как часы, начальство, которое решило брать с авторов деньги за восстановление произведений, уже успело обзавестись новыми иномарками, а я сидел все в той же лаборатории. Я не получал ни копейки из денег горе-литераторов, но зато никто, кроме меня не знал принцип работы прибора. Это было моим главным и единственным условием.
Однажды во время обеденного перерыва ко мне в лабораторию ворвалась женщина. Бледная, растрепанная, с горящими глазами она напоминала ведьму.
– Ты! – закричала она с порога. – Это ты виноват!
– В чем? – опешил я.
– Это из-за твоего дурацкого аппарата он покончил с собой!
– Кто?
– Мой сын! – по лицу женщины текли слезы ярости. – Если бы он просто сжег свою книгу, ничего бы не случилось. Редактор разнес его в пух и прах, и все это благодаря тебе!
Лицо ее посерело, голос сорвался. Схватившись за грудь, она с тихим стоном осела на пол.

Скорая констатировала смерть от инфаркта. Начальство, выслушав мой рассказ, привычно хмыкнуло и велело не обращать внимания на сумасшедших.
Но я не мог так все оставить. Приятель-журналист помог найти данные о самоубийствах за последний год. Результаты оказались ошеломляющими: часть людей покончила с собой после разговоров с редакторами издательств. Они сжигали книги, восстанавливали их, а потом слушали жесткую критику, и не могли пережить потрясения. Ведь одно дело – когда сам осознаешь несовершенство своего творения, и совсем другое – слышать о его бездарности от постороннего человека.
Вместе с осознанием произошедшего пришел страх и ужас. А как бы поступил я, узнав горькую правду о своем романе? Это должно было прекратиться.
Полчаса в запертой лаборатории – и прибор превратился в кучу деталей. Оставались только чертежи и схемы. Я бросил их в кювету и поднес спичку.
Как и год назад, пламя взвилось вверх, пожирая плоды моих трудов. Пара минут – и все кончено. Я ссыпал пепел в банку с остатками романа.
За окном тихо заворчала иссиня-черная туча, закрывшая большую часть неба. Я распахнул окно. Тяжелый воздух не двигался, все замерло. Потом туча снова подала голос, и первый порыв ветра взметнул пыль. Прохожие заторопились к ближайшим магазинам. Хлопнуло окно, раздался звон разлетевшегося стекла. Природа буйствовала, словно понимая мои чувства.
Я снял крышку с банки. Ветер подхватил серый порошок и унес высоко в темное небо.

Я не Воланд. Не мне решать судьбу рукописей. Жаль, что осознание пришло только сейчас.

Вы спросите, что я делаю теперь? Занимаюсь любимым делом. Начальство НИИ с большим удовольствием выпроводило меня. Насколько я знаю, они все еще пытаются восстановить прибор, но это им никогда не удастся. Ведь для того, чтобы пепел мог снова стать рукописью, нужно, по меньшей мере, быть писателем.


4.04.06