Воздушный шар. часть вторая. гл 6-14
- Что случилось той зимой, я так и не понял, - продолжал размышлять Андрей Михайлович, - Может, искать нужно в том походе по Карелии? Надо найти записи…
Андрей с первого дня, проведенного вместе с молодежной общиной, вел дневник. Он записывал все происходящее в огромную синюю книгу, которую никогда никому не давал читать, и всегда носил с собой. Ему девчонки писали письма с тайными признаниями, на которые он не мог ответить взаимностью, но письма эти бережно хранил, ценя их искренность. Здесь же должны были остаться и записи того карельского похода.
«Сегодня Женя сорвалась со скалы…»
- Сорвалась? Да, я это хорошо помню. Но что же? Я не вижу картин, я только помню, как это случилось, только на уровне фактов. Что же было потом? Часа через два после этого ужасного события мы все, вместе с Женей, сидели у костра и ели щи, и поздравляли ее с днем рождения. А потом я встретил того старика. Но вряд ли я должен теперь вспомнить, что он говорил мне. И вообще, по-моему, это был всего лишь сон. А вот что же было в те два часа?
Андрей Михайлович достал «Век» из нагрудного кармана, тревожно приложил его к сердцу и нажал на кнопку…
7.
Небольшая группа продвигалась к скале. Впереди шли Дмитрий, Полад и Арик с Андреем. Позади раздавался громкий щебет Оли. Она очень хотела залезть на скалу без страховочного троса.
- Оля, ну посмотри, там есть отрицательные отвесы, - говорила Таня. Таня вообще была весьма спокойным, даже несколько медлительным, человеком. В разговоре она выдерживала часто длинные паузы, столь длинные, что собеседник порой в удивлении смотрел на нее: все ли она сказала, или еще что-то обдумывает, прежде чем произнести. Эти паузы, наверное, и придавали вес каждому ее слову, заставляли задумываться, и не принимать поспешных решений. - Они верхушкой загибаются к земле, образуя по отношению к земле острый угол. Это очень опасно. Даже опытные альпинисты не полезут на отрицательную скалу без страховки. Да и положительные места совсем не так просты, как кажется – там очень маленькие выступы, за них невозможно удержаться…
- Таня, ну пожалуйста, я не высоко, обещаю!
- Если тебе это так важно, ты, конечно, можешь попробовать. Но я обязана сказать тебе, что ты должна знать, в какое положение ты поставишь всю группу. Ты возлагаешь на нас, взрослых, очень большую ответственность.
- То есть, вы мне не разрешаете, да?
- Привязывать тебя насильно мы не можем… Я просто должна была тебе это сказать, а решение ты примешь сама.
- Спасибо, Таня.
Ребята по очереди надевали на себя нехитрое альпинистское снаряжение, карабинами закрепляя страховку. Дмитрий стоял внизу и держал трос. Наверху, на скале, сидел Андрей, и сверху наблюдал за шевелением у подножия скалы, а также за тем, чтобы привязанный к дереву верхний конец троса, случайно не развязался.
Открыл сезон Полад. Он успешно преодолел весь путь снизу вверх, испробовал отрицательный отвес. Специальные скалолазные ботинки, которые дал ему Дмитрий, были устроены так, что на один - два размера были меньше ноги. Прорезиненные, они плотно облегали стопу по бокам, а благодаря уменьшенному размеру, свод стопы выпукло изгибался кверху, что позволяло зацепиться кончиками пальцев за самый крошечный, незаметный выступ скалы. Добравшись до верха, Полад победно съехал по страховочному тросу вниз, где его ожидали в нарастающем нетерпении остальные альпинисты. Полад отрекомендовал скалу ожидающим, обрисовав в мельчайших деталях те места, в которых нужно было проявить особую осторожность. Полад вообще был очень ответственным молодым человеком. Часто он, доказывая свою правоту, пускался в рьяные споры со взрослыми, словесно дрался до последней фразы, если чувствовал, что истина на его стороне. Правда, если взрослым удавалось его разубедить, приведя какие-то веские аргументы, он тут же соглашался с ними, запал пропадал, а Поладик становился вновь мягким и покладистым, невзирая на кипящих взрослых. За это и за серьезный подход ко всему, за что он брался, его все очень уважали – и ребята и взрослые, к нему прислушивались, спрашивали его мнение. В школе его дела шли не слишком хорошо, и всё из-за этой же черты его взрывного южного характера, но в молодежной общине все было по-другому. Он вместе с Дмитрием, Катей и Андреем мог часами просиживать за туристскими схемами, просчитывать маршрут, вычислять места возможных стоянок. Он был глубоко благодарен взрослым людям из их молодежного сообщества за то, что те никогда ни одним словом или жестом не дали ему понять, что он слишком молод для таких серьезных дел, как обдумывание сложного туристического маршрута для школьников. Да и вообще, это было как-то не принято – ограничивать ребят от совместных планов. Часто ребята подавали такие идеи, на которые взрослым просто не хватало фантазии, и этот союз взрослых товарищей и молодых, с каждым днем взрослеющих ребят, был чем-то очень живым, естественным, открытым. Взрослые никогда за глаза не обсуждали общину, а если возникала двусмысленная ситуация, то ее пытались разрешить тут же, на месте, причем никогда не используя свой авторитет «взрослого, умудренного жизнью человека». Наверное, именно поэтому этот авторитет и был каким-то настоящим, потому что им никто никогда не пользовался.
А Полад был действительно горяч: он часто влюблялся, но в отличие от Арика, никогда не кричал об этом, хотя, в отличие от Андрея, никогда и не скрывал. Он был романтиком, и всю свою жизнь посвящал этой романтике. В этом для него было важно все: какая вокруг обстановка и атмосфера, как догорает закат или как пылают свечи. Он часто пел какие-то непонятные песни на ходу, неся на спине гигантский рюкзак. Из-за сбитого дыхания слов никто не мог разобрать, но Полад выглядел при этом либо настолько счастливым, либо столь несчастным, что его спутники непроизвольно улыбались.
Его необычное имя – Полад – происходило из каких-то южных просторов России, но вместе с тем оно означало «Металл». Видимо, его отец был большим юмористом, назвав так сына. Да и по отчеству Полад был Металлович – ни больше, ни меньше. Он и был таким железным человеком: невероятно стойкий, сильный, упрямый. С каждым годом Полад, как, впрочем, и все остальные мальчишки, преображался на глазах у восхищенных спутниц: он стал высок, галантен и обаятелен. Тонкие губы, гордый профиль, высокий лоб с линией волос, похожей на летящую птицу, говорили о каком-то нездешнем, полуторавековой давности благородстве. Впрочем, было это много позже. Ребята закончили школу, и давно были студентами-старшекурсниками…
Но даже теперь, еще будучи старшеклассником, когда Полад предлагал какую-то идею, или объяснял ребятам маршрут, его слушали внимательно и серьезно, хотя он в эти моменты всегда почему-то хитро улыбался… Точно так он и в этот раз говорил о скале: он светился этим счастьем – счастьем человека, открывшего всем путь, открыто хохотал между фраз, глянув, как все внимательно смотрят на него, но тут же снова настраивался, и продолжал свои рекомендации.
Следующим полез Арик, за ним – Женя. Дмитрий держал страховочный трос в натяжении, как вдруг боковым зрением заметил какое-то движение на скале чуть поодаль. С другого края скалы вверх без страховки лезла Оля. Дмитрий продолжал держать трос с поднимающейся все выше Женей, но теперь уже на нее смотрел лишь боковым зрением, а основное внимание направил на Олю.
- Ну и девчонка! Просто…
Вдруг трос в его руке ослаб, затем резко натянулся, дрогнул, и Дмитрий не успел ничего сделать, как Женька сорвалась с четырехметровой высоты и летела прямо на скальные камни внизу. Дмитрий не успел натянуть страховку, и Женя со всей силы ударилась о землю.
- Же-е-ня!!!
Это видели все. Оля быстро спустилась со скалы и подбежала к сестре. Андрей выглянул из-за отрога скалы, за которым он сидел, наблюдая красоту ландшафта, схватил трос, и спустился по нему вниз.
Женька была цела. К счастью, на переломы не было подозрений, хотя ушиблась она очень сильно. Вокруг нее собрались все пришедшие к скале. Женя отказалась воспользоваться чьей-то протянутой рукой, встала сама, и в полном молчании отошла от этого места. Она села на большой гладкий камень, закрыла лицо ладонями и заплакала…
Андрей сделал два шага в ее сторону, почувствовал, что земля под ним стала мягкая, закачалась, словно трясина. Пытаясь сделать еще один шаг, Андрей вдруг провалился под землю. Земля поглотила его. Он падал бесконечно долго, но почва так и не появлялась под его ногами. Пахло болотной гнилью, липкий холодный туман облеплял его лицо, опутывал руки. Андрею мерещились какие-то уродливые фигуры. Они своими длинными ручищами – корягами пытались ухватить Андрея.
Андрей падал так долго, что ему показалось, будто он уже и не падает вовсе, а просто находится в этом белом липком тумане. Неожиданно масса тумана стала уплотняться, и образовалась фигура взрослого человека. В ее чертах все яснее вырисовывалось лицо сотрудника Андрея Михайловича, одного из конструкторов устройства «Век». Худое, даже тощее лицо сотрудника, обрамленное темными волосами, падающими на глаза, - оно было словно искусственно обтянуто кожей. Кожа натягивалась, подчеркивая остроту выступающих скул и носа. Нос был острый, орлиный, хищный одним словом. Сам человек не был тощ, но вот лицо и особенно руки… Его пальцы, казалось, бесконечно сводит склеротическими приступами: очень длинные, они были всегда немного скрючены. Создавалось впечатление, что это руки какого-то робота, одетые в перчатки из живой человеческой кожи. Лицо тоже создавало такое впечатление, хотя и не было слишком отталкивающим. Только вот глаза: он смотрел на человека из-под полуприкрытых век. Андрей Михайлович привык за долгие годы сотрудничества к этому взгляду, но его молодые коллеги всё время жаловались, что у них возникает такое чувство, будто этот сотрудник смотрит на них с холодной ненавистью и презрением.
- Здравствуйте, шеф. Мы долго поджидали вас здесь, даже слишком долго.
- Арни?
- Как вы догадались!? – с кривой ухмылкой сказал человек.
- Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал?
- Оставим эти нелепые расспросы. У нас совсем немного времени, скоро ваши воспоминания возобновятся, и вы вновь обретете землю под ногами. А сейчас я хотел бы проинструктировать вас. Для нас очень важно, чтобы вы привели к нам одного человека – себя. Мы разработали план, и он вам известен был еще множество лет назад. Только тогда вы не захотели разобраться во всем.
Всю жизнь вы были альтруистом, и заботились о том, чтобы люди стали счастливее, чтобы они могли лучше понимать себя, чтобы была возможность воплотить древнюю мечту каждого смертного человека – вновь пережить свое детство и увидеть дорогих сердцу людей. Как это трогательно!
Но этот альтруизм оставлял вас слепым в течении всех этих лет. Вы и сами не поняли, что из благих намерений вы создали нас – неуловимых служащих Личного Времени. Мы вынуждены жить здесь уже большую часть века. Нам приходится все свои силы бросать не на то, чтобы устраивать мир по своим правилам, а чтобы заполучить вас. Похитить вас из Центра не представляется возможным. Но мы все это время знали, что один выход есть – поджидать вас здесь. Если б вы знали, что мы только ни придумывали для этой цели! Вы же так цените фантазию. У нас ее – бездонное море. Мы разработали, к примеру, целый план, как нам заполучить вас через ваших друзей. Мы понимали, что друзья – это ваша, пожалуй, единственная слабость: ради них вы совершали огромное количество неподвластных рассудку поступков. Но, признаться, мы рассчитывали увидеть вас здесь поскорее…
- Каким образом вам удалось изменять ход событий? «Век» содержит секретный код, известный лишь мне, который закрывает возможность изменять историю. Как же вы…
- А мы ничего и не меняли. Вам ведь известно, что каждая биография – это миллиард возможностей, и всё зависит от того, в какую сторону человек делает шаг в каждое мгновение своей жизни. Человек, по сути, сам создает свою судьбу. Мы всего лишь акцентировали эти шаги, обращали внимание человека на тех людей из его окружения, на которых иначе он не обратил бы должного внимания. Мы всегда действовали в пределах судьбы человека. И всего один лишь раз мы подвергли вашего друга насилию, думая, что это наверняка сработает. Вашей дорогой Евгении мы предложили специально разработанный наркотик, способный усугубить и обострить ее единичное сознание. Нам необходимо было сделать все ее мысли прозрачными для нас. Но эта девчонка оказалась сильнее целой группы гениальных разработчиков! Мы надеялись поймать вас, используя ее слабости, - она была такой легкомысленной, так зависела от своего окружения! – Андрей Михайлович сжал кулаки так, что костяшки побелели, и казалось, что кожа на них сейчас разорвется, - Но она срезу всё поняла, выгнала вас из своего сердца. Она выгнала оттуда всё личное, всех друзей, всю любовь! И откуда в ней нашлось столько сил, - я не могу понять этого. Она ведь ни разу даже не намекнула вам о случившемся! Но сердце пустым быть не может, и тогда Евгения придумала самое ужасное из того, что только могла: она поселила там Бога. Затем она повстречала священника, направленного, кстати, тоже нами. Мы думали, что его издевательства над ее духом отвернут ее от веры, но она лишь укрепилась в ней…
Видимо, мы ошиблись в своих расчетах: вы и ваши друзья не поддаетесь ни формальной, ни неформальной логике. Однако, кое-что мы все же сделали правильно: мы знали, что рано или поздно вы ринетесь спасать свою подружку. Мы не знали только, что этого придется ждать так много лет.
Я хочу огорчить вас, шеф: «единичка», которой мы угощали Евгению, еще 65 лет назад вызвала у нее необратимые последствия: она потеряла свое единичное, индивидуальное сознание. Она давно уже не личность, она – частица безликой толпы, которой владеют лишь стадные чувства: самосохранение, пропитание и прочие. Личных чувств у нее нет. Ха-ха! Что это вы так побелели?
- Ты лжешь мне, Арни! Лжешь, чтобы вызвать во мне ненависть! Ты знаешь, что человеком в гневе очень легко управлять, что гнев превращает человека в животное. Но вот что я хочу сказать тебе: ты снова недооценил Евгению. Если она сумела тогда спрятать меня от тебя, то она наверняка сумела спрятать от тебя и свое сознание. Кажется, теперь ты в растерянности, Арни? Я тебе еще скажу: ее вера так сильна и чиста, что Евгения никогда не побоится никого и ничего, даже такую мразь, как ты. Она всё свое сознание вверила Богу, и Он уберег его, будь уверен. Ну а ваш священник – что он смог добиться от Евгении? – Послушания? Да она все те годы рассматривала его личность как собственный путь очищения страстей, как путь смирения, а значит, и любви. Вы и здесь ошиблись: пошли вы ей слащавого проповедника, она не сумела бы столь много добиться на своем внутреннем пути, она не смогла бы убить в себе все чувства и мысли, связывающие ее со мной. Ясно? Объясни мне, Арни, как ты смог проникнуть в мое прошлое? Как ты и все твои люди могут проникать в прошлое тех людей, с которыми они никогда не были знакомы?
- Ох, Андрей Михайлович! Вы даже в такой момент думаете лишь о своей работе, - вы пытаетесь найти изъяны «Века»! Вы и здесь не думаете о своих близких, о своих друзьях! Вы думаете о том, как оградить от нас тысячи ваших покупателей! Ха-ха! Что ж, я объясню вам, поскольку изменить что-то вы в любом случае уже не сможете, не успеете просто. Это не в вашей власти, не в ваших силах, старик!
Мы поджидаем людей здесь, в дырах воспоминаний. В состоянии страха, который испытывают все эти люди, мы можем читать их мысли, видеть их жизни и судьбы. Помните, как сказала однажды ваша подружка Евгения, когда в одном из дурацких походов молодежной общины потерялась ее подруга Дина: «Я волновалась, пока ее искала и ждала в лагере (хоть и старалась этого не показывать). А ведь страх делает очень сильной даже слабую опасность»… Да… Эта Евгения много раз чуть не рассекретила нас, сама о том не подозревая. Ну так вот. Человек, как вам известно, так устроен: попадая в ситуацию безысходности, он начинает искать укрытие в собственной памяти. Он пытается отыскать в своей прожитой жизни нечто, что заставит его забыть о страхе. Мы подсоединяемся к его личным воспоминаниям, скачиваем его в наш информационный банк. У нас накоплен гигантский архив человеческих жизней! Мы анализируем его, ищем совпадения в воспоминаниях других путешественников в прошлое, и, в итоге, имеем довольно точные картины прожитой жизни конкретного человека, интересного нам. А потом уж ничего не стоит отправить в прошлое человека нашего агента, находящегося в состоянии глубокого гипноза. Мы внушаем агенту некоторые, совершенно бесхитростные, правила игры. Внушаем ему, что он, наш агент – на самом деле какой-то конкретный человек. Это зависит от того, в чью жизнь мы его посылаем. Иногда наш человек становится женщиной, предлагающей Евгении «единички», или священником, наставляющим на путь истины СЛВ. Или он становится вашим другом Аркадием, убеждающим вас в том, что с Евгенией ничего не случилось, и она просто-напросто дала вам свой отказ…
- Но я никогда не падал в эти ямы!
- Вы невнимательно слушаете меня, Андрей Михайлович! Я же сказал, что мы анализируем всех пользователей устройства, и из их биографий мы можем проникнуть в жизнь любого, близкого им и нужного нам человека. К вам мы попали 16 лет назад, когда «Век» стал доступен простым смертным людям, и его приобрели ваши друзья – Аркадий, Виктор и Полад. Их память не столь непрерывна, как ваша, и они на доли секунд оказывались у нас. Впрочем, этого нам было достаточно. И уже оттуда, скачав их память, мы проникли к вам, к Евгении, - в ваше прошлое, одним словом. Фактически это случилось 16 лет назад, но мы смогли отправить наших агентов в события 65-летней давности, тем самым немного подкорректировав вашу юность. А уж за юностью потянулась и ниточка всей вашей жизни.
За 25 лет, что мы имеем доступ к этому устройству (вы же понимаете, что мне оно было доступно, потому как я был одним из разработчиков «Века»! Я начал свои эксперименты задолго до того, как устройство стали выпускать для всех желающих. Но, честно, я радел за то, чтобы оно скорее стало всенародным достоянием! Ха-ха-ха!), у нас накопилось множество механизмов воздействия на биографии людей. Вы даже этого представить себе не можете, Андрей Михайлович! А знаете, сколько забавных случаев происходило, когда секретные государственные службы, используя «Век», пытались обнаружить нас, служащих Личного Времени? И – попадались прямо в наши руки. С тех пор все они работают на нас! Я уже ничего не говорю о целой братии людей, называющих себя педагогами, которые закладывают нужную программу в детстве, оттачивают ее в отрочестве и устраняют последние дефекты в юности наших будущих коллег.
Теперь, особенно когда вы здесь, мы можем делать еще больше! Мы изменим всё прошлое так, что человек и не вспомнит в конце жизни о том, как он жил на самом деле. Точно так, как этого не помните вы, Андрей Михайлович! Вам рассказать вашу жизнь, какой она была на самом деле, до нашего знакомства, до создания машины Самойлова? Вы были бы крайне удивлены некоторым фактам из вашей биографии, как, например…
- Тебе, Арни, не страшно, что ты останешься здесь навсегда? Что ты до Страшного Суда не сможешь больше коснуться земли, а?
- Ну что вы, Андрей Михайлович! Только вот не надо мне угрожать. Ведь это вы, а не я сейчас находитесь в ущербном положении. Нет, мне ничего не страшно, потому что страх создаю я! Я создаю Апокалипсис! Как вам наши электронные циферблаты с убегающими секундами дружбы, любви, призвания? Пусть вы думаете, что это всего лишь сны. Но когда мы посылаем эти сны миллионам жителей Земли, - они очень скоро становятся реальностью. Зашли бы как-нибудь, по дороге, на телефонную станцию, послушали бы личные переговоры людей, миллионов людей: «Нет, что ты, у меня нет времени…», «Я хотел бы встретиться с тобой, но не могу – время поджимает…», «Я не имею времени на подобные глупости…», «У меня нет времени на красивые, но бесполезные ухаживания, на всякую чушь вроде романтики. Давай сразу приступим к главному»…
Во всех, вы слышите, во всех разговорах между собой люди говорят о том, что у них нет времени! Вы думаете, мы малого добились? О, нет! Люди говорят, что у них мало времени, и тогда его действительно не становится: его уже не остается на дружбу, на любовь, на неспешное, выстраданное творчество, на то, чтобы человек мог отдохнуть от своего бесконечного бега и подумать о себе, о друзьях, о любимых, о своей судьбе. Нам именно этого и надо. Мы-то знаем, что остальное – лишь вопрос времени. Ха-ха! У нас его много, очень много, Андрей Михайлович! Но мы не можем допустить, чтобы его было много и у обычных людей, у обывателей. В этом случае, они бы слишком много и глубоко думали бы о себе, не торопились бы никуда, были бы гораздо более счастливыми, поскольку в неторопливых размышлениях человеку всегда открывается его Путь… Если бы все эти люди могли только понять, как страдает их Бог! Он всё время посылает несчастья, испытания и болезни своим творениям. Посылает, чтобы люди могли задуматься о том, зачем им это послано, а они же – глупцы! – проклинают за это небеса! Бог укладывает человека в больничную кровать, вырывая его из напряженной жизни. Укладывает, чтобы у человека было несколько дней, когда много времени, и никуда не надо идти, спешить, не надо выполнять бессмысленные поручения на работе. А человек в эти дни решает до одури насмотреться телевизора, начитаться дешевых журналов, - он считает, что отдыхает, расслабляется! Он даже благодарен за то, что у него вдруг появились эти дни покоя!
Мне, Андрей Михайлович, не страшно, я знаю свой путь, у меня много времени: мне приносят его те, кому его мало. Они добровольно отдают свое время в обмен на жалкие деньги, труху имущества, зыбкую карьеру… Страшно должно быть вам, шеф. Ведь это вы все эти годы толком ничего не знали о том, что же произошло. Это мучило вас неизвестностью и неустроенностью жизни. Вы растеряли всех ваших друзей: вы хоть что-нибудь знаете о них? – Ничего! Вы даже никогда не пытались навести о них справки! Вы, старик, ничего не знаете о тех, кто в детстве был вашими лучшими друзьями! После того, как мы накормили Евгению «единичками», вы рассорились с Аркадием. Спустя несколько лет мы поссорили вас с Поладом, а вы все приняли за чистую монету! Вы больше не желали видеть их. И вам после этого не страшно? Вашим Богом эти люди были посланы вам, чтобы сделать ярким ваш путь. Эти друзья всю свою жизнь несли вас на своих ладонях. Всеми своими открытиями вы обязаны им, потому что именно они дарили вам вашу фантазию. Они и на смертном одре помнили о вас. А вы? Мы забрали их у вас, не прилагая к этому значительных усилий! – Арни скрипуче захохотал, задрав голову кверху. – Ох, ладно уж. Вы меня всё же повеселили. Теперь вернемся к нашим делам.
Итак, мы уж и не рассчитывали вас дождаться, но этот простачок Семен уговорил вас на путешествие в дыру! Молодчина!
- Семен?! И он с вами за одно?
- Нет. Но он нам и не нужен. Он впитал в себя всю вашу школу, но сам по себе не представляет особой ценности. Он такой же альтруист, как и вы, и именно от этого он столь близорук.
Нам известны ваши планы о том, что вы хотите видеть его в своем кресле, вы хотите именно ему оставить в наследство вашу должность. Но Андрей Михайлович! Центр нуждается в обновлении. Мы вместе с вами можем изменить мир! Заставить всех людей работать на нас, приносить нам плоды своих талантов, способностей и открытий! Если, конечно, вы одумаетесь и сами предложите мне, а не ему ваше кресло.
- Арни, ты уволен.
- Что ж, я так и думал. Впрочем, я там больше и не нужен. А вы, любезнейший Андрей Михайлович, придете еще ко мне сюда выкупать то, что вам дороже всего на свете. В противном случае уже сегодня ночью Центр попрощается с вами навсегда. До скорой встречи, - Арни зло улыбнулся. Казалось, его черты лица сделались еще более хищными. Глаза сверкали, острый нос задрался кверху, из черного открытого рта вырывался кривой, уродливый, скрипучий смех.
Андрей плюхнулся в свое тело, сидящее у ночного костра. Все вяло поздравляли Женю. Она не выглядела слишком счастливой, в мыслях она была где-то очень далеко…
8.
Здравствуй, мой дневник! Я не знаю, зачем я снова обращаюсь к тебе, - мы так давно не виделись! Со мной почти всё нормально, только тяжело как-то. Ты скучал по мне? Я расскажу тебе всё, что со мной приключилось в последнее время. Я так же хожу в школу, но только чаще прогуливаю. Понимаешь, там очень-очень скучно. Если б не мои друзья, я бы вообще больше не появлялась там. Дома тоже не слишком хорошо сидеть. Я устала видеть Женьку и маму всё время в таком состоянии. Я так стараюсь при них выглядеть весёлой! Я так хочу, чтобы они иногда улыбались! Ну, хотя бы один всего разочек за день… Мне очень тяжело, потому что это не действует на них. Да и я сама не могу всё время быть таким шутником-затейником.. Я даже хотела бы умереть. Я не делаю этого лишь потому, чтобы не расстраивать свою маму. Я знаю, что где-то в глубине души, под усталостью, под мыслями о работе, о пропитании, о плате за квартиру, под ее религиозными размышлениями есть большая любовь ко мне. Я люблю маму. Я люблю Женьку. Но я правда-правда не могу больше жить так.
А что со мной происходит? Да так, пустяки, ничего серьезного…
Через М.П. я познакомилась с Бартом. Он жил на Грибоедова и у него был друг Степа (он работал у своего папы). Степа был рыжий. Мы стали все вместе встречаться в садике и просто там сидеть, и ничего не делать. В основном, конечно, курили травку, иногда ходили в клуб. Тогда они вовсю глотали какие-то таблетки, но я, вращаясь в этой компании, не получала этого, - надо было покупать или быть приближенной к «барыге». Собственно, во дворике и клубе все торчали именно с этой целью: ждали, что кто-то чего-нибудь кому-то принесет. Люди все время появлялись новые, никто толком друг о друге не знал, да и что знать, и так, вроде, с вами все понятно… Может, и были какие-то группы, тусовки, которые были вместе, но я себя чувствовала с ними неуютно, хотелось общаться, а говорить, будто и не о чем. Говорили о наркотиках, о музыке, связанной с наркотиками.
Под травой какие ощущения? Да ничего интересного, просто затуманиваешь реальность, и несешь всякий бред. Возведение нереальности в придуманный тобою мирок. У меня обострялась нервозность, замкнутость. Я покрасила макушку в красный цвет на уже отросшие волосы и уехала на Украину.
Если не ошибаюсь, осенью, мы познакомились с Белым. Мы стали общаться. Белый влюбился в меня. Ему было 23. Он был вообще не симпатичный, просто… С белыми, как солома, волосами, близко посаженными глазами и дурацкими прыщиками. Но «ради прикола» мы общались с ним. Он мечтал сойти с ума, и все время говорил, как это здорово. Я не могла удержать любопытство: как можно с радостью ждать сумасшествия? Может, так и надо? И он будто мне даже завидовал, что я уже почти сумасшедшая (а я так не считала, но уже гордилась тем, что я близка к цели. КАКОЙ?).
Он периодически курил травку, гашик. Однажды, встретив нас с подругой, он с торжественным видом достал по два комочка чего-то и протянул нам – ешьте. Это маленькие грибы на тонких ножках. Невкусные, - заели бананом. Пошли гулять. Собственно, ничего сверхъестественного не произошло. Мы просто жутко гоготали, просто очень. Белый же наблюдал за нами и улыбался. Как-то хитро.
Позже с подругой мы ели грибы. Сами собирали. Первое ощущение – нервозность, беспокойство. Не могу ей смотреть в глаза. Я боюсь, что она страшная. Глаза ее темные, большущие. Она отчужденной становится, видит что-то свое. Я начинаю рассказывать, что вижу, - не слушает, - боится, или свое смотрит.
Клены дрожат листами в плоскости одной, похожи на перепончатые крылья и глаза. Цвета – яркие, густые, но темные. Всё как будто игрушечное, забавное и страшное, вызывает мелкий, радостно-узнающий смех. Мы гуляем. Каждый предмет вдруг начинает показывать свой характер. Выявляется фактура, но материал не чувствуется. Страшно смотреть на свое тело в зеркало. Все меняется. Руки то огромные, то маленькие, но можно привыкнуть. Хуже было, когда я начала растекаться в землю, я не могла посмотреть, что это. Или как будто кто-то прозрачными руками из земли меня обхватил и тянет. Обостряется атмосфера местности. Страшно встретить людей не в грибах, или хуже – если пьяных. Они какие-то квадратные и синевато-серые.
Видела как-то, по дороге перекатывались какие-то мелкие духи, - шутили, но близко не подходили. Серовато-прозрачные с рыжим отблеском.
Это всё отрывки. Связного не помню: многое просто выпадает из памяти, что-то просто не описать – потому что на чувствах.
Запомнился один случай, после которого я сидела целый день на кровати и не могла шелохнуться: мой мозг так болел! Было чувство, что он распух, и, прикасаясь к стенкам черепа, очень страдал.
С Белым мы пошли на поляну к водонапорной башне. На удивление, грибы так и лезли из кочек. Собрали много. Съели. Пошли гулять в лес. Начинает замутняться, и в то же время – обостряться зрение, но какое-то другое. Переполняют чувства, да так, что я не знаю, что делать – просто ору на весь лес, и пищу, и смеюсь – такая красотень! Наклоняюсь к зеленому, красивейшему мху, выдираю его и не знаю, что с ним делать: съесть, упасть в него, или стать им, или – умереть ради него – он такой свежий! светло-зеленый! разный! само совершенство! Ах, Белый, ты там где-то… Мы идем дальше? идем… Временами чувствую, будто рожу из туловища что-то. Ах, какой мухоморчик! сами звезды подарили ему эту красную красоту, белые прыщички и зеленую ауру травы! А трава на той стороне канавы! высокая, она играет с солнечными лучами, которые… эльфы!... я всматриваюсь – лишь золотая пыльца в голубом и нежном… Прыг туда – всё разлетелось – грустно. Я чувствую грусть. Но вот небо. Я падаю в… себя, в небо, из себя. На голубом много-много глаз, они меняются и спешат куда-то. Но странно начинаю на чем-то заострять внимание (очень сложно), становится беспокойно. А Белый как маленький мальчик, куда-то побежал по траве. Что-то видит, зовет меня. Трава высокая-высокая, цветы благоухают, и качает всё, и переливает невыразимый поток, проходящий сквозь всё, меняющий направление узорами.
Тут провал, или так быстро наступил вечер. Мы сидим в лесу, нас разделяет узкая тропинка. Сумеречно. Восторг дня ушел, наступает сосредоточенность, я сижу, скрестив ноги, веду с кем-то диалог, кажется, с Белым. Тут нарастает к нему вопрос, мысленно: Кто ты? Кто ты?...
Появляется ответ в виде метаморфоз напротив меня. В такт моему вопросу на заднем плане танцуют гигантские черные поганки, Белый превращается из себя в моряка в тельняшке, с трубкой, раскачиваясь в такт поганкам, своей позой выражает какой-то рассказ…
Вдруг передо мной монстр вытягивает шею, я боюсь отвернуться – если отвернусь, он уничтожит меня. Напряженно смотрю… Белый, и всё, что от него осталось, исчез. Просто пустое место.
Провал.
Я в панике спрашиваю, молю ответить: Кто я, кто я?... Примитивный ответ сбоку Белого: «Ты – хорошая, прекрасная девочка…». Хоть ответ неудовлетворителен, я понимаю, что у меня есть тело, что уже неплохо… По лесу носятся с ужасной скоростью электрички (мы сидели недалеко от железной дороги, но казалось, что поезда, как гигантские животные с окнами, без людей, носятся по лесу. Был страх оказаться жертвой этого чудовища). Я начала приходить в себя, немножко. Белый казался мне каким-то маньяком, ловцом души. Я еле скрывала страх, и говорила всякую отвлекающую чушь, что рельсы очень странные (после того, что мы видели, слово «странные» звучало довольно наивно). А елка похожа на белочку, у нее такой же пушистый хвост.
После этого мы долго не виделись. Белый пригласил в клуб: будет психоделик-транс, играют его друзья. Транс слушали все, кто употреблял психоделики. Завораживающая тупая музыка на основе восточных тенденций. Съели грибов. Сразу стало не по себе. На входе я одурела уже, и увидела, что всё в зеленом свете, что всех накрыла огромная прозрачная оранжево-красная сетка. Она невидимо сковывала людей. Мне захотелось быстрее убежать. Но толкали вверх: всё, надо проходить, раз вошла!
Провалы.
Видятся на стенах люминесцентные плакаты с изображениями восточных божков, синих, многоруких. На трансах всегда так. Мне страшно, куча людей. Я приседаю и проваливаюсь в стены, в пол. Вдруг вижу себя танцующей в каком-то белом, длинном. Вижу, вьются везде девушки, замечаю одних девушек, очень красивых, в невероятных восточных нарядах с перьями, кожа их перетекает узорами. Проваливаюсь.
Сижу на улице у клуба, жду, когда взойдет солнце. Страшно хочу солнца! Я взываю к солнцу! Но темно. Только машины рядом хищно подмигивают. Бегают красивые девочки и мальчики, какие-то сладко красивые, как мохноногие цветные лошадки, но им всем забавно, и они хищные немного. Я вижу свое тело и мне обидно за него, что оно такое беспомощное и глупое, не может собою управлять.
Проваливаюсь.
Очнулась.
Лежу на ржавой тележке. Вокруг – гаражи, грязь, помойка какая-то…
И рядом заплаканный Белый. Мои первые слова: Что за грязь, пойдем отсюда…
Белый в каком-то одурении. Он думал, что я умерла. Я довольно пренебрежительно отнеслась к его переживанию. Умерла, не умерла, - какая, собственно, разница?
Позже Белый чуть не умер от кислоты, и полгода ни с кем не разговаривал, чуть в бомжа даже не превратился. Говорят, работает в храме кришнаитском.
Затем я познакомилась с А.З. - на «Радуге». Он 4 года состоял в кришнаитской секте, полтора жил в Швеции, сидел на «экстази». Точнее, мы не знакомились. Он мне показался отталкивающим типом. Мы не разговаривали, кажется. Только чуть-чуть. Он курил траву, и хотел ее вскорости (по его словам) бросить. (Фигня). Там было очень странно. Ничего не хотелось делать, там была куча людей, которые ничего не делают. Я не предполагала, что будет столько народу, употребляющего почти всё. Вся эта радуга напоминала ведьминский шабаш. Как будто, все мечтали сойти с ума, и я в том числе, все это делали по-разному.
Меня так загипнотизировали, а я поддалась. В общем, закончилось это всё двумя таблетками сильной кислоты. (Половинка одной таблетки - за глаза). Мне вообще вручили их 10 штук – «подарок».
Я уже на полпути действия таблетки поняла как я ошиблась,- я умираю. Моя жизнь пролетала передо мной каскадом, то замедляясь, то несясь еще быстрее. Сколько это тянулось? – Я не знаю. Мне казалось, что не меньше недели. На мне была подвеска в форме капли, и когда я пошла в ванную, чтобы смыть с себя всю липкость, мерзость и ужас моего нынешнего положения, я вдруг увидела ее в зеркале. В подвеске отражалась я сама, но – утонувшая. Я утонула в этом камне, меня уже не было. Мне захотелось умереть и физически, и не могла. Я вообще ничего не могла. От себя никуда не деться.
Я легла в кровать: что сейчас? – Утро? Ночь? Почему так темно? Почему я не вижу никакого света, ни полутеней, что обычно обволакивают в сумерках тело человека? Чтобы хоть как-то вернуть себе свет, я стала играть руками. Это не помогло. И вдруг я увидела свое тело – тело мёртвой старухи, безобразное, гниющее тело. Я повернулась лицом к окну, чтобы не видеть себя. Напротив стояла высотка - новостройка с множеством окон. Я стала смотреть в эти окна, и видела картины человеческих жизней. Я пыталась эти картины впустить себе в мозг, чтобы немного понаблюдать их, как это делают в своем представлении обычные, живые люди. Но картины не хотели проникать в мою голову, они оставались перед глазами, всё было внешне, передо мной, а не во мне. Я не могла впустить себя в свою голову…
Картины из окон напротив были ужасны: вот, в одном окне, семья собралась за столом и кормит заботливо с ложечки огромный синий пузырь. В другом – ведьминский шабаш. В третьем – лежит на кровати и умирает, как я, старый больной человек. А под этими окнами шатаются беззаботные люди, смеются парни, весело хохочут девчонки. Мир идет к хаосу, и этот хаос – моя смерть. Я вдруг поняла, что со мной случилось, почему я так вижу мир, почему мне являются такие картины: у меня украли творчество! А значит, украли и самое бесценное из того, что у меня когда-то было… Да! Я хотела умереть и физически!
Но на это у меня не было сил, и я постаралась одеться и пошла домой. Прохожие смотрели на меня, и смеялись: «Она умирает, умирает»! На меня смотрела ярко-фиолетовая, кислотная луна, закрывающаяся иногда тяжелыми черными тучами. Она была злобная, равнодушная, огромная. В центре луны, закинув голову, с протянутыми безжизненно руками, лежала девушка – утопленница. Огни на улицах были такого же цвета, как и эта луна: фиолетово-сиреневыми, мрачными, пугающими. Но у луны хоть был характер, а огни были мертвы, как я. А я ощущала себя приведением, болтающимся между небом и землей, не имеющим себе пристанища ни у живых, ни у мертвых.
Я подошла к нашему дому, посмотрела на него со стороны. Я предала его, и теперь он тоже мертв. Что ж, теперь мы оба – мертвецы. Я вошла в кухню, на столе лежало яйцо. Как я ненавижу яйца! Но я должна превозмочь себя и съесть его, чтобы хоть немного искупить свою вину перед этим домом, перед моей семьей за то, что я умерла.
Мама собиралась идти на работу, сестра – на учебу.
- Мама, не уходи, пожалуйста!
- Ну что ты, я не могу. Я опаздываю.
Я подумала, что ради мертвеца она могла бы и остаться, а не произносить таких банальностей. Я поняла, что надоела маме, что я ее «запарила», и от этого я почувствовала себя еще хуже, еще более мертвой, разлагающимся уже трупом. В доме стало пусто и тяжело. Мозг болел. Конечности окаменели, меня охватил паралич. Тошнило. Я решила покончить со своим телом, но нашла в себе силы, и зачем-то позвонила маме прямо на работу:
- Мама, почему ты не сказала мне, что я умерла?
- Что ты такое говоришь? Что с тобой?
- Я умерла, а ты мне ничего не сказала. Почему ты не сказала мне, что рождение – это смерть? Зачем всё случилось так, Мама? Зачем я умерла?..
Мама приехала довольно быстро. Кажется, она только теперь всё поняла. Она не задавала лишних вопросов, она достала Евангелие и стала мне читать Псалом 90:
«Живущий под кровом Всевышнего под сению Всемогущного покоится.
Говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю»!
Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы.
Перьями Своими осенит тебя, и под крылами Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его.
Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем,
Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.
Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится.
Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.
Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим.
Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему.
Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих.
На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею.
На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона.
«За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его;
Долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое».
- Мамочка, пожалуйста, еще раз, - я чувствовала, как с каждым словом мне возвращаются силы, оживает тело. Возвращается моя жизнь…, - Еще раз, прошу тебя, мама…
- Привет, Лиза. Давненько не виделись.
- Привет, Саша, я не одна к тебе…
- А с кем же? ОЛЯ??!
- Привет…
- Привет, я не видела тебя почти три года, а твою сестру – и того больше. Проходите же… Рассказывайте, как жизнь, чем занимаетесь.
- Да вот, школа, 11-й класс. Ты ж понимаешь. Всякие мысли о поступлении…
- И куда вы собираетесь поступать, если не секрет? Лиза?
- Я в художественное, по стопам сестры.
- А я в медицинское. Думаю, из меня получится медсестра…
- А почему не врач?
- Я сначала хочу пойти в училище, а там – видно будет.
- А почему в мед, а не в художественное или музыкальное?
- Ну, я так решила. – Оля взяла стоящую у стола гитару.
- Ты еще иногда играешь?
- Да, конечно. Сейчас я тебе что-нибудь спою. Из Есенина, например.
Не жалею, не зову, не плачу.
Всё пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло расцвесть и умереть.
Оля пела очень высоким, хрустальным голосом. Она пела эту, очень известную, в сущности, песню, как-то совсем иначе. Как-то очень по-своему. Саше казалось, что она пела ее голосом героев из фильмов времен ее детства – так звонко, так глубоко и трогательно. Очень высоко. Очень красиво. Саша чуть не разрыдалась. Она не видела ее три года. Три мучительных года, - ни дня без своей памяти. Ей казалось, что в есенинских строчках Оля рассказывала о себе. Ну, конечно же о себе! Каждое слово, и вся эта боль…
Потом пили терпкий зеленый чай, девчонки болтали о пустяках. А Саша не могла отвести взгляда от Оли. Как она изменилась! Она не смотрела в глаза, суетилась как-то. И вся была словно какая-то выцветшая, но всё еще живая, близкая, очень нужная, любимая…
- Ладно, Саш, нам пора. Уже поздно.
- Может, останетесь?
- Я не могу, я сегодня обещала встретиться с одним человеком. – Оля быстро посмотрела на Сашу, совсем не так, как раньше, как-то беспокойно, боязливо посмотрела.
- А куда ты идешь, если не секрет, конечно?
- В клуб…
9.
Дорогие мои друзья!
Я уже сбилась со счета, отслеживая номера выпусков наших походных - народных Альманахов. Наверное, это становится неважным по сравнению с тем, ЧТО происходит за этими страницами.
Надеюсь, что когда-нибудь мы научимся писать подобные записи огненными буквами в сердцах друг друга, и бумага нам будет уже не нужна.
Верю также в то, что когда-то мы сможем переживать себя действительно Общиной - и независимо от того, Где и КАК ДАЛЕКО друг от друга мы находимся, чувствовать себя членами одного, пусть незримого КРУГА.
Сейчас же наступает совсем особое время и все, кто хотел бы прочувствовать его - смогут понять его Дух. Возможно, пока ещё трудно сказать, ЧТО это за время, но совершенно ясно одно - оно ставит перед нами огромные задачи. И если мы хотим следовать этому времени, мы уже не можем спокойно сидеть на месте и ждать, пока наша Судьба найдёт нас. Слишком много нежелающих того, чтобы происходили Встречи, в том числе (и даже в первую очередь), Встречи с собственным "Я". Время требует, чтобы мы были открыты, деятельны и сознательны на нашем Пути. Чтобы Путь этот не стал для нас путами...
А после - небольшой вопрос "ЧТО?" вырастает в беспредельный вопрос "КАК?" И так по жизни - важно, не КЕМ мы станем, но КАКИМИ...
Итак, наш Альманах - первый в своём роде. Зимний. Зимой с душой человека происходит нечто совсем другое, чем летом. По сути, такой Альманах должен был бы сделать каждый из нас. И тогда мы скрепили бы все эти работы вместе и смогли бы назвать их одним именем. Если же это происходит иначе, то я не могу уже сказать, что это НАШИ переживания зимней поездки. И я даже не стану скрывать, что в этом сборнике гораздо больше моей отсебятины, чем когда бы то ни было. Зимой душа каждого человека деятельна настолько, что далеко не всегда удаётся понять, какой процесс идёт внутри неё. Для каждого из нас эта поездка стала чем-то совершенно особым, не поддающимся какой бы то ни было классификации. Поэтому, взявшись за работу по созданию Альманаха, я ставлю перед собой цель лишь расставить верстовые столбы, по которым мы сможем сверять свои ощущения и переживания.
ТО же, что произошло на Валдае с каждым, пусть останется священнодействием, выжженным в твоей и моей Душе. Саша.
2 января. Вечер в бабушкином доме.
Начало: конечно, сперва должно быть начало, начало случилось ещё раньше, не сегодня: было предрождественское время - о Рождестве звучали истории. Замёрзшие, дождавшиеся нужной электрички, особенно тепло и уютно с гречневой кашей - мы начали это путешествие. Но были ещё и встречи, задумки, мысли, идеи - много идей.
Что собрало нас вместе? Вторым новогодним утром в 6:20 утра? Нас:
Шеф - Поладик
младший генеральный помощник – Андрюшка.
и другие соучастники: Даша, Лиза, Маша, Арик, Витек Большой и Витек Маленький, Злата, Стасик, Алиса и брат её Миша, Вова, Вика, Юра, Саша, Соня, Яна., Мириам, Никита, Виктория Александровна, Михаил Владимирович, Катя. Ещё ждём послезавтра: Колю Ку., Асю Но. и Ленку.
Итак: в 6:20 мы встретились, и в 7:00 благополучно загрузились в автобус, следующий рейсом до г. Валдай.
После бурных новогодних праздников народ с удовольствием уснул под мерный гул дороги. Постепенно окна автобуса покрылись приятного цвета инеем. Ехали с опозданием, и в 13:50 приехали на Валдай (ехали 7 часов). Магазины оказались на обеде и мы, благополучно сев в электричку, к 16:00 были во Дворце, можно сказать - во Храме - природы. Настроение радостное. Закупив чего-то, что знает Поладик, отправились пешком через лес и уже в темноте пришли в Дом.
Это были факты, пусть кто хочет продолжит живоописание. Катя.
.
Хочу добавить! С утра отправились - хоть и с рюкзаками, но в разговорах о Новом Годе: о том, Кто, Где, С кем и Когда. Затем - долгая дорога в автобусе, электричка, и - 8 километров по Рождественской Дороге. Нас встречает дом - уютный, но пока какой-то настороженный, приглядывающийся, тихий в своих переживаниях. Я знаю, мы с ним подружимся... Доброй ночи, ДОМ!
И ещё: в электровозе забыли ХЛЕБ!!!
Оклемавшись после летних переходов, нарастив наконец-то жирок на впалых щеках, мы снова надели рюкзаки, и – вперед!
Табор уходит в небо…
Снежные горы заканчивались где-то в будущем, в вечерней заре. Последнюю из этих гор – самую Валдайскую, - мы преодолевали уже НА рюкзаках. Но – дошли…
А там – ни света, ни тепла, зато все радостные, и спящий Стасик еще.
Прорвемся!!! Саша.
Утром, 3 января – Сретенье. В кругу рассказывали о какой-нибудь встрече из жизни. Что такое встреча? Мы живем, плывем каждый день по течению, и не обращаем внимания на то, Что определяет нашу жизнь. Судьба складывается из встреч. Судьба = от Встречи к Встрече.
Начали читать книгу Атиса Флориде «Встреча как переживание пробуждения». После обеда мы сегодня рисовали Встречу из своей жизни, точнее, пытались чувства от этой Встречи изобразить в цвете и формах. Посмотрим-посмотрим… А еще повесили почтовый ящик. Арик – главный почтальон мира, он будет обеспечивать нас новостями.
4 января. Продолжили чтение «Встречи…». Первая ступень в человеческой встрече - «Благовест» требует от нас идти навстречу другому с большим интересом. Два человека приведены друг к другу силами Судьбы. То, что теперь будет сделано из этого – больше не подчинено необходимости, люди могут теперь свободно творить свои отношения. Если, конечно, захотят. Чтение из недр почтового ящика оказалось захватывающим.
5 января. Сегодня утром мы читали о второй ступени встречи – Жертве. «Я есть Ты» - сказал Новалис. Познание другого человека требует от нас, чтобы мы могли жертвовать на алтарь Встречи своё собственное, избегали любить лишь свои мысли, учились слушать другого человека так, будто через него говорит божественное начало. Потому что истинного человека в нас действительно непросто услышать, и настоящий человек по-настоящему невидим. Мы живем в мире невидимых людей…
Днем мы рисовали автопортреты в двух ипостасях: какой я есть, и каким я хотел бы стать. Почта была бурной.
6 января. На утреннем круге читали о третьей ступени человеческой встречи – Преображении. Почему эта личность пришла ко мне? Что нас связывает из прошлого? Что нам надо сделать в будущем? Вечером писали на маленьких листочках «Я люблю тебя за…».
В 12 часов ночи, объединенные тринадцатью свечами, читали Евангелие от Матфея. В тишине своих сердец вновь приветствовали Христа.
До двух часов пили чай с тортиками и прочими атрибутами Праздника.
7 января. Сегодня наш последний день на Валдае. Настроение с утра уже чемоданное. На утреннем круге читали о последней, четвертой ступени человеческой Встречи – Причастии. Как образовать единство людей, в котором каждый из участников не потеряет своей индивидуальности? Этот процесс сравнивается с церковным Причастием – когда прихожанам подаются хлеб и вино, и люди объединяются вокруг невидимого стола посредством общей трапезы.
Вечером мы дочитывали последние записки из почтового ящика, и наши сочинения о Валдайской жизни – «неделя моей души». Завтра – доброй всем дороги! Архивариус.
Это была не неделя, а скорее, мгновение, которое прошло как сон. Вполне возможно, это было даже чисто физическое ощущение сна, очень хотелось спать, но, возможно, это придало даже что-то прекрасное, божественное настроение нашей встрече. Да, для меня встреча состоялась, удалось почувствовать существо каждого присутствующего здесь, удалось услышать и понять каждого. Очень сильное впечатление произвела оторванность от внешнего мира, как будто наш Круг существовал один во всем мире.
За время этой поездки я научился действительно качественно слушать, что для меня было важно. Было приятно провести здесь именно неделю. Ощущается чувство чего-то завершенного, уезжать будет не тяжело. Приятно удивило то, что из нашей разновозрастной компании, из людей с разными интересами, жизнями, смогла получиться такая группа, в которой всё достаточно открыто, а во взаимоотношениях нет фальши. Уже сейчас я с большой уверенностью могу сказать, что эта поездка дала мне очень многое в плане человеческих взаимоотношений. Самойлов Андрей.
Моя душевная неделя.
Начал писать сочинение, и мой товарищ по партии посоветовал мне исправить название на правильное – Неделя моей души. Исправляюсь. Для начала, думаю, что душе важно не Что было, а Как было.
…Рождественский круг: 13 свечей, 17 человек. Душа все эти дни как бы готовилась к этому рождественскому причастию.
4 января – благовещение – физическая встреча.
5 января – жертва – работа, внимание к другим, пытаюсь понять и услышать и принять других.
6 января – преображение – окидываю взором наши предыдущие встречи, и, продевая их как бы через игольное ушко песочных часов, смотрю в будущее – туда, куда сыпется этот песок отношений…
7 января – причастие – Катя от одной свечи зажигает плеяду огней в руках ищущих, верующих, любящих. Зажигает свою свечу от той, что стоит в центре. А мы уже – по очереди, передавая огонь друг другу. И тут было ослепительно светло… Коля.
Когда мой труп привезли в этот дом, над ним так измывались, что он почувствовал дискомфорт. В течение недели труп залечил свои раны, а в ее конце я перестал быть мёртвым.
Теперь можно выбираться из отстоя. Полад.
Коля! Товарищ по партии! У нашей партии за столько лет так и не появилось названия. А вообще, я тебя заново открыла. Наверное, у тебя в эту поездку был приступ нежности, так как ты мне показался нехарактерно добродушным. Саша.
Я люблю всех. Если бы я любил за что-то, эта любовь быстро бы исчезла в силу моего критического взгляда на любые вещи или качества, взятые в отдельности. Если бы я любил «за», это «за» было бы, скорее всего, деньгами и щедростью человека, имеющего их. Если такой комментарий вас не удовлетворяет, то не удивляйтесь этому – я вас удовлетворять не собирался, любимые! Арик.
Дорога длинна, и ты это знаешь. Мы спутники, Полад, и это здорово.
Не капризна, а ранима. Вот такая пантомима. Обращайтесь понежней с нашим большим Витьком.
Момент встречи – благовест. Это первый момент Встречи. Его также трудно поймать, как каплю с крыши. Андрей, я желаю тебе научиться делать это. Арик.
Поладик, ты – моё открытие. Мне кажется, что истинного тебя я увидела в этой поездке впервые. Причем, как-то совершенно случайно. Я даже не думала о тебе, когда вдруг пришел твой образ. Он совсем не такой, как внешне я видела тебя всё это время. Ты очень тонкий (в смысле своих переживаний) человек. И меня это несколько сбивает с толку… Саша.
Серьезный очень, веселый когда хочет, любит многих из нашего круга, но не признается. (об Андрее)…
Пятидесятилетний мужчина, известный писатель и режиссер – Полад Металлович – сидел в своем рабочем кабинете и листал пожелтевший альманах тридцатилетней давности.
В жизни Полада было всё: любимая жена и взрослые уже дети, была известность и множество творческих планов. Была шикарная квартира в самом центре Города, и собственный дом у моря, где-то в Краснодарском крае. Казалось бы, о чем еще можно мечтать? Но он мечтал. Точнее, это были даже не мечты, а приступы невесть откуда бравшейся тоски и меланхолии. Он страдал этими приступами с самой юности, с тех пор, как встал на путь творчества. Это были и мгновения уныния, когда ни за что не хотелось браться, всё валилось из рук, всё раздражало; и минуты сладкого, но тревожного предощущения рождения новой идеи. Идея, как водится, носилась в пространстве, не давая покоя, на недели отнимая сон и аппетит.
Поладу повезло с женщиной: она была замечательной женой, и хозяйкой, и матерью, а еще она никогда в такие моменты не лезла к мужу ни с расспросами, ни с просьбами. Старалась вообще не трогать его, чувствуя, что ее вмешательство в творческий процесс не принесет их семье ничего хорошего. Она даже в такие дни старалась не входить в его кабинет, хотя в обычное время любила посидеть на подлокотнике большого, мягкого кожаного кресла Полада, посмотреть, как работает ее муж, и болтать о какой-нибудь чепухе. Поладу не мешал ее праздный щебет: он смотрел в монитор, но улыбался жене, отвечал на ее нелепые и смешные реплики, иногда рассказывал о характере и причудах своих героев.
- Я так люблю своих героев! Я не представляю, как скучно и пусто мне бы жилось без них. Я не могу понять, как без этого живут другие люди.
- Знаю-знаю. Я уж частенько подумываю, может, мне стоит ревновать тебя? Ты так описываешь своих героинь…
- Ну что ты… - Полад довольно улыбался, смотря в монитор и набирая текст быстрыми и нежными движениями пальцев, словно любовно гладя клавиатуру.
- Да-да! Ты даже тексты набирать никому не позволяешь!
- Это потому, что при наборе я могу еще что-то дорисовать, уточнить…
- Да ладно, ты просто ревнивец!
- Ах, ревнивец, да?
- Да!
- Может, это моя жена – ревнивец?
- Жена – зеркальное отражение мужа – не больше.
- А мои героини – отражение жены. Так ты что, себя к зеркалу ревнуешь, выходит?
Но так было только тогда, когда идею удавалось-таки ухватить за призрачное крыло, когда рождались герои его повестей или сценариев, и когда дело оставалось за малым – разрешить им всем жить на бумаге или в окне монитора, и наблюдать лишь за их жизнью.
Сейчас всё было иначе. Идея не желала отдаваться уже несколько дней, или недель, - кто знает, сколько прошло времени! Это было и тяжело и радостно одновременно: радостно потому, что новая идея была! Ее нужно было лишь рассекретить и выманить наружу. Тяжело же было оттого, что приманки для птиц-идей нужно было каждый раз придумывать новые, всё изощренней и незаметнее, - эту птицу голыми руками не возьмешь, и никогда не знаешь, на что она «клюнет». В такие-то минуты, Полад обычно и страдал меланхолией, муками творчества, памятью. Его кабинет, похожий одновременно и на рабочее место сумасшедшего, гениального писателя (кругом – рукописи, листы, древние перьевые ручки, очень много бумаги, исписанной, сложенной то тут, то там кипами, неровными, огромными), и на хранилище трофеев. Повсюду были расставлены и развешены фотографии разной давности, скалолазные приспособления, какие-то костюмы, маски, рисунки: беглые, ручкой, или серьезные, осмысленные, сложные. К стенам в разных местах были приколоты какие-то записочки, имена, номера телефонов, электронные адреса, заметки… Стол – огромный, нет, гигантский, дубовый, кажется, - весь был завален листами, записками, книгами, оставляя свободным место лишь перед монитором.
В этот день Полад Металлович листал дневники, альманахи и рассказы из своей прошлой жизни – далекой и светлой юности. Из тех дней, когда ему страшно было представить себе, что однажды он станет взрослым.
- Да… Как много мы говорили о Встречах, и как мало мы понимали тогда о том, что это такое. Кто бы мог подумать, что всё надо понимать буквально: встречи действительно определяют нашу Судьбу. Взять мою семью: если б я женился на другой женщине, у нас были бы другие дети, другие отношения. Скольких произведений, на которые вдохновила меня жена просто не было бы! Да и вообще, было ли бы творчество? Я чувствую, что за стенами кабинета мое семейство передвигается сейчас на цыпочках, как в сумерках, - чтобы, не дай бог, не вспугнуть мою идею. Любимые, как я вам благодарен!
Или взять моих друзей. Как часто бывало еще тогда, в юности, что один из них обронит какую случайную фразу, а у меня перед глазами – уже рассказ, сюжет, стихи…
Действительно, мы друг на друга могли влиять так, что и вырисовывались наши Судьбы – у каждого своя. Друзья подарили мне самого себя. Надеюсь, я им тоже не был бесполезен… - тоска новой волной нахлынула на Полада, сжала лицо, сковала сердце, - Только вот что-то с Андреем у нас не заладилось, и не помню даже, когда это случилось. Эх, Андрюха – Андрюха! Раньше ты всегда был рад видеть меня. Не помню, чтобы с тобой пришла грусть, невеселье. Жизнь, когда ты был рядом, преображалась: все, кто меня окружал, по очереди, по одному, но все до единого, даже самые до того злые, становились добрыми. Ты был замечательный, особенный человек. Так, как ты умел поддержать, не умел никто! Я тебе благодарен. Обещаю, что никогда даже не подумаю ничего плохого о тебе. Я никогда не стану в тебе сомневаться. Было бы здорово так и идти всю жизнь на расстоянии вытянутой руки друг от друга, болтать обо всем. Знаешь, я никогда не мог тебя в чем-то винить. Нет, ты не святой, но я просто не могу этого делать. Думаю, что и ты меня прощаешь, если что. Ведь так? Да, ты всегда был честен. Твое плечо – извечная опора для меня.
Когда-то давно мне в голову пришло простое объяснение: у нас с тобой одинаковая походка. Разные цели, мотивы, но одна и та же скорость шага. И ты не раскачиваешься как каланча на ветру, - ты нормальный человек, как и я.
Эх, Андрюха! Если бы ты знал, как сжимается мое сердце, когда я вижу тебя в вечерних новостях. За 30 лет ты ни разу не позвонил мне… С тех самых пор мы ни разу не были на скалах, а я так хотел вместе с тобой побывать в Крыму! Только ты и я, и два рюкзака, полных страховками, обвязками, карабинами, тросами…
Пожалуй, в мире не осталось ни одной скалы, чтобы я мог покорить ее в твою честь. Что с тобой случилось, Андрей? Где же ты, дружище? Одному мне с этим теперь точно не справиться… - Полад Металлович уперся локтями в письменный стол, ладонями обхватил голову. Она была тяжелая: совсем сникла, опустилась грузно на сильные ладони, хотела упасть еще ниже – на стол, хотела удариться и, - спасибо возникшей боли! – хоть ненадолго забыть за ней другую, гложущую душу и разум, боль… Полад взял в ладонь легкую трубку телефона.
- Здравствуйте. Могу я услышать Аркадия Дмитриевича?..
10.
Выключив прибор, Андрей Самойлов прошелся по своему кабинету, и, нажав на кнопку громкой связи, объявил, что немедленно желает видеть у себя Семена. «Он уже идет к вам» - раздался голос из динамика.
В дверь постучали.
- Входи.
- Михалыч, у нас ЧП! Со вчерашнего дня никто не видел Арни, его…
- Знаю, Сёма, знаю.
Андрей Михайлович рассказал вкратце все, что с ним приключилось.
- Что будем делать? – спросил он Семена.
- А я не понял, что это значит «выкупать самое дорогое»? Это он о «Веке» или о Центре?
- Дурак ты, Сёма, извини, конечно. Но сейчас не об этом. Нам нужно подумать, как их вывести оттуда. Когда я вспомню то, что было вместо этой дыры, они смогут изменить ход истории. Я стараюсь не думать об этом воспоминании, но ты же знаешь, что такое локальная память, ты же тоже учился на психолога. – Любая вещь, или слово может невзначай напомнить мне все и сразу! Пока этого не произошло, мы должны разделаться с СЛВ!
- Михалыч, я не совсем понимаю, как они могут через твои воспоминания изменить ход всей истории?!
- Видишь ли, им известен какой-то момент в моей биографии, когда я был самим собой в высшей мере. Я настолько был собой, что даже не видел себя со стороны, поэтому и воспоминание ушло. Если они заставят меня вспомнить это, они смогут беспрепятственно забрать меня у самого себя. И все мое будущее, начиная лет с 15, обратят во вред человечеству. Поэтому мы должны постараться предотвратить их планы. Во что бы то ни стало. Мы с тобой не учли, что кто-то может путешествовать специально в эти дыры, как это я сделал сегодня. Но их воспоминания, после попадания в дыру стираются начисто, и благодаря этому они остаются жить там, влияя оттуда на людей. Кто-то отсюда, из нашего настоящего, специально стирал память этим людям. Думаю, это был Арни. Нам нужно срочно что-то предпринять. Вернуть им память не в наших силах. Должен быть какой-то другой вариант.
- В таком случае, у нас остается лишь один путь…
- Выкладывай скорее, Сема.
- Поскольку, им нужен только ты, мы должны будем отправить тебя туда, но… Но ты больше не сможешь вернуться, Михалыч! Мы отправим тебя туда, предупредив их. Они в честь такого события соберутся там, в дырах, все, до последнего. А скорее всего, они уже и сейчас там, если Арни сказал тебе правду, и попрощался ненадолго. Когда ты прибудешь на место, мы навсегда отключим «Век»…
- Молодец! Это очень хороший план. Молодец, Сёмушка!
- Хороший план?! Михалыч, ты что, не понимаешь? Здесь останется только твое тело – без души, мертвое тело! Ты же умрешь!
- Это ничего. У меня есть хороший наследник, Семен! Давай обдумаем детали. Сейчас нет времени на сентиментальность.
- Михалыч! Насколько я знаю, в Службе Личного Времени весь штат довольно молод, ведь только в крайней молодости у человека может быть столько честолюбия и дерзости, чтобы прожигать свою жизнь наркотиками и строить заговоры против Божественного миропорядка. Значит, их воспоминания не должны быть слишком долгими. Поэтому же эти люди, видимо, и имеют возможность ежедневно возвращаться из этих дыр, так что никто и не замечал никогда их отсутствия. Они живут лишь одним днем, без будущего, в иллюзорном настоящем. И пока есть это настоящее, есть дыры! А что если мы попробуем отнять у них эту иллюзию настоящего?
- Так. Теперь, кажется, я ничего не понимаю. Арни недооценивал тебя, дружок…
- Ты, Михалыч, пойдешь туда, как мы уже и договорились. Мы выключим панель управления «Века», они сразу же поймут это, но будут бессильны что-либо сделать. А ты будешь спокойно путешествовать некоторое время по своим воспоминаниям, не опасаясь больше попасть в дыру. Ты же помнишь все! Правда, от выключения «Века» тебя может забросить куда угодно в твоей памяти, ты знаешь. Причем, не в обыденной памяти, а в подсознательной, в твои сны без сновидений, например. В то, чего на самом деле никогда не было. Но это будет длиться недолго, пока не включатся защитные функции организма. Возможно, на это уйдет несколько минут…
- Да, мне это известно. Что ж, давай рискнем, сынок. Но прежде, я хочу, чтобы ты все время был рядом с кнопкой выключения панели. Как я уже сказал, воспоминания могут придти внезапно, и все решат секунды.
- Шеф, когда я понял, что пропал Арни, я почувствовал неладное, и на всякий случай по пути сюда захватил пульт дистанционного управления панелью. Он сработает из любой точки Центра, где бы я ни находился.
- Хорошо. Я должен тебе сказать еще кое-то. Завтра – мой день рождения.
- Знаю. У нас есть хороший подарок, мы его всем отделом…
- Погоди. Послушай, что я тебе скажу. Давно, когда мне было как раз лет 15, я вдруг встретил одного человека, старика. Он предсказал мне, что я умру в 81 год и 1 день, если не смогу вспомнить что-то очень важное в своей жизни. Так что, ты не очень расстраивайся, если я не вернусь. Знай, что я понимал, на что иду, и был готов к этому.
- Так вот почему ты попрощался с коллегами?!
- Да. Этот старик, он шесть десятков лет смотрит на меня, словно это я сам и есть. Я сам…
-Выключай!!!
-Что?
-Выключай, Семен! – заорал Михалыч и быстрым движением прижал «Век» к сердцу.
11.
Андрея Михайловича подбросило и швырнуло куда-то, где он никогда не был.
На Земле стало проживать очень много жителей, планета была перегружена. Правительство СЛВ издало распоряжение: посадить избранных людей в самолеты на центральном космодроме. Дальше этих людей ожидал путь в открытый космос. Этих людей, вместе с самолетами, просто выбросят в открытое мировое пространство. Обратного пути не будет.
Голос Правительства вещал из каждого динамика, что такие меры необходимы ради благополучия будущих поколений. И эти поколения никогда не забудут подвиг своих прародителей. Были составлены списки очередности выброса людей, причем отправляли туда далеко не всех. Правительство выбирало каждую вторую семью, и делило также пополам: мать и дочь, или отца и сына. Первую половину сопровождали на космодром, а вторая половина должна была сама умереть от тоски, либо подписать договор сотрудничества с Правительством на создание новой, счастливой жизни.
Андрей с матерью значился в списках улетающих, их рейс должен быть стать первым. На Земле оставался его брат и отчим. Улетающих провожали со всеми почестями, и огромная толпа специально нанятого народа забрасывала героев искусственными цветами и посылала им вслед восторженные взгляды. Мать, хоть и грустила о расставании с мужем и сыном, но все же, в своем самом нарядном платье, выглядела исполненной достоинства.
Андрей не мог понять того, что происходит вокруг: почему люди так радуются? Почему ради каких-то обещаний о прекрасном будущем, нужно разбивать семьи и становиться космическим мусором? Как можно добровольно согласиться на то, чтобы никогда в жизни не испытать притяжения земли? Не видеть родных людей? Не иметь возможности любить? Не вдохнуть свежесть утренней росы на примятой тяжелыми каплями траве, не увидеть птиц и солнца?
Когда они сели в самолет и оркестр сыграл последние аккорды в честь отбывающих, Андрей стал разрабатывать план побега.
Их самолет должен был совершить посадку в одном городе, где сядут еще какие-то люди. Охраны там должно быть немного, поскольку, похоже, никому и в голову не приходит бежать. Люди займут оставшиеся места в самолете, а некоторые, добровольцы, будут даже лететь стоя, если верить Голосу Правительства. Считать пассажиров никто не станет, и исчезновения двух людей никто не заметит.
Когда самолет пошел на взлет, Андрей решил посвятить в свои планы мать. Но она стала испуганно озираться по сторонам, и сказала, что такой бред не должен даже посещать голову сына, тем более, старшего.
- Мама, но ты же умрешь как только в самолете закончится воздух! И целую вечность твое тело будет болтаться в этой консервной банке, не находя себе вечного покоя! Ты никогда больше с этой самой минуты не коснешься ногами земли, уж лучше бы нас просто убили! А ведь нет, они нам еще и курс лечения провели перед отлетом, чтоб мы Космос не загрязняли болезнями…
- Но Земля больше не выдерживает такого количества трупов. Если бы так продолжалось, то нашим внукам пришлось бы ходить по земле, усеянной крестами и могилами. Внуки нам будут благодарны за то, что мы освободили для них Землю, сынок.
- Внукам будет стыдно за нас! И нужна ли им будет такая жизнь?
- Прекрати немедленно! Как ты разговариваешь с матерью?!
- Мама, но ведь там – твой сын и муж…
- Все! Хватит!
Когда самолет совершил посадку, и всем пассажирам позволили прогуляться в последний раз, Андрей смотрел в глаза матери: они светились каким-то особым достоинством. Тогда он подумал, что в этой суматохе запросто кому-то может стать плохо. Правительство, позаботившись об этом, предоставило аэропорту несколько машин «скорой помощи». Больного человека увезут к врачам, где он либо поправится и продолжит путь другим рейсом, либо…
Единственное, что у Андрея осталось от его земной жизни, - это камень, найденный когда-то в одном походе. Камень был не слишком велик, но поражал своей красотой, тяжестью, причудливыми изгибами неровных краев. Андрей должен был сделать это, он не мог сбежать один, без матери. Рука тихо скользнула в отвислый карман куртки, нежно погладила камень. Резким и точным движением рука описала дугу, камень полетел маме в голову…
Андрея Михайловича снова неведомая сила подбросила и швырнула куда-то в сторону. На этот раз он увидел не себя, а Женьку. Ей было лет 17.
Как-то так случилось, что Женя теперь жила не со своей семьей. Она была принята в большой дом, где было множество детей и таких же подростков, как она, множество сквозных гигантских комнат, множество помещений и вещей. Всем этим хозяйством управляла женщина лет 40 по имени Лиза. Лиза выглядела вполне добродушной: желтые, крашеные волосы, убранные заколкой кверху, голубые глаза, улыбка, никогда не покидавшая ее губ.
Женю поселили в комнате с девушкой, ее ровесницей. У девушки не было имени, хоть она и жила здесь давно, всё и всех знала, и у нее была лучшая кровать – широкая, деревянная, с чистым белым бельем. Остальные кровати были железные, узенькие, сантиметров по 50 всего шириной, заправленные желтым, застиранным бельем. Кроватей в комнатах было невероятное множество, хотя Женя никогда и не видела здесь столько людей, чтобы они заняли все имеющиеся спальные места.
Женя гуляла по дому, зашла в комнату к девушке. Та сидела на своей кровати и держала в руках большую серую книгу в виде слона. Книга была на английском языке.
- Помоги мне выучить стихотворение, - попросила девушка.
- Давай. – Женя посмотрела в текст, - А что, тут надо еще некоторые слова угадывать?
- Да. Видишь, тут в некоторых местах слова обозначены такими дугами по количеству букв, - их и надо угадать.
- Посмотрим: «I want **** meal, - the elephant has told». Тут, наверное, слово «more». А что на следующей странице? Какое-то странное стихотворение: неинтересное и без рифмы. Я лучше пойду. Ты позовёшь, если что?
- Ладно.
Женя пошла в кухню. Лиза, улыбаясь, готовила пирожки с капустой.
- Лиза, почему они такие гигантские?
Лиза посмотрела на Женю, ничего не ответила, и лишь кивком попросила выйти. Женя вышла из кухни, и почему-то ей показалось, что теперь у нее будет своя комната, своя большая и чистая кровать, и даже свой письменный стол – неслыханное здесь имущество! Тут же на пороге возникла Лиза. Женя вопрошающе посмотрела на длинную череду комнатных дверей и с немым вопросом обратилась к женщине: в какую же можно идти?
Лиза ладонью медленно показывала на каждую дверь по очереди, одним плавным жестом, и остановила свою руку на двери безымянной девушки, легко подтолкнула Женю по направлению к этой комнате, и сама пошла за ней. Распахнув дверь комнаты, Лиза снова медленно ладонью нарисовала окружность, обойдя этим жестом все кровати, и уперлась в самую узкую, стоящую в самом неудобном месте. Женька расстроилась. Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь, и вдруг увидела, что на ее кровати в грязной одежде, в ботинках, лежит мужчина. Мужик смотрел довольно по-хамски, и не подумал встать. Снова на пороге возникла Лиза.
- Это водитель. Он отдохнет и уйдет.
- А почему на моей кровати? Здесь миллион кроватей, почему на моей?!
Лиза в ответ улыбнулась. Женька толкнула ее, закрывающую собой вход, со всей силы, и бросилась бежать. Она проносилась из комнаты в комнату, открывала и закрывала за собой бесчисленные двери. Лиза не отставала. Женя пыталась прятаться за бельевым шкафом, за комодом, за секретером, но Лиза неизменно находила ее и смотрела в глаза с улыбкой. Женя была в отчаянии: из глаз лились слезы, стук сердца затруднял дыхание, не позволяя услышать, с какой стороны приближается улыбающаяся Лиза.
Вдруг Женя поняла, что больше никто из всех, кого она видела в этом доме, не улыбался! Улыбалась всегда только Лиза! Тогда Женя решила улыбнуться тоже. Сначала улыбки не получалось, но она взяла себя в руки, вытерла слезы, и улыбнулась так открыто и весело, как только и была способна в ту минуту. Улыбка с лица Лизы исчезла тут же. Женька бросилась бежать, а Лиза какие-то секунды стояла как вкопанная, на ее лице появилась ярость, а затем она остервенело бросилась в погоню. Лиза хорошо понимала, что если Жене удастся укрыться в доме, то у нее получиться и сбежать из него.
Женька неслась из комнаты в комнату, ища глазами укрытие. Под кроватями было не спрятаться: они все были на высоких ножках и хорошо просматривались. Вот шкаф, но туда не залезть. Нужно бежать дальше. Вот дверь открывается в комнату и образует темный уголок, защищенный с другой стороны старым комодом или какой-то стойкой. В углу развалены детские игрушки и какая-то большая синяя тряпка. Женька не раздумывая прыгнула туда. Лиза пронеслась мимо…
Всё, вроде бы, заканчивалось благополучно, и на некоторое время Андрей Михайлович почувствовал себя лучше, но неожиданно он снова испытал удар, словно кто-то невидимый со всей силы дал ему по спине бейсбольной битой.
…Воздуха на планете катастрофически не хватало. Правительство Службы Личного Времени оказалось изобретательнее других народов Земли. Оно создало гигантский батискаф из тонкой непромокаемой ткани. Ткань была серо-зеленая, похожая на тент от палатки Андрея.
Этот батискаф был создан как тюрьма и суд одновременно. Сооружение, наполненное чистым свежим воздухом, болталось в метре над землей. Туда сажали преступников. Правительство было изощреннее, чем о нем рассказывали. Нет, из батискафа не откачивали воздух, - провинившийся должен был быть казнен другим способом. Вокруг батискафа, в специально выстроенном помещении гигантских размеров, находились люди, определенные Службой Личного Времени в смертники, в основном, по состоянию здоровья. Здесь было очень много детей и стариков, и все они не протянули бы долго, так как их мучили страшные неизлечимые болезни. Заботливое Правительство взяло на себя великую миссию сократить дни их страданий. Откачивали и без того разреженный воздух именно из этого помещения. А в батискафе было затянуто прозрачной пленкой большое смотровое окно: через него было в деталях видно все, что происходило внизу, в помещении.
Преступника помещали в батискаф, обнаженные люди внизу знали о том, что за этими тонкими стенками полно чистого воздуха. Когда огромный насос приходил в движение, и воздух из помещения убывал, скованные последней надеждой, люди пытались ногтями прорвать стенки батискафа с сидящим в нем преступником. Корчась в предсмертных муках, они, толкая друг друга, жаждали добраться до заветного воздуха. Человек внутри, тоже обнаженный, видел все адские муки, выпавшие на долю этих несчастных. И некуда было спрятаться от этого кошмара. Человек в батискафе был обнажен, беззащитен, беспомощен. Ах, если бы палачи оставили бы хотя бы рубашку! В нее можно было бы спрятать руки, уткнуть лицо, натянуть ее на голову, заткнуть уши! Но нет, Правительство предусмотрело эту возможность…
Смотровое окно занимало всё днище батискафа, и некуда было деться от ужасающего зрелища. Можно было закрыть глаза ладонями, но люди внизу притягивали воспаленный взгляд приговоренного, раздирали его слух криками, болью надрывали колотящееся сердце. Можно было лечь в батискафе на спину, но тогда всё тело ощущало прикосновения рук умирающих людей, пытавшихся добраться до глотка воздуха, ногтями или зубами разодрать тонкую, но очень прочную ткань тюрьмы. После такого зрелища выживали немногие. А те, кто все же выживал, сходили с ума, и в следующий раз уже они стояли на каменном полу гигантского здания.
Андрей был внутри. Он вместе с ужасом вдыхал свежий воздух и эти лица, искаженные болью. Он стоял на корточках и смотрел вниз – на падающих людей, хватающих себя за горло, рвущих на себе волосы. Некоторые люди, умирая, решали сократить мучения другим – и душили их, сковав горло сокамерника, точно клешней, - хваткой, которую и после смерти невозможно будет разжать или ослабить. А может быть, так им самим было легче умирать, потому что в этой мертвой хватке не так сильно ощущалась собственная боль.
Старики умирали первыми – воздух уходил сверху. Ниже, у самого пола, безмолвно, без криков, стонов и искаженных злобой лиц, умирали дети. Их глаза становились больше и больше, вместе с каждым откачанным галлоном воздуха. Они протягивали к батискафу руки, но не пытались прорвать ткань, они то гладили, то тыкали ее, как иногда, на воле, дети тычут пальцами спасательный круг, проверяя, как сильно он надут. Здесь же дети будто проверяли, что всё же где-то есть еще то, чего им сейчас так не хватает. Дети не хотели умирать, не убедившись в этом.
Андрей обхватил голову руками. Отчаяние выдавливало глаза, убивало чувства, заглушало нестерпимую боль, появившуюся в сердце. В тонкую ткань днища тюрьмы, в полном безмолвии, вонзались сотни крошечных детских пальчиков…
Обуянное ужасом, сердце Андрея бешено колотилось, из глаз неудержимо струились потоки слез: «Они за всё, за всё ответят! Пусть это и нереально, пусть это всего лишь сон, химера, но если я не сделаю того, что должен, все это может стать будущим! Безысходность…». По его телу стали проходить едва уловимые электрические разряды – непроизвольно включались защитные функции обессиленного организма…
Женька сидела в окружении друзей у ночного костра, грустно выслушивая вялые поздравления с днем рождения и пожелания счастья. Андрей беспокойно смотрел на ее, бликами освещенное лицо. Он с ногами забрался поглубже в спальник – за кольцом друзей, рассевшихся вокруг низкого костра щупальцами расползалась промозглость северной карельской ночи. Андрей перевел взгляд на громаду скалы. Ее силуэт, объятый темной нежностью ночи, едва угадывался вдали. Яркий огонь костра и вовсе делал невозможным увидеть что-то за его пределами. Но вдруг Андрею показалось, что со скалы к ним спускается какой-то человек. Арик и Полад тоже видели его, но, вместо того, чтобы пойти к нему навстречу, они оба обернулись и посмотрели на друга. Андрей быстро посмотрел сначала на Арика, перевел взгляд на Полада, хотел было что-то сказать, но Саша в это время пела песню, и Андрей, махнув неопределенно рукой, встал.
Он направился к человеку, больше похожему на пилигрима из прошлого: тот был одет в длиннополый плащ с капюшоном цвета пыльной земли, с расширяющимися книзу рукавами, перевязанный грубой толстой веревкой. Белые волосы путника мягко ложились на плечи. Старик сел на камень и жестом пригласил Андрея последовать его примеру. От старика не исходило никакой тревожности, и Андрею стало интересно, что это за тип.
- Здравствуйте. Вы из ближайшей деревни? – спросил Андрей странника.
- Нет, я пришел издалека.
- Но я не вижу у Вас ни рюкзака, ни котомки. Вы не похожи на того, кто долго путешествовал.
- Это верно. Но очень скоро мой способ странствовать будет известен и тебе, хоть мне и жаль того, что я не могу больше путешествовать как твои друзья, как и ты, Андрей.
- Откуда Вы знаете мое имя? Вы слышали, как меня называют друзья? – Андрей обернулся к костру, находящемуся метрах в пятнадцати от них. Разговоров почти не было слышно. Тихо доносилась, повисающая на лапах сосен, песня:
«Кто родился за стеной: токарь, пекарь, или дворник, -
Всё расписано давно демографией придворной.
Перепутались листы сказок, сводок и докладов
Средь нарядов и парадов производственной мечты.
Где ты, Андерсен? Вернись!
Видишь – домик на картинке.
Видишь – стоптаны ботинки,
И к концу подходит жизнь…
Мой Утёнок, дурачок,
Не узнавши, позабудет
То, о чем не скажут люди,
То, о чем молчит Сверчок.
В жестком домике души, как в заигранной кассете
Всё на свете разрешит диско-рок нон-стоп-спагетти.
Императору никак соловей живой не снится,
Лишь транзисторные птицы рвут динамики в кустах.
Укрывается земля разноцветными листами.
Если головы болят, - значит, лучше жить мы стали.
Глотку пряником заткни, - вот и всё образованье.
Лучше книги без названий, чем названия без книг.
Где ж ты, Андерсен? Вернись!
Видишь – домик на картинке.
Видишь – стоптаны ботинки,
И к концу подходит жизнь…
Мой утёнок – дурачок –
Не узнавши, позабудет
То, о чем не скажут люди,
То, о чем молчит сверчок.
В переписанной судьбе не понять Судьбы пропажу.
Забери меня к себе, если чувствовать прикажут.
Нарисованы дома и размножены картинки.
Если каждому по льдинке – начинается зима.
Где ж ты, Андерсен? Вернись…»
- Да. Слышал от друзей, но очень-очень давно, лет 65 назад.
- Вы что, сумасшедший? Или Вы меня разыграть решили? Мне сегодня и так переживаний достаточно…
- Согласись, я не похож на сумасшедшего. Если ты потерпишь меня немного, я расскажу тебе, кто я и зачем пришел сюда.
- Ладно, – любопытство взяло-таки верх.
- Я знаю о тебе, Андрей, очень многое, а точнее – всё. Тебе сложно будет поверить в это, но ты – это я, а я – это ты, только через 65 лет. Мне сейчас 81 год, и меня зовут Андрей Михайлович Самойлов. Ты можешь спросить меня о чем угодно, чтобы проверить, что я говорю правду.
Андрей смотрел на человека широко открытыми глазами, вцепившись пальцами в обросший скупым мхом камень, и не мог проронить ни слова.
- Что ж, если у тебя нет желания проверять меня, я продолжу. Мне нужно торопиться… Я пришел сюда из твоего будущего, использовав для этого нехитрое приспособление для путешествий в прошлое, которое придумал ты, мальчик. Я пришел, чтобы сказать тебе лишь одно: то, что сегодня случилось с Женей на скале – ты должен помнить всю свою жизнь. Должен помнить и беречь в своем сердце, потому что Женя теперь – часть тебя самого. Очень, очень важная часть. Она – твоя душа и твое будущее. Ты сам сегодня принял ее в свое сердце, - навсегда. Если б ты, мальчик, не сделал этого, то очень многое в мире погибло бы. Женя и сама сегодня смогла почувствовать это. Я знаю, знаю, что все мои слова кажутся тебе абсурдными, но это не должно тебя слишком заботить. Знаешь, не слишком важно, понимаешь ты мои слова или нет. Но важно здесь то, чтобы ты эти слова запомнил: если ты забудешь сегодняшнюю скалу, то будущего уже не будет. А ты сам умрешь, в полном расцвете сил в 81 год и 1 день, не прожив больше ни дня.
Андрей ухмыльнулся и посмотрел в глаза путнику. Старик улыбнулся, увидев ухмылку, но его глаза были глубоки и серьезны. Андрею вдруг стало стыдно, и он опустил взгляд, пальцами стал теребить свою родинку на подбородке слева. Он долго молчал, смотря себе под ноги.
- Но это же элементарно! Я и так помню всё, что со мной случается, происходит. А уж этот случай на скале не забуду точно никогда, - я ведь так испугался за Женьку! Я не знаю, откуда Вы всё это знаете, но я не верю, что Вы пришли сюда ради такого пустяка… - Андрей поднял глаза, желая заглянуть в лицо собеседника, но рядом с ним никого не было. Только ночь, чернота, и тихое потрескивание углей в костре за спиной. Он поозирался по сторонам, пожал плечами и пошел к друзьям.
- Эй, Андрюха! Дрон! Самойлов! Да вставай же ты, у тебя чуть спальник не сгорел! – Арик и Поладик, смеясь, пытались оттащить сонного друга подальше от костра, - Ну ты даёшь! Ты чего это вырубился, а? Устал, что ли?
Андрей непонимающе хлопал ресницами. Девчонки, сидящие у костра, развеселились от этого зрелища и коварно хихикали, глядя на друзей. Андрей почувствовал себя в очень глупом положении, встал на ноги, сгреб спальник в охапку.
- Спокойной ночи всем. С днем рождения, Женя, – сказал он и ушел спать. Залезая в холодную, пустую палатку, Андрей ругал себя за то, что Арик и Поладик, как всегда, не удержались от искушения при всех посмеяться над другом. От костра доносился жаркий смех. В палатке было одиноко и холодно, сквозь ее тент просвечивали яркие, щедрые августовские звезды. Андрей уткнул нос в спальник.
- Женька, ты – моя душа… - подумал он, засыпая…
12.
«Он приехал, захотелось на минутку заглянуть
Всё ли так, как, уезжая, он оставил здесь когда-то.
Чтобы в этом убедиться и крест-накрест зачеркнуть,
Чтобы больше не считать себя хоть в чем-то виноватым.
Занавесочки на окнах слишком бледные на вид.
Кто-то сирый и безродный в этом доме проживает.
У окошка в черном платье чья-то женщина стоит,
И другую (боже, где она теперь?!) напоминает.
Папиросы, словно вымокли, дымятся без огня.
Взять бы тачку, да с бутылкой завалиться в гости к другу.
Что ж ты, улица, не вспомнила бездомного меня?
Из-под ног сорвался белый голубь и нырнул во вьюгу.
И повисли два аккорда между небом и землей.
Тот же голос, хрипловатый, разрывающийся, нервный.
Он несется над Арбатом, и над Яузой-рекой,
Утешая: «Ты не первый, кто уехал, ты не первый».
Здесь тоска, и нету денег, а на ужин – ломтик хлеба.
Безысходность, а за нею – только музыка и лето.
Ну а летом – только ивы, над водою – только небо.
А на ужин – пожелтевшая вчерашняя газета.
Но когда всё это вспомнишь на другом конце планеты,
Сам себя не понимаешь, отчего печаль такая.
И летит московский голубь ослепительного цвета,
И крылом пустыню неба на две части разрывает…»
- Безысходность, а за нею – только музыка и лето… Над водою – только небо. Безысходность, а за нею – только музыка. Музыка! И лето, лето… - Андрей насвистывал песню, перемежающуюся с собственными легкими, летними мыслями, - Причем здесь Безысходность? Никакой безысходности. Все в полном порядке, все хорошо, светло, волнующе…
Снизу, от подножия скалы, на вершине которой у троса лежал, глядя в небо, Андрей, волной накатило неясное чувство тревоги. Андрей свесил голову с самого верхнего скального камня, пытаясь разобрать, что же происходит внизу, и тут же судорожно схватил трос…
Когда она сорвалась со скалы, все в мире вдруг затихло.
Снизу скала кажется совсем не высокой, но сколько незаметных снизу камешков надо потрогать руками, испробовать на прочность, прежде чем зацепиться за надежный, способный выдержать человека? Крошечный выступ… Нет, это не тот, и этот тоже не годится. Он словно скрывается от глаз, играет с человеком в прятки. Но рядом есть еще выступы, пусть совсем крошечные, но упорство не позволяет отступить… Сомнение – мгновенно. В солнечном сплетении, где-то чуть ниже и чуть правее сердца, негой разливается приятное волнение. Руки уже не слушаются, опоры нет, - полет… Нет вопроса, разобьюсь ли? Выживу ли? Есть только полет. Страх появится потом, гораздо позже, когда опасность останется позади.
Наверное, Уходят так же… Как тянет Земля!
Недолгий миг блаженства, и – боль, неземная, непонятная, ненужная. Земля тянет, но неизменно встречает ударом… И тишиной… И запахом прожаренного на северном солнце мха…
Снизу все это не так. И сверху не так. Вдруг – упал. Но ведь на самом деле – не вдруг, совсем не вдруг, ведь Полет не может быть вдруг!..
…Когда она сорвалась со скалы, все в мире вдруг затихло. Полета, длиною в несколько жизней никто не видел, все видели только короткое, мгновенное падение. «Надо встать. Я, наверное, ужасно глупо выгляжу…».
Женя встала и пошла. Мир молча смотрел ей вслед. Почему так тихо? Камень – большой, серый и теплый… Почему же так тихо? – Она села на камень. Безмолвие мира…
«Неужели никто ничего не Увидел? Мир изменился, он теперь другой. Неужели все слепы? Почему это так? Почему я плачу?..
Он нарушил молчание. Он отошел от беззвучной толпы. Неужели он видел?»
Андрей встал позади Жени, за ее спиной, и широко, как птица, раскинул крылья – руки. Он обнял этими огромными руками весь лес, солнце, скалу, принесшую освобождение, весь мир… Он оставил только их, безмолвных, с их дурацкими вопросами: «Ты не сильно? Ты жива? Как ты?..»
Он взял только птиц, только небо, только мягкую, влажную землю.
Кто я?
Кто - ты?..
13.
- Здорово, Поладик!
- Привет, Аркаша, привет, Виктор! Здорово, старики! – Полад Металлович крепко сжал руки своим друзьям, - С полгода не виделись, а? Витя, ты всё такой же черный, у вас вообще не седеют? Как-никак 65 лет, - вроде бы, уже и побелеть немного не грех.
- Я собираюсь. Вот увидите, скоро стану белым-белым…
- Да это тебе только, Поладик, - седина в бороду, бес в ребро, - улыбнулся Аркадий, - Чем занимаешься, старина?
- Как всегда, бумагу мараю, сочинительствую всё.
- Ну, с Днем Рождения тебя! Мы тут кое-что притащили тебе в честь юбилея. Так что выкидывай свою писанину из головы и пошли в кабинет.
- Опять что-то придумали, старые заговорщики!
- Да ладно тебе, что ты заладил прямо: старые, старые! Какие ж мы старые? – Посмотри на нас и на себя тоже. Не рано ли ты хочешь списать нас со счетов?
Эти люди не выглядели пенсионерами: сутулость не коснулась их плеч, печаль не затронула их глаз. Они были подтянутыми и стройными, как в далекой молодости, яркими, жизнерадостными, веселыми. Лишь мудрость прожитой жизни, словно светлым облаком, окутывала их лица. Эти мужчины не собирались стареть сердцем, и в этом был их главный секрет. Они не устали от жизни, любили ее, искали новых переживаний, никогда не жаловались на свою судьбу, охотно шли к ней навстречу.
Виктор – успешный музыкант и автор композиций – иногда, под настроение, которое он сам называл «припадками юности», - брал обычную деревянную гитару и шел играть в переходах метро. Прохожие бросали на него удивленные взгляды: когда этим занимается молодежь – тут всё понятно. Но немолодой уже человек, старик, пусть даже и нетронутый сединой, – это было невиданно! А Виктор улыбался, играя людям музыку своей юности, радовался их удивлению, внимательно вглядывался в лица спешащих и суетящихся людей, словно пытаясь найти в них нечто, что не было тронуто огнем времени, что жило в них с детства. Найти что-то очень неподвластное времени, спешке, суете, найти в этих проносящихся мимо лицах истинно человеческое.
- Остановитесь же, люди! Куда ж вы всё бежите? Куда торопитесь, убегая от себя? Остановитесь, я же возвращаю вам ваше время, ваше детство, - иногда думал он, - Остановитесь, и хоть на пару минут станьте счастливыми…
Иногда люди и вправду останавливались. Но, в основном, это была молодежь:
- Эй, дядя, а вы не даете частных уроков?
- Нет, уже не даю.
- Жаль… Где вы этому научились? Как у вас так получается?
- Просто слушай свое сердце, мальчик.
Прохожие бросали монетки, но Виктор никогда не собирал их, только сгребал ногой в одну кучку, и уходил под недоумевающие взгляды тех, кто остановился послушать его музыку. Люди накидывались на деньги, ругались, а он оборачивался иногда, снова доставал гитару из чехла и печально играл, глядя на беснующуюся толпу. Люди распихивали мелочь по карманам, и, не выдерживая грустного взгляда старика, уходили. А Виктор мечтал, что однажды вся эта толпа не позарится на его деньги, не посмотрит на них даже, а будет слушать музыку, поселившуюся в их сердцах.
- Тогда, пожалуй, мир будет спасен, - думал он. Но до спасения мира, видимо, должно было пройти еще очень много жизней… А пока он просто играл людям.
Иногда выходили забавные случаи: подходил какой-нибудь человек – юноша или девушка, и начинали петь под его музыку. Пели на английском языке, красиво, с чувством, с душой. Эти случаи вдохновляли Виктора. Он вдруг, глядя на слушателей, внимающих странному дуэту – виртуозно играющему старику и поющей девушке, - кричал в толпу свой вопрос:
- Что, нравится?
- Да! – ревела толпа молодых.
- Какой самый крутой язык на свете?
- Английский!
- Не слышу?
- Английский!!
- Еще раз!
- Английский!!!
Виктор хохотал от души, благодарил девушку и дарил ей свою гитару. Больше он ничем не мог одарить человека, на несколько мгновений вернувшего ему драгоценную блюзовую юность…
Аркадий Дмитриевич был совсем другим человеком. Он все время искал себя в разных сферах жизни, испытывал на себе разные профессии, примерял на себя разные судьбы. Окончив филологический факультет, он и не подумал работать филологом, - он просто был им по жизни, и ему этого было вполне достаточно. Аркадий чувствовал слово так, как больше никто не мог делать этого, и всегда, чем бы он не занимался, с кем бы он ни был, - он сеял вокруг себя волшебную красоту слова… Аркадий в своей жизни испробовал много разных профессий, словно прожил множество разных жизней. Он то организовывал ферму, разводящую породистых ангорских кроликов, то создавал клуб архитекторов, ищущих нестандартные подходы в строительстве, то собирал вокруг себя группу подростков и обучал их азам альпинизма.
Всем людям, находящимся рядом с этим жизнерадостным, энергичным человеком, всегда было уютно, спокойно и радостно, всегда было волнующе тепло быть рядом с Аркадием. Он умел рассказывать простые истории так, что они западали глубоко в сердца слушателей, потрясая своей глубиной и художественностью. Аркадий был великим мастером слова, хотя и не пытался никогда серьезно заниматься писательством. Он считал, что красота слова должна наполнять повседневную жизнь, обыденную речь, каждодневные поступки. Подростки, которых он водил на скалы, в большинстве своем, выбирали себе впоследствии литературную стезю. Шли учиться на филфаки и несли любовь к слову дальше – уже к своим ученикам.
Полад часто советовался со своим другом по поводу стилистики, персонажей, героев, и всегда, с самой ранней юности, первым читателем и главным рецензентом для Полада был Аркадий. Полад ценил критику друга, потому что в ней оживали его герои, становились яркими, имеющими право на уникальную жизнь Личностями.
- Ну так что ты задумал на этот раз? – спросил Арик Полада.
- Да так, повесть.
- О чем?
- Сложно пока сказать. О жизни, наверное, или о многих жизнях. Я решил, что должен написать о нас с вами, мужики. Но там будет очень много героев. Может, триста, а может, и больше. Это будет очень большая повесть, многотомная. Я думаю, она займет у меня не один год писательства. Но это ничего, идея уже есть, и это самое главное, а остальное – лишь дело времени. Мне для этого осталось лишь припомнить очень многое из нашего с вами детства, юности… Поможете?
- Не поверишь, Поладик! Мы для этого сюда и пришли.
- В каком смысле?
- Да мы тут с Витьком, то есть, с Виктором Сергеичем, на днях смотрели новости. Ты не смотришь новости, да? Конечно, я понимаю, - тебе не до бренного мира. Так вот, в новостях сказали, что Центр Самойлова выпустил для простых граждан устройство, которое в течение десяти лет было доступно лишь спецслужбам.
- Что он опять такое придумал?
- Машину времени…
- Что-о?!
- А что ты так удивляешься? Мы же предполагали, что он когда-нибудь разродится чем-нибудь подобным.
- Да все наши предположения были не более чем зубоскальством!
- Странно, а я относился к этому более серьезно, - сказал Виктор.
- Витя, ну ты всегда мечтал спасти мир. Я вообще не понимаю, почему ты не работаешь с Самойловым! – наигранно возмутился Полад.
- Он не звал… - как всегда серьезно и задумчиво ответил Виктор.
- Ха-ха-ха!
- Ну так рассказывайте же! Как эта машина работает? Что-то я не вижу, чтобы вы притащили сюда огромный агрегат.
- А он и не огромный. Ты же знаешь Андрюху: он всегда во всем искал совершенства и необычности. Смотри, вот он. Это тебе, собственно, с днем рождения!
- Спасибо. Странная штука. Как же она работает? Сворачивает пространство и время, создает голограмму прошлого или будущего, или что-то еще?
- Ни то, ни другое. Это устройство отправляет тебя в твое собственное тело в любой из моментов прожитой жизни. Мы с Виктором уже испробовали. Супер! Я даже чуть не прослезился. Так что, Поладик, мы думаем, что в свете твоей новой повести, эта штука тебе сослужит добрую службу.
- А что? Испробуем прямо сейчас? Куда бы нам отправиться?
- Ты именинник, тебе и выбирать.
- Давайте куда-нибудь, где мы были крайне молоды, крайне влюблены в мир, и где мы были все вместе, - и Андрюха тоже.
- Давай. А куда конкретно? Тут, понимаешь, надо очень живо себе представить картину из прошлого. Там в пользовательской инструкции написано, что до мельчайших деталей.
- Может, тогда в один из походов с молодежной общиной?
- А что, по-моему, неплохо. Но в какой конкретно?
- Да Андрей не так-то уж часто и бывал с нами в больших походах. Давайте отправимся в первый, в Карельский. Я почему-то этот поход ярче всех помню.
- Ладно. А в какой день?
- Ну, давайте, что ли, в тот день, когда у Женьки был день рождения. Побудем там целый день, ладно? Мне хочется снова пережить всё это, снова полазать на скале, подняться на нее первым. До самого позднего вечера там побудем, договорились?
- Договорились. Сегодня ты заказываешь музыку…
- Ух! Мило полазали. Мужики, что это было, а? – Полад Металлович выглядел растроганным,
- Такого дня рождения у меня еще не было никогда! Слушайте, а кто этот старик?
- А ты что, приятель, не узнал что ли? Надо чаще смотреть новости…
- Самойлов!?..
- Он самый. Собственной персоной.
- Вот так совпали! А вы будто и не удивлены?
- А мы там уже, признаться, побывали. Почему-то и нам захотелось именно туда…
- Ну вы даете! А ему-то там чего нужно было?
- Скорее всего, хотел встретиться с собой. Может, когда и с нами решит повидаться… Может, однажды он поймет, что мы его помним и любим. Да и не только мы, чего уж там. Много людей переживали свое знакомство с ним как какую-то определяющую для Судьбы Встречу. Ты знаешь, Поладик, ведь не даром говорят, что когда на земле происходят такие Встречи, - на небесах строятся Храмы…
Немолодые мужчины с молодыми, горячими сердцами, сидели в кабинете Полада Металловича тихо, задумчиво. Перед глазами проносились картины их жизней – полные Встреч, Любви, переживаний, простого человеческого Счастья, - всего того, что даровано Человеку, сумевшему не потерять себя в обыденности, не потерять самое человеческое в себе, не раствориться в безликой толпе.
Тихо на столе пиликнул телефон, разорвав картины на множество солнечных бликов.
- Здравствуйте, - Полад снял трубку, - Говорите же, вас не слышно.
- Здравствуй, Поладик. С днем Рождения тебя. Можно я приеду к тебе прямо сейчас? Звоню с аэропорта, через час буду, можно? Нам о многом нужно поговорить…
14.
Не спеши любовь оплакать,
Подожди меня обратно…
Андрей подхватил куплет лишь в самом конце:
Над Канадой небо сине,
Меж берез – дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только все же не Россия!
Ночью, лежа на деревянном полу, как все, как и Женя, в своем спальнике, Андрей взял ее ладонь в свою.
- Женька…
- Что?
- А что ты тогда, на скале пережила? Ты потом весь поход была такая задумчивая… Да и вообще, с тех пор…
- Ой, зачем ты мне это напомнил? Хотя, может, если я скажу тебе, то мне сразу и станет легче, и все эти видения больше не будут меня мучить.
- Уже заинтриговала!
- Мне стало очень страшно. Не от того, что я разобьюсь, - этого страха вообще не было. Но пока я падала, - какие-то секунды, - передо мной словно вся жизнь пронеслась, не поверишь!
- Поверю, отчего же…
- Вот. Но эта жизнь была такая ужасная, не моя жизнь, - чужая, тёмная, безрадостная, пустая. И там были какие-то люди, фигуры. Их лица были жутко искажены какой-то болью. Они кричали, вытягивались, разрывались на части. Они словно потеряли последнюю надежду на что-то. Но это даже не главное, я ведь их не знаю. А вот моя жизнь… Я потом и плакала тоже оттого, что мне страшно стало, что это всё может случиться со мной, понимаешь?
- Кажется, да. Вспоминаю, то есть, понимаю. Немного.
- Это очень страшная жизнь, Андрюша, я никому такой не пожелаю… И ведь, что интересно, я понимала в той жизни, что так живу. И друзья мои понимали, и ты… И все очень страдали. А я – всё равно ничего с собой поделать не могла. Ты знаешь, мне и сейчас иногда кажется, что всё это может случиться со мной. Я могу быть такой, как сейчас, а могу быть – как в том видении… Это от меня, в основном, зависит.
- Не надо…
- Чего?
- Опрометчивых поступков не надо. Если ты станешь такой, как в том видении, это будет необратимо.
- Откуда ты знаешь, Андрей?
- Сам не понимаю. Может, тогда, у скалы, когда я подошел к тебе, я так переволновался, что забрал у тебя часть твоих переживаний. Я даже вижу всё то, что ты мне сейчас рассказываешь. И знаешь, мне кажется, что миссия нашей молодежной общины будет не выполнена, община вообще прекратит свое существование, будет никому не нужна, если всё это случится с тобой.
- Почему?
- Не знаю. Но мне кажется, что всё, чему мы учимся в общине друг у друга, может быть перечеркнуто навсегда, если ты выберешь ту жизнь…
- Да… Ты знаешь, если б ты тогда не подошел, я не представляю, что бы я делала. Ты ведь тогда действительно спас меня, только я не понимаю, как. Но мне стало легче. Правда, Андрюшка! Передо мной пронеслось столько судеб! На одну жизнь их точно много. Разные судьбы разных людей. И твою я тоже, кажется, видела. Они и сейчас мелькают у меня перед глазами и словно просят: «Выбери, ну выбери меня! Нет, меня! Или меня»! Ты знаешь, Андрей, мне очень страшно от этого калейдоскопа, я иногда чувствую, что уже потерялась в нем, что не уверена, где реальность, а где иллюзия. Чего от меня хотят те голоса, которые я слышу?
- Думаю, они хотят отнять у тебя саму себя. Не поддавайся им.
- Ну ты и смешной, всё же! Ну скажи, откуда ты всё это знаешь? Я ведь ничего тебе не говорила. У тебя богатое воображение…
- Нет, воображение тут ни при чем. Просто мне иногда кажется, что ты – часть меня.
- Как интересно…
- Знаешь, я всегда говорил всем, что они вольны распоряжаться своими жизнями, и получал за это неоднократно… Но тебе я не могу сказать этого, я чувствую, что твоя жизнь как-то неразрывно связана с моей, словно у нас с тобой одна судьба на двоих. Но кто-то будто очень не хочет, чтобы это было так.
- Так необычно от тебя слышать такие слова, Андрей… Стой! Кажется, я начинаю вспоминать кое-что… Какое-то тревожное и смутное чувство. Да! Я поняла, почему я выбрала ту жизнь, не свою. Андрей! Ты понимаешь, я ее сознательно выбрала! Я сделала это, чтобы как раз у нас с тобой не было одной судьбы на двоих! Да, Андрей! Точно! Я сделала это, чтобы у тебя в жизни был другой человек…
- Да уж, прямо мистика какая-то. И что, по-твоему, так я стану более счастливым что ли?! Давай лучше о чем другом поговорим, а?
- Давай. Я давно хотела спросить тебя: ты сильно тогда обиделся в Карпатах, да? - тихо спросила Женя. Андрей некоторое время молчал, смотрел тревожно на Женьку. Он не знал, что ответить на этот внезапный, и оттого столь искренний вопрос. Он не мог, да и не хотел увернуться от ответа. Только его ладонь в Женькиной руке стала горячей…
- Если честно, то да. Я ведь очень ревнивый человек, ты знаешь. Но потом я понял, что обижаться бессмысленно и глупо.
- Почему? – Женя подняла на него удивленный взгляд.
- Я только сегодня, когда мы пели нашу песню, понял, что если ты мне безразлична, то и обижаться не стоит, а если не безразлична, то какой же я дурак, что так долго обижаюсь на тебя!
- И ты… А я…
- И я понял, что ты мне не безразлична, что я люблю тебя, Женька.
- Андрей…
- Да, – сердце оглушительно стучало, не хватало воздуха, но Андрей изо всех сил старался, чтобы голос не выдал его волнений, - Я люблю тебя, и хочу, чтобы всю жизнь, долгую и трудную, мы были вместе, как сейчас – рука в руке. Я ведь искал тебя эти полтора года везде. Встречался, увлекался, но нигде, ни в ком не находил тебя, ни капельки тебя. Я хочу, чтобы мы никогда больше не расставались. Пусть пройдет сколько угодно лет, я буду ждать, если нам так уготовано судьбой. Буду ждать только тебя, чтобы мы всегда были неразлучны. Я люблю тебя…
Женя смотрела на Андрея широко открытыми глазами, безмолвно. Смотрела, и не могла отвести взгляд, и не могла ответить ему. Андрей договорил, заглянул в ее глаза, и не выдержал – опустил свои. Вдохнул глубоко, посмотрел на потолок. В груди раненой птицей трепетало сердце. Женя положила свою ладонь на щеку Андрея и поцеловала его. Она смотрела на него, и светлые слезы катились из ее темных глаз.
Вздрогнув, скрипнула коренастая дверь дома. На пороге возникла фигура человека – высокого, темноволосого мужчины средних лет с невероятно хищным, орлиным носом…
Январь 2003 – Март 2006.
Свидетельство о публикации №206040900020