Литконсультация

 Письмо из журнала пришло в субботу утром. Андрей прочитал его прямо в парадной, торопливо надорвав голубой конверт.
 
«Уважаемый Андрей!
 Мы внимательно прочли Ваш рассказ. При несомненных достоинствах Вашего произведения, оно содержит и ряд серьезных недостатков, не позволяющих нам опубликовать его в нашем журнале.
 
Если Вы хотите более подробно узнать мнение редакции о Вашем рассказе, просим позвонить по телефону…
 С уважением,
 И. Красина, литконсультант»
***

Фамилия была ему не знакома, как и закорючка подписи, выведенной черными чернилами. «Перо совсем сточилось. Вон какой жирный штрих», – подумал Андрей. Он любил тонкопишущие ручки, но по-настоящему хорошо писали лишь ручки с золотым пером, а они стоили дорого.

Отказ его не слишком огорчил. По дороге к метро Андрей решил, что цену себе, как писателю, знает. Советами вроде «больше работать над словом» и «читать признанные произведения русских, советских и зарубежных классиков» он сыт по горло. В институте, на первой паре, под заунывный голос преподавателя истории КПСС, долдонившего про «исторические победы партии на фронтах Великой Отечественной войны», он снова задумался о своем отвергнутом рассказе… Красина. Посмотреть бы на эту Красину. Ее мнение Андрея не интересовало, а вот сам рассказ забрать стоит. Пишущей машинки у него не было, и дарить редакционной корзине двенадцать страниц, которые печатались урывками, он не собирался. Колька Волынцев говорил, что лучше начинать с периферии; откуда-нибудь с Урала или Сибири. Там журналы не так избалованы материалом, и на фоне производственно-колхозной серятины его романтические вещи неожиданно могут проскочить.

А ведь сегодня – «черная» суббота или, как ее еще называли, «романовский довесок». Редакция должна работать. Дождавшись перерыва, Андрей спустился вниз, кинул в щель автомата двухкопеечную монету и набрал редакционный номер.

– Редакция, – ответил низкий женский голос.
Андрей назвал себя и объяснил, что хотел бы забрать рассказ.
– Тогда, если можете, приезжайте прямо сейчас. У нас сегодня короткий день, – сказала женщина.

Андрей задумался. Деканат довольно строго учитывал прогулы лекций по истории КПСС и прочей идеологической муре. За это можно было и без стипендии остаться. Но в понедельник – военная кафедра, которую вообще не промотаешь. Во вторник нужно переписывать заваленную контрольную по математике. В среду…

– Так вы приедете? Или можем договориться на другой день.
– Приеду, – ответил Андрей и побежал в аудиторию за портфелем.
***

Институт и редакцию связывал прямой автобусный маршрут. Автобус подошел из новых: теплый, с мягкими и пока еще чистыми сиденьями. Андрей глядел в окошко и мысленно обещал себе, что ни в коем случае не станет вступать в спор. А то в «Смене» он сцепился с какой-то девицей, взахлеб доказывая ей, что членство в комсомоле никак не влияет на литературные способности. Девица шпарила как по писаному, говоря о партийности литературы, о том, что никакого «чистого искусства» нет и быть не может. Он проспорил битых два часа и ушел охрипший, с гудящей головой и паршивым настроением.

Андрей еще раз перечитал письмо. И. Красина. Наверное, Ирина. Или Инна.

Автобус покатил в сторону Конюшенной площади. Андрей свернул в переулок и вскоре добрался до трехэтажного дома, где помещалась редакция.

Вместо приятного тепла внутренности дома встретили его почти уличным холодом. Батареи не работали. В приемной было пусто, только из дальней комнаты острым углом выбивался свет. Андрей прошел туда.

В комнате пахло сигаретным дымом. За столом сидела женщина в толстом сером свитере. На плечи у нее было наброшено пальто. Женщина чиркала по машинописным листам, постоянно встряхивая авторучку.

– Это вы звонили? – спросила женщина.
– Да.
– Давайте знакомиться. Иветта Красина. Можно просто Вета. Отчество не люблю и не пользуюсь.

Андрей поздоровался. Пока литконсультант Иветта Красина рылась в завалах письменного стола, разыскивая его рассказ, он глазел по сторонам. Женщина ему не понравилась. В отличие от героинь его рассказов, в ней не было тонкости и изящества. И за собой не очень следит. Вон, руки с облезлым маникюром, будто не в редакции работает, а рыбой торгует. Ей бы вообще лучше родиться мужчиной.

Наконец Иветта нашла рассказ Андрея. Страницы не слишком помялись; можно будет послать в какой-нибудь иногородний журнал. Оставалось запихнуть листы в портфель, попрощаться и уйти. Но вместо этого Андрей вдруг спросил:

– А чего ж вы мне не написали, чтобы я больше работал над словом и читал классиков?

Иветта оторвалась от страницы.
– Я никому такого не пишу. Извините, штампов мне вот здесь хватает.
Она ткнула пальцем в исчирканный лист.

Андрей забыл, что его не интересует мнение «литконсультантши» о своем рассказе. В нем опять зашевелилось дурацкое желание поспорить. Доказать свою правоту. Сиди здесь человек пять (по числу столов), они бы, конечно, забили его своими контраргументами. Такой опыт у Андрея тоже имелся. А вот один на один… почему бы не сразиться?

Андрей уже и затравку придумал.
– А кем вообще нужно быть, чтобы у вас печататься? Комсомольским активистом? Отличником учебы? В стройотряды ездить? И существуют ли на самом деле те счастливчики, кого у вас печатают? Может, вы здесь самих себя печатаете под разными псевдонимами?

Литконсультант отложила ручку и потянулась к пачке сигарет. Вытащив сигарету, она почти поднесла ее к губам, потом вдруг убрала обратно и сказала Андрею:

– Вы хотите знать, почему вас не напечатали?
– Хочу, – сердито бросил Андрей и про себя подумал: «Обещал же себе!»
– Я жутко не люблю холодрыгу, – вдруг сообщила ему Иветта. – В холоде просто дурею. За эту неделю батареи уже второй раз скопычиваются. Как будто нам мало «черных» суббот! Короче говоря, у меня к вам предложение: отправиться ко мне. Там в тепле и поговорим. Согласны?

В институте, если туда вернуться, Андрея ждал скукотный семинар. Дома – теснота «хрущевки», гордо именуемой трехкомнатной квартирой. В гостях у творческих работников он еще никогда не бывал. По его извилинам заползали червячки любопытства, и он согласился.

Марсово поле встретило их колючим морозным воздухом, Вечным огнем и полным отсутствием трамваев. Иветту, похоже, это не особо смутило.
– Знаете, отсюда до меня сорок минут ногами. Двинули?

И они двинули по Кировскому мосту. Иветта как будто забыла, что в холоде она дуреет, и начала рассказывать Андрею про нюансы издательской работы. Кое-что он слышал от Кольки Волынцева, но тогда не поверил и, естественно, начал возражать. Колька снисходительно посмотрел на него (Андрей иногда просто зверел от этих снисходительных взглядов, а любимое Колькино словесо «старик» его вообще бесило) и больше таких разговоров с ним не вел. Иветта оказалась первым взрослым человеком, не ударившимся в назидаловку. Она говорила с Андреем так, будто читала лекцию на тему «Маленькие редакционные хитрости».

Андрей узнал, что рассердивший его редакционный ответ является еще самой мягкой формой ответа из всех, принятых в журнале. Были варианты посуше и поидеологичнее. Больше всего Андрея удивило, что их заготавливали впрок, дабы потом не тратить время. Этим, как рассказала Иветта, занимались девчонки-практикантки с журфака. Некоторые литконсультанты настолько оборзели, что уже не считали нужным впечатывать имена, а просто вписывали их от руки. Могли написать ответ женщине на «мужском» шаблоне, зачеркнув в обращении «Уважаемый» две последние буквы и нацарапав поверх «ая».

Андрей ждал, что Иветта вот-вот повернет разговор к его рассказу. Но литконсультант Красина только усмехнулась и сказала:
– Это – присказка, Андрюша. Сказка будет впереди.

Потом она предложила перейти на «ты».
– Так общаться удобнее. А то чувствуешь себя жутко взрослой теткой.
– Сколько тебе? – стараясь говорить небрежно, спросил Андрей.
– Тридцать четыре. Что, с горизонтов вашего поколения – старуха? А вообще это самое преддверие «бальзаковского» возраста.
*** ***

Иветта жила во дворе неказистого пятиэтажного дома. Единственным достоинством дворового пространства был пятачок скверика с десятком деревьев. Андрей представил, как сейчас Иветта толкнет дверь одной из парадных, и они пойдут по щербатой, тускло освещенной лестнице в такую же неказистую коммунальную квартиру. Но литконсультант остановилась возле низкого крыльца и полезла за ключами.

– Мои апартаменты. Бывшая дворницкая. Всего по минимуму. Зато отдельная.
– И телефон есть? – спросил Андрей.
– Представь себе, нет. На Петроградской с телефонами глухо. Я ж не в райкоме и не в гастрономе работаю, Андрюша. Могу по собственному опыту сказать: без телефона тише. Нужно позвонить – иду на угол. Видел, проходили мимо? Там три будки.

Жилище литконсультанта Красиной начиналось с кухни. Дальше взгляд упирался в тамбур. За правой дверью, судя по журчанию воды, помещалась уборная. За левой – комната. Ванных дворникам не полагалось. Горячей воды – тоже, но здесь советская власть и технический прогресс внесли кое-какие коррективы. Над потемневшей эмалированной раковиной висел газовый водогрей.

По виду комнаты сразу чувствовалось: в жизни Иветты есть дела поважнее и поинтереснее, чем ходить с тряпкой. И потому третьей составляющей, доминировавшей в комнате наравне с книгами и папками, была пыль.

Но все равно, как это здорово – иметь свое жилище. Уходить и приходить, никому ничего не объясняя и не выслушивая ничьих нотаций. Из всех знакомых Андрея только Волынцев жил отдельно от родителей. У остальных, в лучшем случае, была своя комната в родительской квартире. Андрей к числу таких счастливчиков не относился.

– В магазин надо заскакивать по пути домой. Потом даже под дулом пулемета не пойду, – сказала Иветта. – Кормимся тем, что есть.
– Я могу сходить, – предложил Андрей.
– А отправлять в магазин гостей – это свинюшество.
– Да я и есть не особо хочу.
– Не врите-с, молодой человек. Небось с утра бутербродик куснул – и все.

В кастрюле нашлась вчерашняя картошка. Иветта покрошила ее на сковородку, добавила луковицу, полила постным маслом и поставила жариться.
– А теперь, Веточка, – сунь носик в шкафчик и произведи ревизию съестных припасов, – сказала она себе.

Пока Иветта разглядывала содержимое своего обшарпанного кухонного буфета, Андрей разглядывал ее. Он вспомнил расхожее изречение: «Либо красота, либо мозги». Мозгами Иветту природа не обидела, зато красотой зримо обделила. Голова крупная, вместо прически – «конский хвост». Косметикой Иветта не пользовалась, а в одежде ценила, главным образом, удобство оной. Балахонистый серый свитер крупной вязки вполне отвечал этому требованию, брюки – тоже.

Сковородка, накрытая сверху зеленой крышкой, трещала и фырчала. Литконсультант Красина критично щурилась на пряники, обнаруженные в бумажном кульке. От нечего делать Андрей стал мысленно переделывать чужое жилье под свой вкус. Перво-наперво, он обязательно поставил бы здесь ванну. Потом его взгляд упал на рыже-коричневый пол. Этот цвет Андрей ненавидел с детства. А когда ему, вместо вразумительных объяснений говорили: «Так принято», – он вообще сатанел. Плевать ему, что и кем принято. Пол он сделает синим. Вместо голой лампочки на засаленном проводе – светильник. Или лучше плафон дневного света?

Он так и не успел решить. Иветта разложила картошку по тарелкам. Андрей почувствовал, что действительно хочет есть, и даже не поморщился на жареный лук (дома он всегда вылавливал кусочки лука). За едой молчали. Потом Иветта поставила чайник.

– Чай будем пить в комнате, – объявила она. – Это совсем другой процесс. Тем более, когда пьешь нормальный чай. Мне тут подруга несколько пачек индийского достала. «Со слоном».

Чаепитие происходило на небольшом овальном столике, уцелевшем от другой эпохи. Пряники пришлось размачивать.

– Вот дура! – спохватилась Иветта. – Их же в духовку можно было засунуть. Теперь поздно. Но тебе же, Андрюша, не пряники нужны. Ты терпеливо ждешь от меня «вещего слова».

Иветта отставила чашку и закурила.

– А ты, смотрю, не куришь.
– Нет.
– Тоже правильно.
– Где сказка? – напомнил ей Андрей.
– Будет тебе и сказка… Знаешь, есть люди, которые очень хотят писать, но им не дается родной язык. Каждую фразу вымучивают. У тебя – другой случай. Пишешь ты гладко. Фразы строить умеешь, и к грамотности твоей не прискребешься. Единственно, чего не хватает, – жизни. Догадываюсь, что у тебя и другие рассказы такие же… стерильные и сработанные по одной схеме.

– Какая проницательность! – не выдержал Андрей. – По одному рассказу – и готов приговор. Не верю!
– Веришь, иначе бы не взвился. Десять лет в редакциях поработай – тоже станешь проницательным. Ты ведь сам спросил, почему тебя не печатают. Было?
– Было, – угрюмо согласился Андрей.
– И ты все свалил на идеологию: я, мол, не желаю плясать под комсючью дуду, не пишу про ударные стройки и борьбу за светлое будущее, вот мои рассказы и заворачивают. Нашел себе объяснение. Поверил.
– А что, не так? – огрызнулся Андрей.

– Отчасти так. Но только отчасти. Понимаю, ты эту власть не любишь. В их игры играть не хочешь. Не желаешь идти на компромиссы ради публикации. Похвальная черта. Но самое смешное: твой рассказ скроен по тем же меркам соцреализма. Такой же придуманный мир, схематичные герои. Да, они у тебя не произносят штампованных речей о ведущей роли партии. Они говорят другими штампами – из якобы научного мира. Ты пишешь о мире, куда тебе очень хочется попасть. Поди, Гранина начитался. Но Гранин знает научную среду, а ты – нет, и вся твоя незналовка сразу вылезает. Тогда уж лучше пиши фантастику – там жанр позволяет выдумывать что угодно.

Иветта залпом допила остывший чай.
– Но вообще-то, хорошая фантастика – она ведь тоже больше людей описывает, а не только нуль-транспортировку или еще какие-нибудь чудеса.

М-да, это тебе не комсомольская дурочка из «Смены». Иветта не дразнила его, не играла в поддавки, не произносила сладеньких успокоительных фраз, как редакционный секретарь Клавдия Львовна. Зато Клавдия Львовна не посягала на мир его рассказов. Иветта же замахивалась на святая святых. И не просто замахивалась. Била наотмашь.

«А кто тебя сюда тащил?» – ехидно спросил Андрея внутренний голос. «Думал, тебе здесь тетенька раскроет волшебную формулу? Ты эту формулу применишь, и журналы сразу начнут охотиться за твоими рассказами?»

Потом он вспомнил чьи-то слова: первое впечатление о человеке – самое правильное. А Иветта ему не понравилась, едва он ее увидел. Мозги мозгами, но не понравилась. Мир его рассказов населяли совсем другие женщины. Они не курили и не жили в пыльных комнатах. Вон, у нее даже пластинка на проигрывателе серая от пыли. И вообще: кто его здесь держит? Он – взрослый человек, а не школьник, которого оставили после уроков. Сейчас он встанет, скажет спасибо за угощение и уйдет.

– Сядь, Андрюша. Хотел знать мое мнение – изволь дослушать до конца.

Иветта снова потянулась к сигаретной пачке.
– Что ты жизни не знаешь – еще полбеды. Это – дело наживное, прости за тавтологию. Но ты боишься жизнь узнавать. Убегаешь от нее в свои придуманные миры. Поскольку главного героя рассказа ты списал с себя… не мотай головой, ничего в этом плохого нет… я подозреваю, что у тебя и настоящих-то отношений ни с одной девчонкой не было. А если б были, твой герой, оставшись наедине со своей Леной, говорил бы не только о предстоящей экспедиции ее отца. Надо же, какие благовоспитанные юноша и девушка! Как два пупсика. Слайды они смотрят. И у героя ничего между ног не шевелится? И ему совсем не хочется эту девицу на колени посадить и кофточку ей расстегнуть? Ну да, она же у тебя «звонкая и прозрачная». Как манекен. Они у тебя оба – неживые.

– Кто тебе дал право…
– Никто, Андрюша. Я могу замолчать и больше не смущать твою творческую душу. Ищи себе восторженных слушателей. Будешь им читать свои опусы, а потом складывать в стол. Как мадам Туркина.

Иветта не ошиблась: Лену Андрей действительно считал своей. Он поселил ее в красивом доме на улице Чайковского. Дом стоял напротив автобусной остановки. По утрам, когда Андрей ждал там порядком набитый «первач», в крайнем правом окне шестого этажа его встречал уютный свет торшера с оранжевым абажуром. «Доброе утро, Ленка», – мысленно здоровался он. Да, его Лена жила в ином мире, очень отличающемся от бетонной коробки, где вместе с родителями и дурой-теткой обитал он сам. Объяснить Иветте, что его героя не занимало тискать любимую девушку, что слайды, присланные ее отцу из Швеции, были несравненно интереснее расстегивания пуговиц на кофточке?

Он ничего ей не скажет. Узнав, где стоит этот дом, литконсультант Красина выстрелит и туда. Скажет, усмехнувшись, что в комнате с оранжевым абажуром живет какая-нибудь бабка-пенсионерка, которая сквалыжничает с соседями из-за оплаты электроэнергии и уборки мест общего пользования.

Иветте он скажет другое. Слова пришли сами собой.
– У тебя просто нет идеалов. Может, их вообще не было. А свои я тебе топтать не позволю. Слышишь?

Иветта размяла сигарету о борт пепельницы.
– Замечательно, Андрюша. И ты готов доказать верность своим идеалам? Или ты умеешь только киснуть от каждого поглаживания против шерсти?
– Готов, – процедил он сквозь зубы.
– Сейчас проверим.

Иветта подошла к окну и резко задернула плотную штору. В комнате стало вдвое темнее. Затем литконсультант Красина, странно усмехаясь, стащила с себя балахонистый свитер, блузку и нечто вроде майки. Дальше не было ничего кроме большой, немного отвислой груди, которая под свитером совершенно не угадывалась.

– Ну, Андрюша? – усмехнулась Иветта. – Выдержит твой идеал против не идеальной, но живой женщины?.. Что пялишься? Назови меня развратной бабой, заманившей к себе молоденького мальчика. Можешь и похлеще назвать, если умеешь. Есть такое словечко из пяти букв. Ты свободен, Андрюша. Можешь повернуться и уйти вместе со своим идеалом. Идеалы-то, милый мой, защищать надо. Если они, конечно, идеалы…

В каком-то фантастическом романе он читал, как у героя отключилась воля. Умом тот понимал, что должен спасать товарищей, а сам все глубже уходил в смертоносный лабиринт.

Разум Андрея говорил, что нужно немедленно бежать отсюда; часть тела, находившаяся между ног, ничего не говорила. Она отчаянно хотела Иветту Красину.

Андрей не помнил, как обхватил руками голую веснушчатую спину Иветты и притянул к себе. В ее голубых, чуть водянистых глазах пропала недавняя колкость. Она провела Андрею по волосам и тихо сказала:
– Раз до этого дошло, давай ляжем.

Дрожащими руками Андрей снял с себя все кроме трусов. Иветта, сама успевшая полностью раздеться, сорвала и их, толкнув его на тахту с неубранной постелью.
– Ну, рассматривай меня. Трогай. Хоть узнаешь, как женщина устроена.

И Андрей стал рассматривать и трогать женщину, которая едва ли не каждой частью своего тела противоречила его представлениям о женской красоте. У Иветты был дряблый живот, толстые ляжки, толстые и довольно волосатые ноги с крупными ступнями. От нее пахло табаком и женским потом. Но пальцы с облезлым маникюром ласково гладили его, и Андрей чувствовал: она не фальшивит и не подыгрывает ему.

– Почему у тебя там мокро? – спросил он.
– Да все потому же: у меня живое тело, и оно откликнулось на желание твоего тела.

Слово «желание» подхлестнуло Андрея, и он полез на Иветту, утыкаясь своим набрякшим и уже совсем скользким членом в ее шерстистый лобок.

– Андрюша, постой. Нельзя сегодня в меня.
– П-почему н-нельзя? – выдохнул он.
– Ты про опасные дни у женщин слышал?
– Нет.
– В эти дни очень велика вероятность обзавестись потомством. Думаю, дети нам с тобой не нужны. А изделия за четыре копейки у тебя при себе нет.

Андрей покраснел.
– Не смущайся, Андрюша. Ты не виноват, что вам вместо основ полового воспитания долдонят о любви народа к своей партии. Вот там презервативы не требуются: все равно никакого оплодотворения. И еще запомни: женщины тебе многое простят, если не будешь доводить их до аборта.
– Это… больно?
– Иногда очень. И всегда унизительно.
– Почему?
– Для этого тебе нужно влезть в женскую шкуру. А пока ты очень хочешь влезть на меня и не знаешь, что теперь делать.

Иветта протянула руку к изголовью, где у нее лежала кучка выстиранного, но еще не выглаженного белья, и выхватила оттуда махровое полотенце. Полотенце она подложила под себя.
– Будет немногим хуже. Давай.

Мягкие ляжки Иветты довольно плотно сжали его член, оставив совсем узкий проход. Иветта закрыла глаза. Растопырив пальцы, Андрей уперся в ее груди и стал делать то, что еще никогда не делал в реальной жизни… Он успел качнуться всего несколько раз, чувствуя, как струя теплого семени заливает полотенце.

Он долго проваливался в сон. Из глубины его существа начала подниматься вторая волна желания, но сон успел раньше.

*** ***

Когда Андрей проснулся, в комнате было совсем темно. Иветта сидела за письменным столом и продолжала чиркать в машинописных листах. захваченных ею из редакции.
– Сколько времени? – испуганно спросил он.
– Половина восьмого, – не поднимая головы, ответила Иветта. – Ты извини, мне всю эту массу к понедельнику нужно просмотреть.

Андрей даже обрадовался тактичному намеку. Он быстро оделся.
– Я… пошел.

Свет в кухне она зажигать не стала – вполне хватало отблесков дворовых фонарей.
– А насчет того, что у меня нет идеалов, ты Андрюша прав. Нет. Только принципы остались.
– Мы еще увидимся? – вдруг вырвалось у него банальная фраза, которая всегда злила его в рассказах и повестях.
– А ты-то сам хочешь? – спросила Иветта.
– Не знаю.
– Тогда и ответ откладывается, пока ты не поймешь, нужно ли тебе это… Все, Андрюша, иди. Счастливо.
***

Дойдя до «Горьковской», он не поднялся в вестибюль станции, а вывернул на Кировский проспект, к автобусной остановке.

В знакомом окне светился знакомый торшер с оранжевым абажуром. «Наверное, она сейчас слушает Вивальди и, как всегда, помогает отцу что-нибудь считать», – подумал он.

На остановке было пусто. В душе Андрея – тоже.
– Прости меня, Ленка, – прошептал он и побрел к метро.