Воздушный шар. роман-отчаяние. часть первая, гл 8-14

8.
- «Поход по пачке «Беломора»! Ну и выдумали же! – сказал Дмитрий, - А вы «Беломор»-то откуда и видели? Его уже лет 10 как не выпускают, вроде.
- Видели-видели! Мы еще и не то видели – отозвался Вовка.
- Ладно. Давайте лучше подумаем, как нам завтра Женьку с днем рождения поздравить. Как-никак круглая дата – 15 лет!
- Хм, надеюсь она что-нибудь вкусненькое для этой цели с собой прихватила?
- Тебе бы, Вован, только вкусненькое на халяву поесть. Ты сам-то подарок приготовил?
- Да ладно, Дмитрий, это я так. Тоскую без плодов цивилизации…
- Вот она, твоя цивилизация – со всеми ее плодами. – Дмитрий указал на огромных размеров кучу мусора, состоящую, в основном, из бутылок, пустых сигаретных пачек, упаковок от чипсов и использованных шприцев.
- Я еще по дороге немного насобирал, - подошел Аркаша. За веревками и стяжками, опутывающими его рюкзак, живописно были заткнуты пластиковые бутылки, обертки, фантики, коробки, - Это всё нельзя жечь. Давай, Вован, копай ямку…
- Опять Вован копай…- грустно произнес Вовка.

Главное событие – Женин день рождения. Тихо (как сказала Дина – «хило») спели ей поздравление. Все утро обсуждали дальнейший путь: идти ли на Ладогу? Многие предлагали немного вернуться назад, к скале, и заняться альпинизмом. Так и решили. На утреннем кругу в честь Жениного дня рождения все получили мешочки с сухим пайком – орешками и сухофруктами – на три дня, которые большинство съело в тот же день
 Вышли опять в 12 часов дня. Вова вел нас по 100-метровой карте. Вывел с полуострова и шел довольно решительно и уверенно. Сзади раздавались удивленные крики взрослых: «Стой!», но Вова, ответив: «Здесь тропинка», смело полез вверх по скалам сквозь заросли леса через колючую проволоку, сохранившуюся, вероятно, от финской войны. Полад сказал: «Эту тропинку протоптали ежики» - она была едва различима. Когда мы залезли на вершину – выяснилось, что в любую сторону – идти вниз – это была действительно вершина. Отправили гонцов искать путь. Те, кто остался наверху, – вели философские разговоры о судьбе и перевоплощениях. Брусника вокруг отличалась особой свежестью и величиной. Вернувшиеся гонцы повели нас сквозь лес, наполненный чудесной малиной. Вышли на поле, где устроили сражение свежескошенным сеном. Дальнейший наш путь вел к скале. Дойдя до скалы, одна группа пошла ставить палатки, другая – вешать веревки и готовить скальную практику. А мы (Аня, Лиза, Даша, Дина, Арик, Стас и я (Е.Б.) охраняем лагерь, варим варенье, жарим грибы, бережно собранные Женей и ждем скалолазов. Темнеет. Катя.

Сегодня мы ели довольно долго. Вечером поставили палатки на большом утесе. Небольшая группа отправились на небольшую гору. Поднимались на веревке, лазали по ней. Сейчас вечер, горит костер, тихо и мирно о чем-то говорим, похоже, о том, как было на скале. Огонь, тихо потрескивая, огибает контуры котла, в котором уже подкипают деньрожденные щи. Ведь у Женьки День Рождения! Как это хорошо! День Рождения! Даша.

Празднуем уже в ночи день Рождения Жени, «крещенной в этот день на скале». Внизу тихо плещет вода, а мы на самом лбу каменного мыса в теплой компании. Катя.

В тот день, в день своего рождения, Женя у всех на глазах сорвалась и упала со скалы…


9.
К поезду они шли также, как и провели эту, самую короткую в их жизни ночь – рука в руке, в одном ритме сердца.
В электричке болтали, смеялись, Женя что-то рисовала в Сашином блокноте, затем вдруг поднимала взгляд и долго смотрела на Андрея. Он отвечал ее глазам, и она снова принималась рисовать, писала что-то, явно не относящееся к Саше:
В эту ночь я буду лампадой
В нежных твоих руках.
Не разбей, не дыши, не падай
На каменных ступенях…
В блокноте серым, простым карандашом была нарисована девушка. Она лежала с закрытыми глазами, широко раскинув руки, раскрыв ладони. В ее груди ярко горела маленькая серая свечка… Женя перелистнула страницу и нарисовала тем же карандашом Сашу, уткнувшую нос в ворот своей шубы. Хотела что-то написать, но Вовка отобрал блокнот и начал рисовать там стада северных оленей…
- Женя, ты ведь поедешь с нами летом в поход? – поинтересовалась Саша.
- Не знаю пока. У меня такое чувство, что я теперь вообще ничего о себе не знаю.
- Но в летнем походе ты говорила, что следующим летом обязательно поедешь!
- Да, тогда я так могла говорить, а сейчас… Я и правда не знаю, Саш.
- Что-то случилось?
- Саша… Расскажи мне лучше про Колю, как вы с ним познакомились? Он такой забавный, весёлый…
 Три часа дороги, и недружелюбной толпой их встретил Город. Беззубым, с черной гнилью ртом-эскалатором их заглотило метро, всецело стараясь подчинить своему ритму. Андрей и Женя жили в разных концах Города. Они стояли посреди многолюдного перрона, держась за руки, смотрели друг на друга и молчали. Руки никак не хотели проститься, пусть даже ненадолго, разорвав невидимое кольцо их сердец, глаза не могли расстаться… Чувств было так много, но ни одного слова, способного выразить их – не находилось. Так и стояли: молча, то глядя друг на друга, немного склонив головы, то снова опуская взгляд. Вечно спешащие люди толкали их, сердились, и не упускали возможности позлословить. Женя и Андрей ничего не замечали вокруг. Они были одни в этом гулком вестибюле метро, в целом мире одни.
- Пока?
- Пока.
- Послезавтра уже увидимся в школе.
- Да.
- Ну, пока?
- Пока…
- Осторожно. Двери закрываются, - ворвался голос громкой связи.
- Пока.
Ладонь, прижатая к стеклу с надписью «не прислоняться», взгляд, желающий через это грязное стекло зацепить хоть как-нибудь, хоть на мгновение, быстро ускользающий перрон.
- Пока, Женя… Увидимся. Послезавтра…

10.
В начале XXI века люди совсем не умели управлять своим временем, поэтому и умирали они безызвестными и нищими. Чтобы исправить эту ситуацию во имя общего блага, Служба ЛВ, взяла эту трату под свой контроль. Жестко регламентируя рабочее время и часы отдыха, Служба Личного Времени установила временные границы на все: теперь не только начало и конец рабочего дня расписывались по секундам, но и, чтобы оградить людей от бездумных трат самого драгоценного достояния человечества – времени - жестко устанавливались время ночного сна, время дружбы, время для хобби и увлечений. Посещение друзей свыше 30 минут за три дня, каралось жестоким наказанием провинившегося; увлечениям отводилось не более часа в неделю. Непомерные штрафы и изощренные наказания Служба Личного Времени оправдывала тем, что она всего лишь следит за достоянием Государства и человечества, не позволяя по песчинкам это достояние разбазаривать. При этом человеку предоставлялась полная свобода выбора: он мог выбрать, потратит ли он свои законные 30 минут или час разово, или же растянет это время в имеющиеся временные рамки – на три дня, или, соответственно, на неделю. Также человек был свободен выбирать, будет ли он законопослушным гражданином, или же ослушается, и понесет наказание.
Андрей, занимаясь в досуговое время новыми разработками, сидел за компьютером, как вдруг внезапно понял, что его недельный запас времени на исходе. Выключив компьютер, не имея времени даже на сохранение документов, он со всех ног бросился бежать домой.
На улицах было темно и пустынно. Подошел какой-то запоздалый автобус без водителя, на автоматическом управлении. По краям улиц везде были расставлены электронные циферблаты, показывающие разное время, мигая зелеными огоньками цифр. «Служба Личного Времени заберет моего единственного друга, если я не успею вернуться к положенному времени!» - на бегу вспоминал Андрей Правила, введенные Службой. Знающие люди говорили, что из школы СЛВ, где собирали штрафников и обучали их распоряжаться человеческим временем, никто никогда не возвращался. «Откуда они знают это, если оттуда нет возврата, и ни один человек не покажет, где находится штаб Службы, никто никогда не видел и самого, хоть одного, служащего?! Друг мой, он однажды просто пропадет, и все. Это невозможно! Я не могу себе позволить этого!»
Да, служащие Личного Времени были, видимо, мудрыми людьми. Практически все наказания, значащиеся в «Правилах времяпользования для обычных граждан», не затрагивали провинившегося непосредственно. В зависимости от разных происшествий, у штрафника забирался ребенок, родитель или друг. Служба Личного Времени сделала точный расчет: своей жизнью могли пренебречь очень многие люди, тогда как судьба близкого человека трогала их гораздо больше. В итоге, хоть фактическое наказание несли и не сами провинившиеся, а их дорогие люди, но измерить страдание штрафника в этом случае было практически невозможно. СЛВ знала, что страдание – вот самая ужасная боль, самое страшное наказание и самое мощное табу, запрет для миллионов граждан страны. Запрет, держащий этих граждан в беспрекословном подчинении.
Тюрем уже давно не осталось: в них просто не было необходимости, поскольку любые «исправительные» работы проводились Службой на качественно новом уровне. У самого отъявленного бандита и нарушителя временного режима всегда мог найтись хоть один дорогой сердцу человек. И, разлучая людей, служащие убивали сразу множество зайцев: получали невиновного человека, повиновение штрафника, а вскоре (чаще всего) и самого провинившегося, выжившего от горя из ума, и готового на любое сотрудничество.
Страдание стало разменной монетой растраченного впустую времени…
Чутьем отыскав из сотен свой, персональный, но никак не помеченный циферблат, Андрей понял, что ему осталось несколько секунд. Он влетел в дом, чудом обманул надзирателя и прошел незамеченным. В окнах друга горел свет…

Среди ночи проснулся Андрей, сел в кровати и глазами, полными ужаса, разглядывал свою комнату. В углу, в своей маленькой кроватке, тихо посапывал младший брат.
- Ну и бред же приснится! К чему бы? Ладно, мне есть о чем более важном подумать. Интересно все-таки, что Женя имела в виду, говоря ночью, что хотела бы измениться? И еще этот странный случай в часовне…

После удавшегося концерта ребята вспомнили, что в семи километрах от деревни есть маленькая часовня, и решили, не смотря на очень сильный мороз, нехарактерный для этих мест, вновь сходить туда. По дороге, под воздействием хорошего настроения, все бесились, забредали в сугробы по шею, Андрей уронил в снег Женю и мигом почти полностью закопал ее, оставив только голову и руки. Хитро смотрел на нее сверху и улыбался. Потом Коля крикнул, что в лесу бродят какие-то огоньки, и все ринулись в лес. Ничего, естественно, не увидев, вернулись на дорогу и побрели дальше. Им оставалось идти километра три, а то и меньше, когда ребята решили зажечь подаренные каждому деревенскими ребятишками свечки. Огонь гас от ветра, и тогда ребята зажигали свои свечки от тех, чей огонек еще трепыхался на морозном ветру. Решили эти огоньки поставить около часовни. Внутри было нельзя – часовня была срублена из дерева, никем не охранялась, и могла сгореть.
Набаловавшись вволю, ребята стали собираться в группки по 3 – 5 человек и о чем-то беседовали по пути, перемежая беседу взрывами обжигающего горло хохота.
Женя, закрывая ладонью свой огонек, вдруг вспомнила сказку Сельмы Лагерлеф «Свеча от Гроба Господня» и стала ее рассказывать своим спутникам: «Во Флоренции жил один человек по имени Раньеро. Он был не слишком праведным и мечтал лишь о славе и почестях, не гнушаясь на этом пути ничем, даже любовью близких людей. Однажды, во хмельной горячке, он клятвенно пообещал, что доставит во Флоренцию к алтарю Мадонны свечу, зажженную у Гроба Господня, в Иерусалиме. Его подняли на смех, ведь ехать верхом на лошади с горящей свечой в руке до самой Флоренции было невозможно. Он же на рассвете следующего дня, одетый в богатое рыцарское одеяние, отправился в путь…
Пытаясь защитить пламя свечи от порывов ветра, Раньеро сел на лошадь лицом к хвосту. В таком виде его и застали разбойники, с легкостью отобравшие у рыцаря его лошадь и одежду, взамен оставив дохлую клячу и плащ пилигрима. Потом его избил разозленный на всех христиан-крестоносцев пастух, встречные люди кричали ему вслед: «Безумный! Безумный»! По дороге Раньеро питался лишь подаянием, которое предлагали ему добрые люди»… Никто не заметил, как группа, заслушавшись рассказом Жени, подошла к часовне.
- …Надо еще добавить, что во Флоренции вошло в обычай каждый год в Страстную Субботу устраивать празднество в честь Раньеро, привезшего из Иерусалима горящую свечу… Ну вот, свечка подпалила мою куртку. Мама опять расстроится…А вот и часовня.
- Какая она все-таки маленькая…
- Давайте зайдем туда все вместе и споем «Дева-Богородица»?
После песни в честь Рождества, все ребята вышли из часовни, и рядом с ней, в сугробе, расположили свои зажженные свечи.
 Жени не было. Холодно и одиноко было стоять в этом сугробе и ждать ее. Было в планах сфотографироваться всем вместе на фоне этих огней. Заиндевевшие волосы, замерзшие пальцы рук и ног только сейчас дали знать о себе. Жени не было.
- Жень… Женька, выходи уже оттуда. Холодно же…
Саша сказала, что сходит за ней. Тихонечко скрипнула деревянная, чуть больше чем в половину человеческого роста, дверь часовенки.
- Жень, пойдем, а?
- Саша, я сейчас приду. Сейчас. – Женя ответила железным тоном. Она умела говорить так, что даже взрослым становилось не по себе от ощущения, будто они пытались проникнуть в ее личное пространство, пространство ее души.
Возвращались молча. Холод опустошал радость, убивал все чувства, оставляя лишь застывший осколком льдинки вопрос: почему Женя так странно вела себя? Почему заставила так долго ждать? Почему ей важно было побыть одной в этой часовне?
- Саш, ты чего опять без настроения?
- Не переживай, Витьковский, оттаю и растаю…

Вернулись в дом тихие, впустив клубы ускользающего морозного пара.
- Сегодня Рождество, - робко начал Андрей, когда все расселись вокруг спасительного горячего самовара и зажженной свечи, - Может, расскажем друг другу о том, как мы сами родились? Если, конечно, есть желание.
- А что, очень даже интересно! – подхватила идею Таня.
- Инициатива наказуема, ты и начинай, – раздался коварный Вовкин голос.
- Мне мама рассказывала, что когда она ждала меня, ей часто снился белый конь. А еще она видела во снах еще не родившегося меня – в десятилетнем примерно возрасте… А вообще, мама уже тогда болела, и ей врачи не сразу разрешили, отговаривали всё. Но, разрешив, отправили на роды в другой большой город, - только там тогда были все необходимые специалисты. Но я чувствую все равно, что именно наш Город мне родной.
- А я не помню, как я родился…
- Ха.
- А меня родители не ожидали, так ведь, мама, папа? – Арик хитро посмотрел на своих молодых родителей. – Я их, можно сказать, удивил. А потом и поженил, когда еще не родился. Но ничего, они, вроде, не в обиде. Вот и сестренку вдогонку сочинили…
- Да, сынок, не в обиде. Но больше удивились твои дедушка и бабушка, особенно когда приехали на тебя, новорожденного посмотреть. Мы тогда в студенческом общежитии жили: зима, в комнате холодина, а мы тебя, новорожденного, несколько дней всего от роду – купаем! Вот тогда нам задала твоя бабушка!..
- А меня мама тоже не ожидала, - подхватила Саша, - только по-другому, чем Таня с Дмитрием. У нее когда все началось, она не поверила, сказала, что еще месяц ходить будет, как минимум. Представляете, на девятом месяце, за электричкой бежала! Они с моей тетей в город ездили за покупками, а сами жили в поселке. До электрички оставалось минут пять, а они все еще по магазинам ходят. Следующая электричка – через часа два, вот и побежали. Успели, конечно. До поселка – полчаса. Приехали – началось. Что делать? Нужно снова в тот же город ехать, роддом на всю округу только один – городской. Так вот я чуть в поезде и не родилась. Теперь зато больше всего поезда люблю, в них интереснее всего путешествовать, особенно в компании.
- А я как родился, сразу потребовал себе кусок мяса…
- «Я потребовал мяса!» Ха-ха-ха! Ха-ха!
- Кто, кто это сказал?
- Не знаю, Витек, кажется.
- Ха-ха!
- И что, дали?
- Да ладно, Витьковский, насмешничать. Расскажи лучше.
- Я родился в Ереване, больше ничего не знаю. А потом там началась война, и мы приехали всей семьей сюда, у нас тут бабушка живет. А еще в Ереване часто не было воды, света. Зато было землетрясение, я сам видел, как асфальт на две части за минуту разломало. А вообще, мне очень не хватает моей Родины. Хотя и здесь очень хорошо.
Витя, Витёк, Витя-большой, Витьковский, - его звали все по-разному, каждый как-то по-своему. Он и был таким человеком: для каждого – особенный, разный. Дело даже не в том, что он был или хотел быть этаким хамелеоном, нет! Просто он так чувствовал другого человека, что и сам был немного им. Всегда тихий, неприметный, сутулый немного, он излучал из себя какую-то всечеловеческую любовь.
- Вот я, например, люблю всех! – часто повторял Аркаша. А Витька никогда не повторял этого, и даже никогда не говорил ничего подобного. Он просто любил, и всё. Это все чувствовали, и боялись как-нибудь оскорбить такую его любовь. Часто Витя, виртуозный исполнитель классической джазовой, старинной рок-музыки и блюза, сидел где-нибудь в углу, обнимая свою самую неоспоримую любовь и спутницу – обычную деревянную гитару – и смотрел на всех своими бездонными, огромными, черными глазищами. Да-да! Именно глазищами, а не глазами, ведь только в этих глазищах могли отражаться все и сразу. Смотрел на ребят и взрослых, наигрывая какой-нибудь знакомый мотив из «Битлов». Пальцы уверенно бегали по всем ладам сразу, казалось, что пальцев этих не десять, а двадцать, тридцать, - музыка звучала как в оркестре! А он, казалось, и не интересуется вовсе этой музыкой, и не смотрит даже на гриф гитары, а смотрит вокруг, ни на ком особо не останавливаясь взглядом. Вокруг народ выдумывает ужасающие каверзы, хохот, галдеж, какие-то другие песни на другой гитаре, а он – сидит и играет, и смотрит на всех, словно из другого мира. Иногда тихо, чуть шепеляво даже, сам для себя отпустит какой-то комментарий по поводу происходящих событий. Его реплику случайно услышит кто-нибудь, кто ближе всех, и закричит громким голосом, так, чтобы все слышали. Все смеются, но никто не знает, что сказал это именно Витька.
- Какие у него все же глаза! – сказала однажды Саше Женя, - Любая девчонка обзавидуется! Тебе нравятся его глаза?
- Да я как-то не думала об этом…
- А что, об этом надо думать?! Посмотри, как он смотрит, и сразу все станет понятно. Честно говоря, я влюблена в его глаза…
На гитарах в том сообществе играли многие, а точнее сказать – все. Те, кто не играл, - пытались, или хотели научиться. Но репертуар у каждого был свой: Андрей любил русский рок 70-х и современный, но выдержанный, однако, в старом стиле, и еще кое-что из Цоя и Высоцкого. Но пел, в принципе, все, что попадется. Саша любила «бардовскую попсу» - самые известные песни бардов от Окуджавы и Визбора до Митяева. Вовка любил что-то очень непонятное, смесь хард-рока с совершенной бессмыслицей. Однако, иногда и в Вовке просыпалось что-то сентиментальное, и он подходил к Саше с вопросом, не вспомнила ли она слов из песни о полярных летчиках Александра Городницкого…
Но все они играли весьма посредственно, особенно Саша, у которой не было, в отличие от остальных, вообще никакого музыкального образования, кроме ее огромной любви к музыке. А Витя был не такой. Он никогда не кичился своей музыкой, своим талантом, своей любовью. Он просто сам был этой тихой, то грустной, то веселой, всегда и всем очень нужной музыкой…

Воспоминания, перемешавшись с недавно увиденным во сне кошмаром, не давали Андрею снова заснуть. Мыслей оказалось слишком много, чтобы не обратить на них внимания.
- Тогда, в Карелии, тоже был какой-то странный случай…

Женя с Сашей сидели ночью вдвоем у догорающего костра, Женя обычной ручкой и парой толстых цветных карандашей рисовала человека с узелком, бодро шагающего по дороге, уходящей в бесконечность. Рядом с дорогой, у костра, расположились ребята, видимо, туристы, они играли на гитаре и пели. А на всей протяженности бесконечной дороги, взявшись за руки, словно танцевали какие-то фигуры. Они были разными: и в старинных костюмах, и в современной одежде, и даже с рюкзаками за спиной. Все эти фигуры словно проходили через судьбу странника.
- Что это? – спросила Саша.
- Это ты. А это – все твои встречи, и дорога твоей жизни, всегда очень разная дорога. Ты ведь не можешь жить оседлой жизнью, да?
- Да…
- Вот. Ты и идешь, сама не зная куда, но это тебя не смущает, потому что на этой дороге ты встречаешь людей. Они-то и определяют твой путь. Ты – счастливый человек, раз умеешь так жить. Ты не строишь никаких особых планов, кроме текущих, конечно, и поэтому Бог посылает тебе удивительные Встречи, направляющие твои ступни…- Женя протянула рисунок Саше. Внизу, в левом углу стояла торопливая подпись: «Не приходи в уныние при расставаниях: прощание необходимо, чтобы вы могли встретиться вновь. А новая Встреча (спустя мгновения или многие жизни) несомненна для тех, кто является друзьями»!
Саше показалось, что от этих веселых, пляшущих строк, повеяло каким-то страшным одиночеством и космическим холодом. Лицо обдало мраком и бездной. Впрочем, Саша отмахнулась от непонятного ощущения:
- Женька, ты так рисуешь! Они у тебя словно живые, твои картины. Ты же талант, Женя!
- Слушай, Саша, не нужно мне это говорить, я не люблю. Не люблю вообще, когда меня хвалят. Знаешь, от этого что-то такое нехорошее появляется…
- Да уж. Если б мы были язычниками, я бы сказала, что это Бог Эгоизма так влияет. Но ведь если тебе не нравится, когда тебя хвалят и восхищаются, значит, ты не попадешься в его сети, он тебе не страшен.
- Страшен, Саш. Не знаю, почему, но очень страшен.
- Но если бы этого Бога Эгоизма не было, то люди бы, наверное, и не умели бы рисовать. Ведь и ты творишь то, что любишь, и рисуешь именно эту любовь. Так что все хорошо в меру. Если б не было света, мы бы ничего не видели. Но слишком сильный свет заставляет закрыть глаза. Иногда навсегда…
- Да. Я боюсь, что у меня это будет именно слишком сильно.
- Слушай, но ведь не зря говорят, что чтобы победить дракона в себе, его нужно вначале увидеть. Ты же его видишь. Он не может быть тебе страшен.
- Еще как страшен. Как ты сказала? – «Бог Эгоизма»? – Это точно. Знаешь, скольким дорогим и близким людям я сделала больно, даже не заметив, не задумавшись. А все потому, что хотела, чтобы мне было хорошо… Всё из-за своего эгоизма…
- О чем ты? Ты преувеличиваешь, да? Я вижу, что тебя все любят! А девчонки из Олиного класса, вообще, мне кажется, хотят быть хоть в чем-то похожими на тебя: говорят иногда как ты, твоими интонациями, твоими жестами… А ты стараешься быть со всеми самой собой.
- Значит, плохо стараюсь.
- Но ведь для всех хорошей невозможно быть?!
- Это так в пединституте учат? Смотря ведь, чего хотеть…
- Женька, ты просто уникум. То есть, я хотела сказать, все нормально, работай, у тебя это получается. Я не зря поехала сюда с вами, мне кажется, я многое поняла, и мне хочется быть учителем хотя бы для того, чтобы почаще видеть вас.
- Хм… Как думаешь, так можно нарисовать?
Женя показала лист, на котором несколькими быстрыми, уверенными движениями был нарисован человек, распятый на кресте. Одна его рука была свободна, за спиной колыхались крылья, сам крест вырастал из воздуха. У изножья креста стоял гигантский стеклянный сосуд с длинным горлышком. На дне сосуда деловито ползала жирная крыса.
- А-а что ты хотела этим сказать?
- Да так.
- Ну, думаю, рисовать-то можно. Главное ведь в рисунке – смысл, а не то, как он нарисован. Конечно, церковники бы вознегодовали, увидев это. Но что это?
- Вот. Это и значит, что так рисовать нельзя.
- Почему?
- Оставь, давай лучше пойдем спать, уже поздно, то есть, уже рано. И ты знаешь, у тебя очень красивые руки…
Саша машинально спрятала ладони под себя. Она не находила свои руки красивыми, даже наоборот: длинные пальцы были словно насильно посажены на довольно широкую ладонь. Это вызывало у нее чувство дисгармонии, но Саша никогда об этом никому не говорила.
- Женька!
- Спокойной ночи.

Сегодня уже седьмая стоянка на берегу неизвестной речки. Как тут красиво! Здесь все время очень громко течет вода, переступая и проползая через камни и каменные утесы. Бурная пена, шипя, с каждым мгновением утихает, а новые потоки взболтанной воды образуют такую же ускользающую пену. Вода не задумывается над тем, как она будет переступать те или иные препятствия, она течет и находит выход везде, она разбивается о прибрежные выступы, она бережно обнимает их, сглаживая неровности. Интересно просыпаться и слышать, что где-то рядом шумит вода, что где-то, как будто далеко-далеко, шумят бескрайние просторы мокрой, бурлящей, безграничной и свободной стихии. Жалко, что уже через несколько минут ты уже не здесь, и уже через несколько дней ты уже в центре цивилизации, что ты опять зависишь от очень многого, а ведь ты можешь быть абсолютно свободным человеком! Оля.

Андрюшка лежит и лениво что-то бренчит, устремив гриф в небо. Сзади, совершенно с ним не строя, жужжит на Сашиной гитаре Витя-маленький. Над кучей углей и потемневших банок, сквозь умирающий дым чернеет котелок. Анька сидит под деревом в красных шерстяных носках: взглянула и улыбнулась.
- Фу, тупой, вонючий дым! – Оля топчет банки ногой.
Все занялись творчеством – лениво режут, рисуют и философствуют: «Я тебя первый раз вижу за таким «невовочным» занятием!» (Олю удивляет, что Вова рисует).
На выцветшем шелке неба масляной краской нарисованы облака. Ветер носится в листьях осин и дымных лохматых головах. Между палаток, на сухой, мягкой траве, разбросаны кеды, сидушки, тарелки, свитера и ленивые взгляды, и блики солнца. Утоптанная трава и костер между сосен, и поварешка на тросе над Дашкиным плечом, и Лизина полосатая кофточка, и медленное, начинающее и неуверенное Витькино (маленького) «Перемен!..» за спиной – все делает то, что видишь уютным. Женя.

Тихонько звучит гитара, потрескивают дрова в костре. Сумерки подкрадываются к лагерю. Тишина.
Даже не верится, что пару часов назад на полянке шумел оживленный торг. Народ, получив в руки в очередной раз долгожданные мешочки со снедью, и находясь в расслабленном состоянии после очень сытного обеда (нам сегодня никуда не надо идти!), устроил отчаянную торговлю. Сушки и сухари в немереном количестве менялись на конфеты, финики и курагу. Овсяное печенье – на орешки. Особенной популярностью пользовались ириски. Оля (не выдержав?!) ажиотажа, раздавала свои ириски направо и налево, совершенно даром. Состоялось несколько партий в покер, ставки делались на содержимое мешочков. В результате этой кипучей деятельности, мешочки доброй части населения значительно похудели.
Была радуга. Появилась вдруг ниоткуда, на почти безоблачном небе. Мы пытались рассмотреть ее в Аркашин бинокль. В бинокль лучше было видно движение облаков внутри нее.
Была рана на Андреиной ноге. Картинка повторилась: Арик, подставивший другу плечо, Андрей, прыгающий на одной ноге. Крики о помощи, просьбы скорее принести аптечку. Эти двое пытались как-то раз разыграть нас в поездке в весной. На этот раз рана оказалась реальной.
Было еще огромное количество событий, которые сумели уместиться всего в один день – день стоянки на острове, предпоследний день нашего похода. Совершенно особенный день. Таня.
Много чего еще случилось в том походе: потерялась и несколько часов держала этим всех в неведении Женина подруга Дина.
Сегодня 9 августа. Сейчас многие собираются уже идти. Светит солнце и горит костер. Вчера сидели у костра допоздна (примерно до трех часов), пели песни и немного шумели.
Мы расселились на таком месте, где очень красиво открывается небо. Аня пошла за водой. Дина пошла за грибами. Два Вити сидят передо мной у костра и точат ножи. А я сижу и пишу… У меня в голове отчетливо звучат вчерашние песни… Даша.

С трудом отваливаясь, мы отвалились и медленно, вразвалочку, остались на днёвку.
По воздушке мы подняли настроение и отправились в разведку.
Затем: Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, Дина, и еще триста раз мы кричали это слово. Полад.

Динке, наверное, было страшно в лесу, когда стало темнеть. Я волновалась, пока ее искала и ждала в лагере (хоть и старалась этого не показывать). А ведь страх делает очень сильной даже слабую опасность… Женя.
Еще мальчишки вместе с Олей отыскали пересохший брод, которым в последнее время, судя по запаху, пользовались коровы, и который стал месивом из их продуктов жизнедеятельности и речного ила – и купались, бесились в нем, бросались этой страшно лечебной смесью, наводя ужас на наблюдающих.
А началось это с того, что Арик и Витя сидели в тени дерева и наблюдали за плавным течением реки.
- Пойдем купаться? – спросил Витя.
- Мне лень идти.
- Тогда поползли, - пошутил Витя. Но Арик неожиданно согласился, и, как был, в одежде, без остановок пополз к реке. Витёк полз сзади – деваться было некуда: сам предложил. Немного свернув с курса, еще не зная, что их ждет впереди, Арик взял правее. Так и ползли, пока не уткнулись в этот глинисто-илистый брод. Неожиданное открытие не остановило их движения…
Всем, всем, всем большой душевный Гоморжоб! Так как я не писал за остальные дни, я буду писать в общем. Писать я буду примитивным неграмотным текстом, так как иначе не умею. Поход оказался хорошим, даже очень хорошим, не так, как я представлял себе. Ой, не знаю, что писать, так как все мои мысли вылетели из головы после того, как я увидел Олю.
И вот, под ужасные звуки гитары, я буду выкладывать на эту бумагу свои мысли. Что-то мне надоело писать, это так скучно. Особенно, если у тебя нет настроения писать. А! Чуть не забыл! Самые приятные чувства за весь этот поход я испытал сегодня, валяясь в грязи по уши, и хлебая воду, перемешанную с глиной и навозом. Это неповторимые ощущения! Всё! Витя (б).
А еще вся группа переправлялась с одного обрыва на другой по воздушной переправе. В обход идти было слишком долго, а через глубокую ледяную горную речку – невозможно. Впрочем, нет ничего невозможного, и в этом все в очередной раз убедились: Лиза наотрез отказалась воспользоваться воздушкой, отдала свой рюкзак и поплыла. За нее все очень переживали.
В последние дни, выйдя к населенному пункту, все решили заработать немного денег на какое-нибудь удовольствие. Деньги в общей казне еще имелись, и в достатке, но возможность заработать пленила… Сели на теплый, прожаренный солнцем асфальт и пели прохожим песни. Кто-то ругался, глядя на подростков, которые «выглядели, точно только что вышли их леса», но добрые люди бросали монетки. Хватило на пол-арбуза!
А незадолго до прибытия электрички куда-то убежал Стасик, обидевшись наконец-то на коварные проделки Вовки. Стасика звали, искали, но он словно провалился под землю. До электрички осталось совсем мало времени, и обида Стасика грозила еще одной, незапланированной, ночевкой в лесу. Женя отправилась на его поиски. Она нашла его, но найти оказалось – полдела, его еще нужно было уговорить вернуться. Нет сомнений, что ни один человек из группы не сумел бы вернуть Стасика. Ни один, кроме Женьки. Женя же сказала, что, наверное, они очень похожи, и поэтому она смогла понять его… А Стасик был очень странной личностью: он все время чему-то улыбался, носил смешные, длинные куцые усы (усы пятнадцатилетнего мальчишки, который ни разу в жизни не знавал еще лезвия бритвы!), все время хотел спать, и все время спал, и еще любил днем смотреть в бинокль на прочую, орущую и беснующуюся во время стоянок, братию… Одним словом, ничего внешне похожего на Женьку в Стасике не было.
Сегодня был красивый закат, в 10:05 солнце зашло за горизонт, и было видно зарево заката, а когда солнце садилось, я видел в нем в бинокль пятна, и все оно выглядело объемным, шаровым, гигантским, ярким, термоядерным, водородногелевым, неровным по краям, сплюснутым к середине, выбрасывающим огненные струи, протуберанцы, скоплением газа с сияющей сквозь атмосферу хромосферой, оранжево-желтой звездой средних величин по имени Солнце.
После того как зашло солнце, стал виден сероватый месяц, возвышающийся над деревьями, но, так же как и солнце, становящийся чуть оранжевым и уходящим за деревья. Наконец, когда месяц скрылся за горизонтом, где-то в 11:15 стала видна первая звезда, дальше я, в компании Саши, Леши, Вити, Жени и кого-то еще, где-то в 1-1:30 увидел первый метеорит, сверкнувший в небе на секунду, и канувший в небытие. До 2:20, когда я лег спать, я видел еще 6 метеоров, сгоревших в земной атмосфере. К сожалению, у меня не было бинокля, Арик забрал его у меня и не дал увидеть мне звезды в увеличении…
Сейчас 17:15 и Витя-маленький мешает мне спать, поет «Какая боль, какая боль», так и хочется крикнуть на него: «Сейчас узнаешь, какая боль, если не замолчишь»! А разбудила меня противная Женя, а тут еще с обедом попрут будить меня…
А в общем, в лагере стоит полусонная обстановка, и даже в 12:00 поступило предложение уехать на день раньше, но это было уже поздно, и прошение было отклонено, и на него было наложено вето. Так что завтра будет последнее выездное заседание Российского Государственного Круга в этом сезоне. А пока протекает спокойная, тихая политическая жизнь нашего сообщества без каких-либо якобы видных репрессий. На время выездных заседаний Рос. Гос. Круга вся валюта обесценилась, а еда поднялась в котировках на 5 пунктов. На еду теперь престижно играть в покер, и на время выдачи Главой Центробанка Екатериной Борисовной зарплаты, образовалась биржа, где котировки ирисок и фиников добрались до невиданных ранее высот. Главным мультимиллионером стал Полад, выигравший в казино крупную сумму денег, при этом обанкротив Лешу и Олю, и серьезно покачнув финансовую устойчивость Вити-большого. Я принимал участие только в одних торгах, где перепродал ириску. Пока Полад остается «нефтяным магнатом», но его ресурсы быстро кончаются, так что и он долго не останется на плаву. А сейчас обсуждается выделение серии кредитов в сферу обеда и ужина. Стас.
Чудачества Стасика, как все ласково называли его, впрочем, были чем-то совершенно необходимым в этом походном сообществе, в молодежной общине. И из всех этих, казалось бы, мелочей, складывался образ совместной жизни ребят и взрослых, не стареющих сердцами. Хотелось чувствовать друг друга, любить всех своих чудаковатых друзей и весь мир, хотелось продлить эти моменты подлинного счастья, рождающегося в искренности человеческих отношений:
Кругом – необитаемые пространства, живут люди, трудятся,отдыхают, а посреди – необитаемый остров, центр мира, пространство дружбы и любви. Пройдя сотни и сотни километров через непроходимые леса, преодолев бурные потоки, смиряясь с болью в ногах, с усталостью натруженных плеч, но с радостью в пылких сердцах, они разбили здесь свой бивуак, залечивают раны и предаются теплым потокам дружественного общения. Они отдыхают перед встречей с миром иных ритмов.
А пока…
Шумит ветер в вершинах деревьев, кузнечики наполняют пространство своим однообразным стрекотом, и днем, и ночью. Покой, после грозы, занесшей нас вчерашним вечером в это средоточие мира – посреди острова – на нашу последнюю стоянку.
Удивляюсь необыкновенному разнообразию и богатству этих мест. Здесь мы на поле – открыто и светло. Вчера – в мрачном ущелье, где печальные остатки взорванной отступающими финнами огромной фабрики, навевали размышления о богатстве бывшей здесь финской страны. Везде на пути попадаются фундаменты домов, непонятные развалины сооружений.
Ель – царица карельских лесов – покрывает царством тьмы скалы и камни, сосна – царица света – смолистым духом наполняет воздух. Вода, камень, свет, сосна, ель, и еще густой травостой. Давно не помню такого богатства трав, такой густой, манящей земли. И снова кузнечиковая музыка, смешиваясь с гитарными переборами, наполняет слух.
Ветер в моих волосах пахнет древностью мира,
Пыльной стопой по земле я слышу –
Здесь рождается сила…
Расправив крылья, взлетаю в бездонную тягу мира.
И ты, друг, что сидишь здесь, рядом, взмахни со мной крылами.
Катя.
В последнюю ночь похода, Саша, лёжа в своем ущербном «МиниЛайте» без сна, глядела сквозь сетку входа в высокое небо Карелии, держащееся на шпилях сосен и горько плакала оттого, что это больше никогда не повторится. Так уж складывалось в этом сообществе, - в этой действительно общине, - что все всё знали друг о друге. Не осуждали никого за выбранный Путь, а только иногда тихо печалились, когда пути не совпадали.
Когда ребята занимались чем-то, придумывали всё новые и новые развлечения, устраивали шумные игрища, или просто сидели у дымного ночного костра, - на их лицах отпечатывалось множество прожитых судеб. Ох, как тяжело было Саше смотреть на эти лица, видеть эти судьбы! Ребята, вроде бы, смеялись, но на высоких гладких лбах, отражающих небо, читалась какая-то неземная скорбь, словно ребята, продолжая жить своей жизнью, своими интересами и бесчисленными затеями, ни на мгновение не забывали о какой-то вселенской грусти. Нет, их лица никогда не были унылыми! Просто на них читалось какое-то тяжелое знание – знание друг о друге, о мире, о судьбе… Словно они когда-то давно, несколько далёких жизней назад, объединены были общим невысказанным горем, суть которого забылась, но след – оставался. Так и сейчас, лёжа в крошечной одноместной палатке, Саша внутренним взором вглядывалась в лица ребят:
- Что же, ну что же такое написано в ваших глазах? Чем объединены все вы? Какое счастье и какая боль – быть рядом с вами, быть принятой в ваш круг. Этот круг… Вы улыбаетесь, вы шутите и придумываете нелепейшие проделки, а я вижу печать на ваших лицах, - печать, объединившую вас всех в одно. Что же такое соединило когда-то ваши сердца? Страшное, невыразимое, невысказанное?.. Как же я смогу жить без ваших глаз? Как я смогу жить, если хоть с кем-нибудь из вас что-то случится?
На утро – опухшие глаза, помятая в ограниченном пространстве палатки, душа, и много, много вопросов без ответа.
Общинное сообщество не могло оставить это незамеченным, ребята не могли позволить себе быть безучастным к человеку, которому в их кругу становилось плохо. Не зная, в чем дело, не понимая причин Сашиной тоски, ребята всё же пытались помочь ей, поддержать своего взрослого друга. Часто словами не высказать то, что стерпит бумага – люди знали этот секрет уже много веков. И друзья неуверенно всовывали в ладонь Саши записки, заглядывали в глаза и просто находились рядом, болтая о предстоящей поездке в сторону дома…
Вот наш поход и заканчивается! Ласточки в небе под облаками что-то сильно раскружились. Пахнет теплом, а внизу, здесь, - мы. Теплое сено под ногами, ты сидишь и думаешь о чем-то… Аня рисует, я пишу… И внутри каждого из нас горит большое, тёплое сердце. Тут слишком хорошо, чтобы отсюда уезжать!
Иногда бывает такое желание отдать всем всё, что есть. Наверное, у меня оно очень странно проявляется… Ну, ладно, не будем углубляться в эту вечную тему.
Спасибо тебе, Саша, что ты дополнила этот поход собой! Ты хороший человек, да ты и сама это знаешь. Ты поешь хорошие песни… Даша.

Мы можем пережить божественное во встрече одного человека с другим. Саша, не тоскуй по духу! Арик.
Ребята пытались развеселить Сашу сущими нелепицами: Оля в своей записке нарисовала большой репчатый лук, и описала, какой он замечательный и ароматный. Надо сказать, на Сашу это подействовало: она сразу же почувствовала вкус к жизни. Саша не выносила лук! Она бледнела от одного его запаха, никогда не ела то, что было приготовлено с луком. Об этом, естественно, знали, и, как всегда, использовали в своих целях мальчишки:
Однажды Витя сварил гигантскую головку лука, упаковал его в красивую круглую коробочку с бантиком, и под видом невинного подарка, вручил Саше. Она, не подозревая о том, что скрывается в недрах коробочки, стала быстро распаковывать подарок, открыла крышечку, и чуть не упала в обморок. Ну и радовался же Витька! Впрочем, ему тогда не сошло это с рук. Это были мальчишки, но чтобы Оля!!!
Пенится на сковородке, обжариваясь в душистом масле, и наливаясь золотистым оттенком Лук! Немного подпрыгивает и брызгается сладким и чуточку горьковатым соком. Навевает впечатление невозмутимого обжорства. Саша сидит рядом с плитой и медленно, с наслаждением помешивает ее любимое блюдо. Вдруг одна капля масла с золотистым соком и кусочком хрустящего, поджаристого лучка, упала на Сашину руку. «Ах, как хорошо и вкусно!»- сказала Саша, слизнув с руки вкуснейшую каплю. Лук с каждой минутой приобретал все более оранжевое, более прелестное очертание, запахом увлекая всё существо Саши. Саша уже ни о чем не может больше думать, кроме как о Луке…
Да, это действительно вернуло Саше силы. Она всегда очень легко впадала в состояния весёлой ярости, столь забавлявшие окружающих. Вот и сейчас она вновь стала таким человеком, над которым все смеялись – добродушно, весело, с облегчением. Из рук Жени в ладонь Саши легла еще одна, пожалуй, самая дорогая, записка:
Честно говоря, меня всегда удивляло (и удивляет), почему ты находишься в таком сильном движении поиска: мне казалось, что, вырастая, люди обретают свою дорогу и потом либо идут по ней, либо строят там дом, либо что-то еще. Ты же как будто прошла уже много-много дорог и еще много-много пройдешь… Мне знакомо это чувство – от поиска зависит цель – но больше всего на свете я хочу найти свою дорогу, и пронести через всю нее, и воплотить в жизнь всё то, что найду по пути и несу в себе. Это и самое важное для меня, и (естественно…) самое болезненно трудное…
Для тебя же суть есть сам поиск. Ты хочешь познать мир, и через это познать себя (хотя, мне почему-то кажется, что себя ты знаешь… Хоть и не целиком, не всю). Со мной всё наоборот, поэтому я не сразу тебя поняла. Не сразу полюбила (впрочем, со мной такое часто).
P.S.
Мне ужасно нравится твоя улыбка! Мне кажется, что она кого угодно может вылечить.
И еще. Я действительно не люблю слышать, как кто-то мною очень доволен. Ты ведь мне сама рассказывала про бога Эгоизма! Человеку не легко с ним справиться… Раны, нанесенные им, лечатся тяжело и больно. Не грусти. Женя.
Прошло много лет с тех пор, как Женя написала это для Саши. Много лет, много Судеб, жизней много прошло. Саша часто доставала ее, пожелтевшую, с потрепанными краями, разглаживала линии складок, читала, плакала, и читала снова…
Саша не стала учителем…


11.
На следующий день Андрей со всех ног бежал в школу. Обычно такой сдержанный, только лишь он увидел Женю, сразу же подошел к ней.
- Привет. Я еле выдержал день разлуки с тобой!
 Класс затих. Вовка в кислом удивлении поднял бровь. Чтобы неприступный Андрей, звезда, скала – так говорил с девчонкой, пусть даже с Женей, - это было невероятно.
Женя же, обычно мягкая и радостная, любимая и любящая, ответила:
- Не надо больше говорить так. Никогда.
Он стоял посреди класса, смущенный и раздавленный. Что случилось? Это не могла быть Женя, это точно не она! Что? Что же случилось?
- Жень…
- Витя, ты принес мне мою алгебру? Спасибо. – Женя села на свое место, достала из сумки тетради, карандаш, пару ручек. В класс вошла учительница. Начался урок.
- Андрей! Я тебе уже второй раз вопрос задала. Ты где витаешь? Каникул не хватило отоспаться? Давай настраивайся на работу.
Он одним движением сгреб тетради и ручки в рюкзак, встал и молча вышел из класса.
- Что это с ним? Кто-нибудь знает? Ладно, продолжим урок…

Андрей не знал, куда пойти. Оставаться на территории школы было бессмысленно: его могли заметить учителя и пристать с вопросами, на которые он все равно ничего сейчас не смог бы ответить. Он пошел в находящуюся неподалеку библиотеку, и разместился там за письменным столом. Книг никаких не попросил, - нужно было просто в тишине подумать о произошедшем. Он понимал, что ему не в чем себя винить, но что все-таки случилось?
Мешая думать, в голову назойливой мошкой лезли обрывки недавнего сна.
- Вот чушь! Как мне от этого избавиться?
Чем больше Андрей гнал от себя эти воспоминания, сон все более детализировался, прояснялся.
- Ладно. Я подумаю об этом сне, и тогда, наверное, он отступится от меня.
Вновь перед глазами Андрея замельтешили таблички с электронными циферблатами, вспомнилось о друге. Если не успеть, Служба Личного Времени заберет единственного друга. Заберет… Единственного… «Стоп! А как они могут забрать друга? Ведь если бы они похищали людей, в стране давно поднялась бы паника, но ничего подобного нет. Значит…
Почему я так верю этому сну?
Значит, они похищают человека у самого себя!»
- Женька! – сжав грудную клетку тисками, вырвался сдавленный крик Андрея.
- Молодой человек, выйдите, пожалуйста! Это библиотека, и здесь нельзя так кричать. Выйдите, иначе я позову охранника.
Андрей схватил свой рюкзак и бросился к школе. Уроки заканчивались и вот-вот должны были появиться одноклассники.
- Женя!
- Андрей, я тороплюсь, извини. – Женя быстрыми шагами удалялась к метро.
- Арик! Аркаша, постой. Ты видишь, что происходит?
- А что происходит? – вальяжным тоном поинтересовался Арик.
- Аркаша, не валяй дурака, вы же всё видели. Женька…
- Андрей, ты мне друг, а друзей негоже называть дураками.
- Извини, вырвалось. Ну так что ты скажешь?
- Судя по всему, ты не привык получать отказы, да?
- Какие еще отказы, ты в своем уме?
- Похоже, это ты не в своем уме, дружище. Отказы от прекрасного пола, конечно. Впрочем, когда я впервые услышал нечто подобное, кстати, в весьма похожих выражениях, я…
- Арик! Ну ты же знаешь ее не хуже меня. Даже лучше, ведь я не общался с ней больше года. Ты же должен был заметить, что с ней что-то не так. Она – словно не она. Я думаю, ее украли.
- Что за чушь ты несешь, старик? Тебе действительно надо отоспаться. Признаюсь, мне сперва показался странным ее голос, но ведь это, наверное, твоя вина. Что ты ей там наплел, в деревне, а? Я же вижу, что ты в нее по уши влюблен, но «съезжать» из-за девчонки!
- Ты… Ты что, совсем ослеп? Я тебе говорю, это не она, и ты должен был заметить…
- Слушай, Андрей, что ты хочешь? Чтобы Женька сразу же бросилась в твои объятия? Да ты хоть представляешь, какие у ее ног валяются?! Она на них даже не смотрит, а ты возомнил, что…
Андрей со всей силы ударил друга. Постоял с полминуты, быстро переминаясь с ноги на ногу, словно гарцуя, глядя на упавшего Арика, затем легко как-то подпрыгнул и бросился догонять Женю.

Прошло 65 лет, а ему и сейчас казалось, что он бежит, бежит по метельным улицам, ныряет в глотку подземки, ищет Женю взглядом, его толкают какие-то неприветливые, грубые люди, он бросается то в одну, то в другую сторону, и нигде, нигде не находит ее.
С Ариком они вскоре помирились, Андрей признал, что сильно погорячился, но их дружба уже была совсем не той. Вокруг него никто не замечал, или не хотел замечать, что с Женей что-то происходит. Женя стала серьезной, даже чопорной. Поручения школы и учителей делала точно, но как-то, при этом, совершенно отстраненно, без души. А скоро сказала, что ей надо готовиться к поступлению в институт, и поэтому она просит, чтобы больше ей ничего не поручали. А еще Женя перестала рисовать. На уроках живописи она рисовала, конечно, но ее работы сделались мертвы, а кроме уроков она не рисовала вообще. И петь перестала тоже. Совсем. Не пела даже на школьных праздниках. Учителя объясняли это всё тем, что она очень загружена подготовкой к экзаменам. А еще через некоторое время школа выпустила этот класс из своего материнского лона.
Конечно, и в молодежной общине Женя больше не появлялась.
Андрей же чувствовал, что ему необходимо разобраться в этом, пусть даже ценой своей жизни.


12.
- Михалыч! Ты здесь? В своей берлоге? Хочешь и день рождения от всех зажулить? – пришел Семён, ведущий исследователь Центра. Андрей доверял этому молодому, полному энергии, человеку. 39 лет и множество уникальных открытий и разработок были за его плечами. Андрей Михайлович сам обучал его, они вместе разрабатывали «Век», - Михалыч, ты уж извини, что прерываю твои уединенные размышления, я тут кое-что нашел. Не сочти за бред.
- Выкладывай.
- Ну, ты же знаешь все эти легенды о Службе Личного Времени. За все эти годы, начиная с самого первого упоминания о них в 2010 году в какой-то книжонке, не было ни одной нормальной версии. Михалыч! А ведь в 2010-м ты был уже смышленым, а? И должен был хоть что-то слышать об этом?
- Не отвлекайся, Сёма.
- Ладно. Ну и древний ты все-таки! Так вот, чтобы была возможность в любое время усовершенствовать «Век», мы все эти годы поддерживали базу данных о покупателях устройства, ты знаешь. Мой сын, обормот скучающий, рзвлекухи ради проник в эту Базу и сделал запрос у наших психологов о том, какой тип людей приобретает эти устройства. Сынок хотел над нами посмеяться, хотел доказать, что «Век» покупают только психи, впавшие в детство. Но оказалось… Кха-кха…
- Что? Что там оказалось? Выпей же воды!
- Спасибо. Оказалось, что 83 процента покупателей – чистые прагматики из совершенно разных сфер профессиональной деятельности и разных слоев населения. И тут я вспомнил все эти сказки об СЛВ. И описания наших психологов в точности совпали с описаниями Служащих во всех этих легендах. Похоже, мы подбираемся к тайне столетия!
- И что мы, по-твоему, можем сделать?
- У нас есть серийный номер каждого приобретенного устройства, и могли бы отключить те из них, покупатели которых подходят под описание…
- Но для этого нужны веские основания. Что ты скажешь всем этим людям, как объяснишься? Ты готов во всеуслышание сообщить, что напал на след несуществующей Службы? Представляешь себе последствия, которые ожидают после этого Центр? К тому же, мы не знаем, что именно они делают в своем прошлом. Ведь тебе известно, что злоупотребление устройством практически невозможно.
- В том-то и дело, что практически…
- Что ты хочешь сказать?
- Михалыч, ты же говорил, что никогда не попадал в «дыру»? Неужели ты помнишь абсолютно все?
- А что?
- А ты постарайся вспомнить какой-нибудь провал, и отправляйся туда. Поговорим после.
Семен ушел. Андрей прохаживался по своему дому.
- «Берлога»! Хм! Еще бы «хибарой» назвал, умник!
В тысячный раз Андрей припоминал свою долгую жизнь, в которой было очень, очень много событий.
Он закончил институт Психологии Человека, но со вручением диплома о высшем образовании, вдруг понял, что его знания о человеке ничуть не расширились. Андрей начал было практиковать, работал штатным психологом в школах и детских садах, и даже читал лекции в родном институте, но через несколько лет понял, что много времени потратил впустую.
- Человек – это арена сражений Дьявола с Богом, и все дело в том, силы кого из них в данный момент преобладают. А наука психологии не в состоянии дать ответ, где же в этих непрестанных сражениях искать истинно человеческое, так сказать, точку опоры… - говорил он своим коллегам, впрочем, не находя понимания, - Вы понимаете, что психология появилась тогда, когда люди потеряли Бога?! Как вам это нравится? Вы думаете, что без этого, без Бога, мы сможем хоть что-то понять о человеке? Если вас устраивает подсчитывать количество душевных колебаний человека при применении формулы «стимул-реакция», то наши пути на этом расходятся…
Андрей искал себя и в философии, но и там нашел лишь любовь к мудрости, не человека, не себя. Тогда он уехал жить в деревню, чтобы быть ближе к природе, к созерцанию красоты, к счастью. Но счастья не нашел и там.
Он смутно понимал, что его задача лежит где-то в будущем, в неизвестной пока сфере деятельности. Андрей продолжал свои занятия по изучению человека, много путешествовал, побывал в разных культурах и группах. Чтобы обеспечить себя необходимыми средствами, он давал частные уроки игры на гитаре, или читал студентам лекции.
А однажды, среди уличной толпы, к нему подошел человек. Он был необычен, но не походил на служащих Личного Времени, о которых Андрей еще несколько лет назад написал пару статей в журнал «Популярная психология», и одну небольшую книгу. Человек сообщил, что в одном российском городе создается, пока тайный, Психологический Центр Изучения Человека, главной задачей которого будет поиск смысла Человека во Вселенной. После непродолжительной беседы, Андрей понял, что это именно то, к чему он стремился все эти годы, о чем тосковал как о надежде на лучшую жизнь, в поисках чего скитался.
С тех самых пор Центр стал открытым исследовательским учреждением, Андрей успел пройти вверх всю должностную лестницу, совершил множество открытий, сделал доступными для простых людей изобретения высокой науки. Однако, Андрей понимал, что говорить о том, будто он выполнил свою миссию на Земле – еще очень рано.
Он и не заметил, как воспоминания, вначале заставляющие его широко прохаживаться по дому, усадили старика на низкий теплый диван, расположенный у камина с живым огнем, где, опутанный переживаниями начинающегося дня, Андрей Михайлович уснул.


13.
Их ждали. Их должно было приехать много, целых три вагона. Ожидающих тоже было много, хотя Андрей их не видел. Он видел себя в радостной приподнятости духа: вот-вот приедут! Наконец-то вдалеке за поворотом показался поезд. Андрей бросился к нему навстречу, встал на крутом откосе, и наблюдал за медленно ползущим составом, переминаясь с ноги на ногу, чуть ли не подпрыгивая. Внизу, радостно улыбаясь зелеными боками, приближался поезд. Андрей чувствовал, что за его спиной собралось довольно много народа – все свои, но в радости от приближающейся встречи, Андрей даже не оглядывался, чувствуя своих друзей спиной.
Поезд решил покрасоваться перед ожидающими, и, подъезжая к станции, вдруг резко стал набирать скорость. Андрей улыбнулся этой затее, этому мальчишеству поезда, взглядом скользя по блестящим ниточкам рельс. Вдруг, около того самого места, где поезд должен был затормозить и остановиться, Андрей увидел, прямо на рельсах, огромный валун. Он был совсем прозрачным, и, конечно же, поезд не видел его.
Медленно отсчитывались кадры старинного черно-белого фильма: Щелк… - с полными ужаса глазами Андрей, балансируя, стремительно бежит с обрыва вниз, к поезду. Щелк… - черно-белая фотография со стуком, скрипом, скрежетом колес. Щелк… - поезд, уже помятый, подлетает от удара к небу, выплевывая клубы черного предсмертного дыма. Щелк… - вот лежит он на черной траве, обнажив свое белое брюхо, - тихо, без единого звука упал на землю…
И вдруг, внезапно оглушив, возникли все звуки ужаса: сдавленный крик железа, стон колес, дрожание белого, мягкого брюха поезда. А затем – вновь мертвая тишина. Андрей прислушивался к себе: мертвая тишина эта жила в нем. Снаружи были крики, грохот, боль, а в нем была только тишина, тишина мертвого человека. Те невидимые, что стояли за ним, сами тоже были тишиной: ни криков, ни слез…
Из перевернутых вагонов вышло несколько уцелевших человек – тех, кто спаслись каким-то невозможным чудом. Они подошли к Андрею и встали рядом, смотрели, бездвижные, с откоса на поезд.
Вдруг, среди дыма, смрада, и скрипящих, изогнутых колес, послышались звуки, будто кто-то изнутри чем-то тонким, металлическим тихонько постукивал по мятому железу боков поезда. Андрей со всех ног бросился вниз: «Это Женька! Она еще жива!». Он летел под откос, к мертвым вагонам, не смотря под ноги и не чувствуя усиливающихся порывов ветра.
Камень… Ну как же он не заметил его! Андрей слёту упал лицом на горячую мягкую землю…

Он вскочил. Сердце колотилось, в носу и гортани все еще стоял запах влажной земли. Андрей не видел подобных снов с той самой ночи, когда ему во всей красе явился идеальный мир Службы Личного Времени. Немного успокоившись, он заметил, что дремал совсем мало, ничтожно мало в сравнении с тем, что он пережил за этот сон – что-то около двух минут!
- Значит, это и не был сон. Возможно, кто-то неведомый посылает мне эти видения. Она жива… Что там говорил Семен? – Вспомнить провал в памяти. Тоже мне, молодец! Это все равно, что вспомнить то, чего со мной никогда не было. Хм… Может, где-то в самом раннем детстве?
Но детство Андрей помнил очень хорошо. Мама воспитывала его одна, без отца, поэтому с самого раннего детства Андрей считался за «мужчину в доме». Он и брал на себя охотно всю посильную мужскую работу, заботился о маме, которая часто болела, да еще о своих стариках – бабушке и дедушке.
А когда Андрею исполнилось 11 лет, у него родился брат. Андрей ходил к своей матери, стоял под окнами роддома. Выглядывающие из темных окон женщины не могли удержать печальных улыбок:
- Это чей такой соколик? Неужто папочка?
Андрей жестами переговаривался со своей мамой, которой, из-за болезни, предстояло пробыть в роддоме гораздо больше обычных пяти дней. Он скучал по матери, хотел посмотреть на братика, хотел понять себя в этой новой роли – роли старшего брата. Он гнал от себя мысли, что это не совсем его родной брат, ведь отцы были разные. Впрочем, и отец брата скоро умер от неизлечимой болезни. Андрей так и оставался мужчиной в доме, пока брат не вырос во взрослого мужика, пока не стало стариков… Брат женился и увез свою жену куда-то в лучшую жизнь, за границу, хоть его все и отговаривали от этого шага. «Человек без Родины – все равно, что пальма, привезенная на север, – говорил ему Андрей, - Она, конечно, может жить, если ей создать все искусственные условия, но это уже совсем не то величественное дерево, пойми!». А Андрей так и остался один, с созданием семьи что-то не везло, да он не слишком и стремился к этому, ухаживал за своей престарелой матерью. Она прожила долгую, печальную жизнь, посвятила себя своим сыновьям, и умерла в глубокой старости, выполнив на Земле свою великую миссию матери…
- Семён… Ну и задачу же ты мне поставил, Сёма! Может, попробовать найти провал там, где я сам себя толком не помню. Был у нас однажды какой-то очередной выезд с классом: мы поехали на неделю в монастырь, находящийся рядом с Городом. Да, там весьма интересно было пожить, увидеть монастырскую жизнь изнутри. На службы мы почти не ходили, по крайней мере, нас никто к этому не принуждал. А однажды, уже под конец нашего там пребывания, пошли всем классом – на утреню. Я, помню, стоял немного позади всех, и пытался почувствовать атмосферу службы и состояние моих одноклассников. Дым ладана, монотонная речь священника, раннее утро на ногах – не знаю, что подействовало на меня, но вдруг перед глазами все поплыло, каменный пол Храма пошатнулся, перед глазами замаячили какие-то лица или лики. И всё, - больше я ничего не помню: потерял сознание. Когда очнулся – надо мной нависало бородато-черное лицо священника и еще Женькино встревоженное лицо…
Вряд ли это можно считать провалом в памяти, ведь там моей памяти вообще не было, я был без сознания. Да, с тех пор я еще долго не мог ходить на службы. Однажды впрочем, года два спустя, когда мы возвращались с общиной из очередной зимней поездки и ждали автобуса, я зашел-таки в церковь, стоящую рядом с автобусной остановкой. Зашел, чтобы просто убедиться, произведет ли служба на меня такое же впечатление, как и тогда, в монастыре. Зашел, и меня вдруг стала переполнять какая-то огромная радость: было Рождество, и церковный хор пел все те рождественские песни, которые и мы всегда пели в нашей общине.
Здесь не найти провал. Может, поискать там, где я его намеренно старался создать? Я ведь какое-то время мечтал забыть все, что связывало мою память с Женей. Однажды мы не встречались с ней целый год, но там я, как назло, помню все до мельчайших деталей. А потом были поездки: летом, зимой… Да, зимой. Тогда она дала мне надежду всего на каких-то пару дней, а потом отняла на всю жизнь… Из деревни уезжали, вроде, счастливыми, а через полтора дня в школе встретились, словно враги. Что же случилось с тобой, Женька, в те короткие полтора дня, что мы не виделись?


14.
Женя с семьей, состоявшей из мамы, сестры Оли и маленького двухлетнего братика, только-только въехали в свою новую квартиру. Они были небогаты, и им все время приходилось снимать себе жилье. В новой квартире ровным счетом ничего не было: бетонная коробка серого цвета, густо и беспорядочно обставленная скромными пожитками. Успели только нагромоздить какую-то белую мебель на кухне, оставшуюся от прежних постояльцев. Там же зачем-то стояло несколько потрепанных книг. Мама, Женя и маленький братик ждали Олю, вообще-то она уже давно должна была придти.
В разбитом темном подъезде что-то ухнуло, Женя вышла посмотреть, спустилась на первый этаж. Но ничего кроме ржавого почтового ящика без дверок не увидела. Ящик навлек на какие-то жуткие мысли, и Женя поторопилась вернуться домой. Мама доделывала развалившийся дверной замок: дверь ходила ходуном, и замок не был надежным. Дверь открывалась, если с усилием надавить на нее со стороны лестничной клетки.
Женя решила разобраться, почему это так и что можно придумать, когда в дверь вдруг стали входить какие-то люди. Одеты они были пестро, но не броско. Жене почему-то стало неловко за эту дверь, за мрачность и бедность ее жилища.
- Извините, - сказала она, - Мы только въехали, замок еще не сделан…
Люди улыбнулись в ответ, и вошли в комнату. Их было четверо… Пришла и мама с братиком на руках, все сели на диван. Женя, поскольку для нее на диване не хватило места, села на пол спиной к двери, ведущей из комнаты. Если выйти из этой комнаты, то прямо была входная дверь, небольшой квадратный коридорчик – прихожая, а справа – кухня, прямоугольная, довольно большая и светлая, не смотря на серость. На этом, впрочем, квартира не заканчивалась, и где-то было еще несколько маленьких комнат.
Вошедшие стали что-то рассказывать, Женя слушала их в пол-уха, и все ждала, когда же придет Оля. Но с течением беседы, люди привлекли постепенно к себе все внимание Жени. Протянув на ладони кусок какого-то теста, они обратились к Жене: «Отщипни и попробуй «единичку», она напомнит тебе один очень яркий вкус…»
Женя, заинтересовавшись, отщипнула большой кусок и запихала его себе в рот. Рядом была мама, и Женя чувствовала себя в безопасности. Люди переглянулись, видимо, удивившись Жениной нескромности. Вкус был приятным, но ничего не напоминал, и тогда Женя попросила себе еще. И еще.
Внезапно Женя заметила, что уже не закрывает собой выход из комнаты, и один из четверых – мужчина - вернувшись уже из кухни, стал нашептывать на ухо сидящей женщине названия книг, которые были разбросаны на кухонной мебели. Заметив, что Женя слышит это, мужчина еще понизил голос и перешел на английский: «Eric Berne. Games People Play. The psychology of human relationships. What do you say after you say hallo. The psyhology of hunan destiny...»
Жене стало обидно оттого, что они думали, будто она не понимает английского: она в совершенстве владела этим языком, и еще немецким, и немного говорила даже по-бельгийски. Женя встала и пошла на кухню. Среди беспорядка она заметила, что дверца мусорного шкафчика под раковиной приоткрыта. Книжки пестрели на стеллаже, Женя вернулась в комнату.
Мама все так же сидела на диване и рассеянно улыбалась, люди находились в каком-то движении, все время перемещались. Было ощущение, что в квартире стало очень много народу, и всех не охватить хозяйским инстинктом. Всей толпе этой что-то нужно от обитателей квартиры, и особенно от Жени, и они все время обращались с нелепыми вопросами и просьбами. К Жене в очередной раз подошла какая-то женщина: «На «единичку». Ты пойми, здесь важно понять то, что останется после жевания…». Женя машинально, с отсутствующим взглядом, жевала кусок теста, похожего на какое-то волокно, которое, впрочем, быстро таяло во рту. Вкус ровным счетом ничего не напоминал. Выплюнув остатки на ладонь, Женя стала разглядывать тесто, похожее теперь больше на жвачку. Ничего необычного в ней не было. Именно это Женя и собиралась сообщить пришедшим, как заметила, что в квартире никого кроме мамы и брата больше нет. Каким-то образом люди тихо ушли, миновав сильно скрипящую дверь. Выйдя в прихожую, Женя увидела лишь свет, падающий сквозь незакрытую входную дверь. Она побежала на кухню: никого, только мусорное ведро почему-то стояло посредине. В комнатах – тоже никого. Какой-то незнакомый диск с неизвестной музыкой, пара мятых журналов…
- Мама! Это были воры? Проверь кошелек, документы! – все было на месте.
- А где моя сумка? Мама, ты видела мою сумку?
- Вспомни, где она была до их прихода, - спокойно ответила мама.
Странно. Ничего не пропало, по крайней мере, на первый взгляд казалось именно так. Женя решила выглянуть в коридор. Он был очень длинным. В конце коридора стояли четверо и спокойно ждали лифта. Женя ринулась к ним. Не успела. Лифт забрал их улыбающиеся лица, сердце почему-то бешено колотилось. Женя ударила кулаком по закрывшимся дверцам лифта и с удивлением для себя, крикнула: «Доброго пути!», но сам крик получился совсем не добрым. Женя пошла домой, отчего-то хотелось плакать. Вдруг лихорадочно стали носится мысли:
- Ничего нельзя трогать, ни журналы, ни диск… Мусорка была открыта… Для чего? Чем они меня кормили?! Что такое «единичка»? Они охотились на мое сознание?! Да! Конечно, именно это им было нужно! И они теперь видят все мои мысли! Все мои мысли теперь принадлежат им! Ну где же Оля? Они теперь знают, что есть в нашей квартире, где что лежит. Да разве это важно? А что важно? Мои мысли, мои друзья… - Женя подумала об этом и испугалась.
- А вдруг это правда и они действительно всё видят? Свою семью я вряд ли сумею защитить от них, ведь они же были здесь, в нашем доме. Но, похоже, они не особо интересуются моей семьей, им нужно что-то другое. Мое сознание? Мои друзья? Как мне спасти моих друзей? Неужели придется вычеркнуть их из своего сознания? Я не смогу…
Им не подобраться к моим друзьям, поэтому им понадобилась я!

Она зарыдала и проснулась. Это был сон, всего лишь сон, пусть даже ужасный и непонятный. Но во рту остался приторный вкус теста, которое предлагали эти люди, а на столике, рядом с ее и Оли двухъярусной кроватью не было фотографии, на которой в обнимку стояли счастливые друзья – Аркаша, Женя и Андрей.
- Мам, ты не видела фотографии, которая была на нашем столе?
- Какая? А чего это ты вся заплаканная?
- Это просто плохой сон, мама.
- Одевайся и буди Олю, вам скоро выходить. Или ты забыла, что каникулы уже закончились?
Женя заглянула во все ящики стола, прошлась взглядом по пестрящим книжным полкам, спросила Олю, - но фотографии словно никогда и не было.
- Андрюшка, прости меня…