Судья

СУДЬЯ

Какое самое неблагодарное дело на земле?
Судить. Выносить приговор, зная, что сам не без греха, определять чужие судьбы, не имея на то никакого права, кроме разве что уголовного.
Виновен… и яд впрыснут в кровь.
Виновен… и пули вонзились в живую плоть.
Виновен… и ток свел судорогой тело.
Виновен… и голова отделена от тела бесстрастным лезвием топора – спасителя, освободившего парализованную ужасом душу.
Судьи, кто эти люди? Каково им принимать подобные решения? А палачи - свидетели последних минут жизни осужденных на казнь? Во все времена судей уважали и побаивались, а палачей ненавидели и презирали. Справедливо ли это? Палач – карающая длань судьи. Можно ли ненавидеть руки, забывая про голову? Каждый раз, обрекая кого-то на смерть, судья, если в нем не умерло все человеческое, подписывает приговор и себе. Кто способен справиться с этим? Альтернатива, есть ли она? Что делать с людьми не просто не адекватными, но социально опасными: убийцами, маньяками, душегубами. Гуманна ли смертная казнь по отношению к подобному контингенту? Каждый сам решает для себя этот вопрос. Есть доводы и за смертную казнь и за ее отмену. С обеих сторон звучат убийственные по убедительности формулировки. Поколения бумагомарак веками упражнялись на тему того, что чувствует жертва, об этом написаны сотни книг. Гораздо меньше литературы, пытающейся передать, чувства, сомнения тех, что обрекли на смерть (по закону) или те, что своими руками вынули душу из тела. Что они чувствуют, говоря «виновен»? Каково им после приведения приговора в исполнение? И способны ли они вообще что-либо чувствовать после десятка умерщвленных? А после сотни? Кто-то может сказать, что здесь-де необходим личный опыт, подобные переживания не передаются. Их надо прожить. В этом вся сложность. Но ведь никто из того света не возвращался, чтобы передать ощущения от собственной казни. Тем не менее об этом пишут, еще как пишут….
 
Было уже далеко за полночь. Холодный осенний ветер ярился за окном, кидаясь на ненавистное человеческое жилье - источник тепла и света. С той стороны окна - в комнате горел свет. За столом в напряженной позе сидел мужчина средних лет.
Федор Михайлович Лавров не даром мучился этими и другими не менее острыми вопросами своего бытия в столь поздний час. Неподкупный, честный и принципиальный судья, да просто хороший думающий человек, он каждый раз терзался подобными мыслями перед вынесением приговора. Все ли он учел? Сумел ли отделить от словесной шелухи защитника и обвинителя зерна истины, ведь на кону у судьбы в очередной раз человеческая жизнь? В праве ли он оборвать ее одним своим словом? Каждый раз произнося проклятое «виновен» по таким делам, он чувствовал как обрывается что-то, какая-то нить, струна в его душе. «Когда-нибудь, также, оборвется что-то и в моем сердце» - мрачно подумал судья. Как же надоела вся эта грязь. На ум пришли строки:
Что мешает нам, скажите, жить в согласии друг с другом?
Отчего же злобой черной переполнены сердца?
И взаимные обиды стали тем порочным кругом,
Что разрушить не под силу никому и никогда.

Разум мой не хочет верить, что Творец властитель Слова,
Мог создать такую мерзость, что сидит в душе людей.
На каком из перекрестков сбились мы с пути прямого?
Позабыв Отца заветы, превратилися в зверей.

На первый взгляд, рассматриваемое им дело было довольно простым. Некий молодой человек обвинялся в убийстве и изнасиловании четырех женщин возраста от двадцати трех до сорока пяти лет. Обвинение было очень убедительным, демонстрируя суду неопровержимые улики, нашли даже какого-то свидетеля, якобы видевшего, как молодой человек, звали его Егор Тимофеев, выбегал из подворотни, где позже был обнаружен труп одной из жертв.
Защита была слаба, парень не смог нанять хорошего адвоката, а защитник, предоставленный ему государством был очень неуклюж. В суде на государственной службе карьеру можно сделать только по линии прокуратуры. Вот и получается, что защищай парня кто-то иной, более опытный и умелый, обвинение рассыпалось бы как карточный домик от легкого прикосновения, а так… видно бедняге грозит «вышка».
Лавров не смотря на красноречие прокурора и довольно таки внушительный список улик, среди которых оказался даже нож с отпечатками пальцев подсудимого, которым была зарезана одна из жертв, не мог поверить в то, что человек обладающий столь чистым и открытым взглядом мог совершить такое. За свою долгую карьеру судьи, много он повидал всякой мрази: насильников, серийный убийц, маньяков. Он узнавал их по манере вести себя, по характерному «мёртвому» взгляду. Трудно, ох, трудно было смотреть им в глаза. В них виделось что-то нечеловеческое, даже не звериное, что-то не живое, нездешнее. А этот парень смотрел так, как может смотреть в глаза людям только человек с чистой совестью. Не сходилось, не склеивалось это с чудовищным обвинением. Может, парень с головой не дружен – в нем живет несколько личностей. И такое видели, но нет судебная психиатрическая экспертиза однозначно установила его вменяемость. Значит выходит, что он не виновен. Лавров чувствовал это, профессиональная интуиция еще никогда не подводила его, но, увы, сей факт не мог быть аргументом в суде. Как же помочь парню? А подсудимый-то хорош. Не сумел ничего сказать в свое оправдание, не смог доказать суду свое алиби ни по одному из случаев. Только недоуменно и печально смотрел на всех как теленок, дескать: «Люди, как вы могли подумать про меня такое?». Вот и выходит по всему, что предстоит судье Лаврову отправить невиновного под пули. Вот потому и не спится в два часа ночи и мучает сердце тупая ноющая, не проходящая боль.
Увы, это был не первый подобный случай в его практике. Когда-то, лет десять назад, по схожему обвинению расстреляли одного из его «клиентов». Оказалось… зря. Убийства возобновились через месяц. Убийцу в итоге нашли, осудили и умертвили. Того мужчину реабилитировали… посмертно, но ему и его близким от этого легче не стало. Помнится, был грандиозный скандал, замять который удалось с огромным трудом. Правда, справедливости ради, надо сказать, что подобные случаи были чрезвычайно редки в советской судебной системе. Расстреливали невиновных по уголовным делам крайне редко. Однако, даже один такой случай может заставить кого угодно задуматься над своей дальнейшей карьерой в этой области. Федор Михайлович даже хотел уйти в отставку и подал прошение о ней, но ее не приняли, а друзья и родственники уговорили его не настаивать, убедительно доказывая, что в любой деятельности есть место для ошибки и что ошибаются и хирурги, даже хорошие у которых люди умирают на операционном столе. Да и народные заседатели были за вынесение смертного приговора, так что он все равно ничего не мог бы сделать.
В конце концов, он сдался. Правда, с тех пор крайне редко выносил обвинительные приговоры по подобным случаям, стараясь вообще ими не заниматься, понимая что такая сволочь смерти достойна, но «обжегшись на воде…». Если же никак отвертеться от подобного дела не удавалось, он всегда в ночь перед решением не спал, вспоминая лицо того мужчины, когда его уводили из зала: изумленное, испуганное, недоуменное и жалкое. Лицо человека, которого судьба наказала ни за что.

 
Наступил новый день. Зал суда. Обвинитель произнес блестящую заключительную речь, от каждого слова которой подсудимого сгибало все ниже и ниже, слова давили на него всей массой стремительно растущей безысходности. Молодой человек уже все понял, да и в зале никто не сомневался в приговоре. Каково же было изумление и негодование присутствующих, когда они услышали такое неожиданное «невиновен» из уст судьи. Поднялся переполох, порядок в зале восстановили нескоро.
На дворе стоял конец восьмидесятых и случай этот вызвал большой общественный резонанс. Началась травля судьи-ренегата. Все почему-то забыли, что решение принимал не он один. До сих пор остается загадкой, как ему удалось убедить остальных членов суда, вынести оправдательный вердикт. Заголовки газет пестрели громкими заголовками: «Судья выгораживает убийцу», «Покровитель маньяков», «Для него закон не писан» и т.п. ерундой. Федору Михайловичу стали звонит по ночам с угрозами физической расправы. В итоге, он подал в отставку, в общем-то его вынудили сделать это. Дело же отправили на доследование.
По истечении трех месяцев вскрылись новые факты, упущенные при предыдущем его рассмотрении и по всему выходило, что Егор не виноват. Убийцей оказался его знакомый, который, когда следствие «село ему на хвост» просто подставил молодого человека, выкрав из его дома злополучный нож и убив им одну из жертв. И в подворотню, что фигурировала в деле он тоже заманил его специально, пригласив на встречу, и рассчитав время убийства их общей знакомой так, что Тимофеев первым натолкнулся на труп… место было довольно глухое. Этот человек, настоящий убийца, оказался форменным психом, хитрым, изворотливым, смертельно опасным в период обострений. Оставшуюся часть жизни он провел в специальном психиатрическом заведении, где через год после объявления приговора повесился… или же ему помогли – «мир не без добрых людей».
Что же касается Егора, то его, конечно же, отпустили. В первый же день после освобождения он отправился навестить своего спасителя. Бывший судья принял его довольно радушно, пригласил в дом, напоил чаем, однако на все многочисленные изъявления благодарности, отвечал, что он лишь добросовестно выполнял свою работу.
После Тимофеева нагрянули сослуживцы и начальство с просьбой вернуться на свое место и даже с повышением. Обещали круто разобраться с газетами, добиться чтоб все кто поливал судью грязью на волне всеобщей истерии принесли публичные извинения, но Федор Михайлович остался непреклонным, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье (а выглядел он, действительно плохо) и пропавший интерес к работе, что было ближе к истине. На самом деле, Лавров просто не находил в себе больше сил определять чужие судьбы.
Последние двадцать лет, до своей смерти, он прожил тихой незаметной жизнью простого обывателя, изредка его навещали друзья и бывшее коллеги, сам он практически никуда не выбирался, ведя затворнический образ жизни, жены и детей у него не было.
На гражданской панихиде не присутствовало и пяти человек.


Когда душа, этого, во всех отношениях достойного человека, отдав последний салют телу воспарила в объятия вечности. Она попала в странное место. Там не было ни света ни тьмы, ни запахов ни звуков, в общем там не было ничего – только абсолютная пустота, для описания которой просто не подобрать эпитетов, в силу отсутствия опыта восприятия подобного. И в этой пустоте он услышал всепроникающий пронзительный голос.
- Приветствую Вас, Федор Михайлович.
- Кто Вы? Где я… в аду?
- Да, в общем, нет ни рая ни ада. Есть Земля и иные слои реальности. Вы находитесь в пограничной зоне между двумя из них. Это, – голос замешкался подбирая нужное слово, - своего рода таможенный контроль. Кто его не проходит, тот возвращается обратно в новое тело, в мир, откуда прибыл, начиная новый цикл своего бытия, новый этап работы над собой. Духовно богатые сущности проходят в иной слой, где для их творческого начала открываются иные грандиозные перспективы…
- И что, я не прошел?
- О… вы случай особый. Мы внимательно следили за вашей карьерой и нашли, что лучшей кандидатуры Определяющего нам не найти. В сущности, вы будете заниматься тем же, что делали на Земле. По каждому, кто попадет к вам, вы получите исчерпывающую информацию, также вас ознакомят с нашими законами - критериями отбора. В общем ничего нового для вас.
- Но если вы наблюдали за мной, вы не могли не увидеть, что я ушел не в силах заниматься боле этой деятельностью, вы не можете так меня наказать.
- Видите ли кому-то это делать надо. И лучше вас на данном участке никто не справится, таких как вы немного, мы постоянно испытываем нехватку в подобных сущностях.
- А как же Бог?
- А что Бог, вы думаете у него других дел мало? Нет, вопреки распространенному там у вас мнению, людей должны судить только люди. Потому что для того чтобы судить надо не просто понимать, надо быть человеком. Бог не может, не хочет… не тот масштаб. Поверьте – это очень почетная миссия, не многие удостаиваются ее.
- Но я не хочу этого. Можно ли как-то избежать подобной участи, какова альтернатива?
- Возврат на Землю… и все по новой. Мы не можем вас пропустить дальше, вы недостаточно зрелы для этого. Но у вас обостренное чувство справедливости, работа здесь и общение с высшими сущностями позволят вам дорасти до необходимого уровня. Поймите - это не навсегда. Решайтесь.
- Да, я понимаю, кому-то, ведь, надо выполнять и эту работу.
- Не надо относится к себе как к палачу. Скорее деятельность ваша будет соответствовать роли учителя. Вы будете объяснять отверженным, в чем их ошибки, помогая тем самым не совершать новых - это благородная доля. Подумайте скольким людям вы сможете помочь…
- Помочь в чем? - Оборвал Лавров.- Чем та реальность лучше нашей?
- Потенциальный барьер ниже.
- Как это?
- Понимаете. В сущности, разные миры - слои сущего, очень похожи. – Голос выдержал эффектную паузу. – Различие заключается в дистанции, между желанием и его исполнением. На Земле – это практически пропасть. Количество усилий, которое должен затратить человек, для достижения желаемого очень велико, в большинстве случаев не оправдано велико, но это хорошая школа, горнило и кузница кадров. Чем выше уровень реальности, тем проще достичь желаемого. Тем тоньше, богаче и сложнее восприятие, масштабнее потребности и желания. Сами понимаете не всех стоит допускать в такие миры.
- Ну и дела. – Потрясенно прошелестел Лавров. – И я должен определять, кто достоит такого могущества, а кто нет.
- Понимаете вопрос не только в могуществе, но и в мере ответственности, прежде всего перед собой. И потом возможно как движение вверх, так и вниз. – Справедливо отметил Голос.
- Так Земля не последний уровень, - отметил судья, - есть и ниже, ад, например.
- Да что Вам дался-то этот ад, - слегка раздраженно проговорил Объясняющий, - просто есть миры, где желания практически не имеют возможности для реализации. Та еще пытка для незрелой души, но знаете – это мобилизует. Редкие души задерживаются там надолго. Ну так что, вы согласны? – отметая дальнейшие вопросы подвел итог беседы Голос.
Так Федор Михайлович взялся за это дело. Надо сказать, у него здорово получалось, многим, очень многим он помог и, даже, когда спустя века ему предложили перейти в высшие сферы и там продолжить свое бытие, он отказался, так как понял, что нашел себя именно в этом труде, и, собственно, все его желания исполнялись и здесь.
Роль учителя куда приятней роли судьи.