Борька

 Тогда ещё не было олигархов. И электората – тоже не было. Не было правых, левых, центровые как-то без центристов обходились. Не было даже Думы... Да что там – Президентов – и тех – не было. А свиньи – были...
И у моего деда Алексея Степаныча – была...
Толстая, как бурдюк кавказской национальности, аппетита – зверского, нрава – крутого с детства, а уж созревши центнера в полтора, - просто свирепого нрава, как будто и не свинья она, а прям-таки рассомаха какая-то, прости Господи...
Борькой звали... Я удивлялся поначалу – вроде не хряк – свинья свиньёй, а – Борька... Потом привык, да и то – на любом подворье, что ни свинья – Борька да Борька. Нормально...
В сёлах тогда редко кто в Борисах ходил, разве что дурачки деревенские, вот и прилипло имя человечье – к свиньям. Встретятся, бывало у сельпо две станишницы – оно и проскочит в немудрёном разговорце, - мол, - как твой Борька-то? - Орёт, проклятый с голодухи... А твой? – Издох, чиво-то на Покрова...
И всем ясно – не про мужьёв бабы гутарют. Ну и то – ладно...
 А про нашу Борьку нехорошие слухи ходили, мрачные какие-то слухи...
Будто под видом свиньи – нечистая сила прижилась в катухе, жрёт в три горла из лохани и наводит тень на плетень, мутит воду, пакостит в станице. И хотя доказательств особых не имелось, но, видать, присутствовало в Борькином облике нечто зловещее, какая-то скрытая угроза, агрессия чувствовалась...
Да и делов натворила Борька не по чину, не совсем, так сказать, по принадлежности своей видовой – сожрала чужого гуся, с дуру забредшего, наверное, клюнуть из помоев, как-то ухватила дедову бабку за фартук, да так и сняла вместе с юбкой, а соседу Гришке Крюкову откусила половину указательного пальца – тот по пьяни ткнул окурком ей прямо в глаз, а не в ноздрю, как всегда...
И, если мистическое исчезновение гуся – от лапчатого не то, что перьев, клюва не осталось, - ещё можно было как-то объяснить, особливо учитывая, как сладко жмурился и глубоко вздыхал Алексей Степаныч, вспоминая вопиющее злодейство, то бабка-то на глазах у всего честного народа в ужасе металась тогда по сугробам и в жёлтых своих долгополых рейтузах так застряла в снегах, что еле вытащили, сердешную... С тех пор – в катух ни ногой, Борьку прокляла, каждый день смерти ей желала.
А Гришка... Тот вообще, - в суд ходил иск вчинять, - мол, стакан держать несподручно, вилка падает и в носу ковырять нечем. Гришку отослали переписывать заявление, а дед ему – литр самогону поставил, рульку от Борьки обещал. Тут Гришка догадался, что на другой-то руке все пальцы – целые и передумал судиться. Обошлось, слава Богу...
 Приговорили Борьку ещё в сентябре, а привести в исполнение удалось только месяца через полтора, аккурат под ноябрьские.
 С повторного вызова явился резак Фёдор. Подошёл к катуху – оценить диспозицию. Борька глянула на Федю не то, чтобы угрожающе, а как-то со значением, зазывно, многообещающе, но сурово, потом совсем не по свинячьи скособочила ушастую голову на могучей шеяке и все услышали горловой рык нильского крокодила на охоте.
Фёдор сразу вспомнил, что забыл нож, вернее даже не забыл, а взял, но не тот, а «...тот...» куда-то запропастился, так что он мигом слетает домой, найдёт пропажу, а уж тогда «...резанёт от души...». С тем – и удалился восвояси...
 Прождали до вечера, а утром дед с челобитной к резаку – мол, - и положенный магарыч будет, и сверх того, - только выручи, касатик.
 Резачиха, супруга евойная, вышла за калитку, объявила – «Выпитый уже... Извиняйте...» и – шасть в сени.
 Дед домой пришёл, говорит – «...Выпитый...». «Выпитый» это значит на неделю, а на базар надо послезавтра и с председателем про машину уже договорились. В общем – не трагедия, тогда с этим как-то полегче было, но неприятность, что и говорить, крупная...
 «Жди, - говорю деду, - завтра буду...»
Быстро на электричку – в Ростове у меня кореш Паша в милиции работает, уж он то, - как-нибудь пособит.
 Свободный от дежурства Паша, только что прикончил бутылку и по обыкновению сидел на кухне, в упор, у самого носа разглядывал красные свои кулачища и, время от времени командовал овчарке Джульбарсу – «Голос!». Джульбарс гавкал, Паша умиротворялся и тихо радовался жизни.
 Выслушав меня, он молча полез в чулан и, на стол легла чёрная палка с двумя железными усами на конце и кнопкой у ручки.
 «Изъяли, - сказал Паша. Потом помолчал и добавил, - Слона свалит... Только верни, а то начальство хватится – сразу и оттуда выгонят...».
 Из полученных инструкций стало ясно, что невиданный агрегат называется электрошоковой дубинкой и надо только ткнуть ею в Борькин пятак, нажать кнопку – «...и всё». Мощнейший электрический разряд, конечно, может обуглить и даже испепелить тушу, но если воздействие будет кратковременным «...не более полсекунды», то свинья любой породы и веса, должна мгновенно оцепенеть и тут же скоропостижно почить...
 «Только разделывай...» - плотоядно сказал Паша на прощанье.
 Утром следующего дня мы с дедом, затаясь в баньке, держали совет.
Решили так – я выливаю полведра свежего кандёру в корыто, а оставшуюся половину придерживаю для хитрости. Жадная до вкусностей Борька увидит, что добавка имеется, по быстрому уплетёт из корыта, сунет рылом к ведру – давай, мол, ещё и вот тогда... А дед, тем временем, тихо войдёт в помещение и с тылу ухватит Борьку за задние ляжки, потому что – «...мало ли что» - осторожничал старый партизан. В общем, так всё и вышло. Как по нотам...
 Уписывала Борька кандёр истово, со стоном, а сама всё косила лиловым глазом на ведро, - видать переживала – не обнесли бы добавкой. Дед крался крался и - хвать обеими руками за ляжки, обнял аж, а для пущей верности плотно прильнул щекой как раз туда, где промежность разделяет окорока на две доминанты. Борька недоумённо подняла голову и вильнула хвостиком прямо деду под носом. Дед внятно чхнул. Одновременно я воткнул в розовый, влажный пятак убойное орудие и изо всех сил надавил кнопку.
 Далее случилось то, о чём не только досужие кумушки, но и степенные, видавшие виды казаки, целый год судачили и в станице, и в соседних, ближних и дальних хуторах.
 Электрошоковый удар пробил Борьку навылет, затем сразил деда и сгинул в сырой земле. Борька по лягушачьи вспучила глаза и выпустила в деда цветные, обильные и тяжёлые внутриутробные взвеси с силой современного реактивного гидроцикла. Дед стоял раком, а под напором струй самопроизвольно, как статуя на постамент - восстал, выпрямился в полный рост и беззвучно замер.
 На всю жизнь запомнилась выразительная поза – широко расставленные, абсолютно прямые ноги, волосы – дыбом и распростёртые руки, - будто только что торжественно каравай хлебосольный кому-то вручил.
 Медленно стекали с несчастного деда Борькины говна, дрожала в моих пальцах, изъятая милиционером Пашей, чудо-дубинка, росла и пухла обомлевшая, нежданная негаданная толпа земляков.
 Борька очнулась первая и задним ходом попёрла из катуха на волю. Да не тут-то было – дедовы ноги хоть и шире плеч в раскоряку, а всё одно между ними не проскочить, не протиснуться, обросшей салом, толстокожей и щетинистой Борьке. Подцепила она деда снизу – так и вывалились на баз вдвоём, словно дикий бык с ковбоем на этом, как его, - родео американском.
 Всего мгновение усидел всадник на Борькиной корме, да и рухнул в крутую осеннюю грязь, влип всеми своими негнущимися организмами.
Так и лежал на боку – с оттопыренной к небу ногой и руками, обнимающими пространство. Лопнула тишина, заполошно – «Ратуйте, люди добрые...» - голосила бабка, сорвав крючок, вваливался, поспешая, сердобольный народ. Думали – помер Степаныч.
 Его тогда и салом растирали и в землю закапывали. Врачиха из амбулатории приходила...
 Ничего – оклемался... Только вот – что это такое, да как оно всё было – напрочь забыл, в рассказы никакие такие не верил, а соседей, с подходцем любопытствующих о впечатлениях – гнал нещадно с базу долой. Или, лукавил всё-таки старый, с конфузу...
 Борька, как убежала огородами в степные буерачные дали, так больше её никто и не видел – ни слуху, ни духу. Может, охотники подстрелили, но это – вряд ли, а может и впрямь – пропала пропадом нечистая сила к чертям свинячим, стало быть – туда и дорога.
 Про себя умолчу лучше – год не звали на деревню к дедушке.
А волосы у деда так и не легли... Не... – не легли... И стригли их, и бриолином умащивали – ничего не помогло, - как встали дыбом от электричества, так торчком и стояли непоколебимо. Он их потом брить стал налысо. Говорил – гигиенично. А что? Может так оно и надо, - как есть, а...?
 
 Виктор Скороваров.