Часть 8. Товарищ Вечность

Вокруг металлическими переливами струился дождь. Под навесом было сухо и уютно. За сбитым из сосновых досок столом сельский маг Виталич и электрик Сергей Михайлович играли в шашки, а Петр Филимонович Козодоев сидел и ждал своей очереди. Сначала они сидели в доме у Сергея Михайловича, но Виталич сказал: «Душно у тебя как-то», - и они вышли во двор. Там имелось сооруженьице – беседка не беседка – четыре столба и на них остоугольная крыша, покрытая толем. В одном месте толь прорвался, его концы топорщились, а в дыру падали крупные дождины. Рядом со столом постепенно возникала лужица. Козодоев сидел совсем недалеко от этого места и с опаской ждал момента, когда лужа выйдет из берегов. Шашки двигались по доске стремительно, с сухим стуком.
Виталич озирал поле битвы оком полководца и бодро, как на марше, напевал: «Товарищ Вечность, товарищ Вечность…»
- Куда ты прёшь, тропинка милая!? - огрызнулся на черную шашку Сергей Михайлович.
Виталич на секунду перестал напевать и промолвил благостным тоном:
- Сдавайся, Михалыч!
- Бог подаст, - парировал электрик.
«Ты только не споткнись на полдорооооге…» - опять затянул Виталич.
Лужица колыхалась от падающих капель, но все не могла наполниться. На ее черной поверхности плавала зеленая травинка.
- Задолбал ты своей вечностью, - сказал безнадежным тоном Михалыч. – Вам, атеистам, никакой вечности не положено.
- Угу, - плотоядно проурчал Виталич и съел у соперника шашку.
Козодоев задумался о вечности, но совсем не мог ее себе представить.
- Вечно ты ворчишь, - сказал Виталич сопернику.
Козодоев по-новому взглянул на электрика, на выцветшие глаза, полуседые усы, на темные складки морщин на его загорелой шее и подумал, что Михалыч и его ворчание не имеют никакого отношения к вечности. Козодоев огляделся. Нет, весь ряд домов был поставлен уже после его рождения. Он даже подробно вспомнил, какой дом стоял на месте четвертого, иванихинского – низкий, темный, с синими наличниками. Там жила его родственница – прабабка Анна. Иногда она угощала его белым хлебом, обсыпанным сверкающим сахаром. Он несколько раз гостил у нее, и так в его память затесались герань, ситцевые занавески в голубой цветочек-колокольчик и объемная картина, на ней был настоящий кувшинчик с пластмассовыми ландышами… Дороги тоже не было, то есть, конечно, была, но не очерченная вторым рядом домов, без асфальта, вся поросшая травой и цветами. Лес тоже передвинулся: между полями был вырублен, зато за начальной школой зеленели одичалые лесопосадки. Не было ни школы, ни этих кустов крыжовника, ни шашечной доски… Только сейчас Козодоев понял, как много прожил. За это время отстроились и пришли в упадок Нижние Барсуки, которые тогда и назывались-то по-другому.
Михалыч уже проиграл одну партию и упросил Козодоева подождать, пока он отыграется, лужа вышла из берегов и затопила Козодоеву левый, дырявый ботинок, а он все сидел и думал о вечности.
Наконец он вспомнил. Неизменными были воробьи. Они все так же прятались от дождя на нижних ветках куста, как и во времена его детства. Изредка кто-нибудь из них вспархивал и улетал по своим неотложным воробьиным делам на мокрых потемневших крыльях.
Его всегда забавляло, как они воруют зерна прямо из-под носа у кур и лошадей. А во время войны – он тогда еще не родился, ему рассказывали, - бабушка наловила воробьев, чтобы накормить его старших братьев. Случилось это, потому что бабушка оставила остывать на окне тарелку с кашей, а воробьи поклевали из нее, да в нее же и нагадили. Тогда она использовала кашу как приманку. В этот день в их доме был маленький пир.
Потом Козодоев часто видел их в полях, во дворе, на подоконнике своей хаты. Рядом с его домом был пункт приема стеклотары, и воробьи очень любили занимать пустые пластиковые ящики из-под бутылок, сложенные башенкой. Когда было тепло, воробушки сидели сверху, а в мороз забирались внутрь и на заглядывающих в их «норки» смотрели строго и насуплено.
С закрытием пункта приема стеклотары инфраструктура Нижних Барсуков рухнула окончательно.