Баба Яга

В мои глаза смотрят серые глаза красивейшей девушки, голову которой украшает необычная корона, похожая на сказочное солнце. Ее лицо выражает такую доброту, которая сравнима лишь с самой идеей добра, как такового, очищенной до полнейшей белизны, и лишенной даже малейших следов зла, как вольного, так и невольного. Наверное, только эта девушка и смогла бы уверенно сказать, совершил ли доброе дело Иван Царевич, когда убил Кащея Бессмертного.
Фотография очень стара, наверное, она появилась на самой заре данного вида искусства, потому только и дожила до наших дней. Но одежда на девушке – традиционная, народная, беленький сарафанчик, расшитый серебряными узорами. В качестве карнавального костюма такую одежду надевают на себя и сейчас, а в те времена, когда так одевались русские царевны, фотографии, разумеется, еще не придумали. Поэтому девушка, красующаяся на скромной черно-белой карточке, кажется не относящейся ни к какой эпохе, вневременной, а, значит, вечной.
Я бережно поглаживаю фотографию и целую ее. Иногда мне кажется, будто здесь запечатлена наилучшая, самая чистая часть моей души, давным – давно наглухо замурованная в грязный кокон многочисленных грехов, которые я натворил за свои долгие годы. Быть может, если бы каким-то образом пробить, разломать эту каменную скорлупу, освободить и очистить мою душу такой, какой она была в младенчестве, то девушка с фотографии бабочкой бы впорхнула в мое нутро, и я бы, наконец, обрел то, что кто-то именует абсолютным счастьем.
Но, увы, девушка все так же волнующе глядит на меня издалека, и я роняю слезы, созерцая ее светлый лик. Однако, долго смотреть в ее лицо я не могу, приходиться вспоминать о том, что короткое свидание прервано, и мне надлежит идти к скучной и надоевшей, но зато живой и теплой жене. Как и у многих, у меня понятия «любовь» и «семья» разделены прочным железным занавесом.
- Эх, Настенька, прости меня! – шепчу я. Свою возлюбленную я назвал царевной Настей, - Если бы я был хотя бы уверен, что ты есть на Том Свете, то я бы вытерпел, пережил эту тошнотворную жизнь. Но откуда я знаю, что ты – там, и что я тебя найду?! Ведь фотографию твою я подобрал даже не на могиле!
- Успокойся, я тебя прощаю, - как будто шепчет мне Настенька, а, точнее, порождает эти слова в моем сознании, - Все равно ты будешь моими!
А ведь действительно, я даже не ведаю, кто она и откуда пришла в наш мир, приобретя здесь столь странный образ – отблеск. Было ли у нее вообще когда-нибудь тело, а если было, то куда оно делось? В земле давно истлело, лишь об одинокие старые кости изредка ударяются лбы слепых кротов?! Или еще влачит никчемное старческое существование, похожее на старую выгребную яму. А, может, и не было у нее никогда этого тела? И прыгнула она просто на древнюю фотопластинку, ради озорства оставила на ней свой след, да и убежала опять туда, куда нам не ведомо?!
Эх, в детстве все куда как проще было! Тогда казалось, что где-то на своих окраинах мир плавно переходит в сказку, где свободно живут все известные нам сказочные герои. Но капельки сказки могут просачиваться и в наш мир, и обитать прямо под боком, показывая себя в самых невероятных и удивительных местах. Многие люди тогда казались похожими то на Илью Муромца, то на Снежную Королеву, то на Василису Прекрасную, и все их поступки виделись в неразрывной связи с этими образами, вытканными нежнейшим детским сознанием. Теперь же вхождение всего невероятного вызывает в нашем сознании дикую дрожь, хотя на самом деле дрожит вовсе не оно, это трепещут затронутые невидимой рукой логические схемы и правила, которыми мы напичканы по самое «не хочу».
 Сказать по правде, завидую жителям глухих лесных деревушек, что еще сохранились в Сибири и под Архангельском. В обмен на тяжелую и суровую жизнь с дровами – печками – ледяными уборными даровано удивительное право, свобода на созерцание сказки. До ближайшего города с университетом и профессором математики – два дня тяжелого пути, даже до райцентра, где можно встретить единственного насквозь пропитого инженера, и то целый день шагать. А лес со всеми его тайнами – вот он, рядом, прямо за окошком.
Мысли переносятся в тот давний день, когда в девятилетнем возрасте я, по родительской воле, очередной раз дачничал в течение всего лета.
- Слушайте, я, б…, здесь дольше всех прожил! – говорил местный алкоголик дядя Саша своим не менее проспиртованным приятелям, - И, на х…, поверьте мне, в каждой деревушке есть свои погремушки, свои, б…, загадки.
- И что же это, на х…, у вас интересного? – интересовались те.
Мы с Костей лежали в густом малиннике, не смея поднять головы. Прямо над моим ртом попалась зелененькая ягодка, я тут же сжевал ее, чтобы отогнать подступивший к горлу комок жажды.
Хоть наша дачка лежит и, по словам родителей, «в хорошем месте», но детей моего возраста в этом поселке почему-то почти нет, есть лишь я, да Костя. Вот и играем мы с ним вдвоем в разные игры. Сначала, конечно, забавлялись игрой в войну, но потом надоело. То я «наш», а Костя – «враг», то наоборот, а результат всякий раз один и тот же. За две недели мы досконально изучили повадки друг друга, и игра лишилась самой главной своей составляющей – острой, как перчинка, доли неопределенности. Пришлось придумывать другие игры, в конце концов, стали играть в разведчиков.
В этой забаве реакция противоположной стороны для нас абсолютно неизвестна и непредсказуема, ибо она даже и не знает, что вовлечена в нашу игру. Например, дядя Саша сейчас, когда подносит ко рту стакан, ничуть не догадывается, что он – главный вражеский генерал, от которого мы слышим важнейшие стратегические сведения.
Наблюдать решили за вышеупомянутым дядей Сашей, ибо наблюдалась у него одна интересная странность, он очень любил прятать свою бутылку водки прямо в лесу. Никакой необходимости в такой конспирации, конечно же, не возникало, даже если его жена и была отчаянно против, он мог легко скрыть напиток на своем чердаке, ведь изобилующая закутками старая деревянная изба – это совсем не то, что узкая городская квартира. К тому же его супруга пила ничуть не меньше своего мужа, и даже поощряла его пьянство. Вероятно, дяде Саше было просто скучно, и он сам для себя создавал это, пусть и крохотное, но все-таки приключение. Попробуй-ка в зимнюю метель сперва до леса добраться, а потом и желаемое найти!
В этот раз мы нашли дядю Сашу не одного, а с двумя приятелями, удобно расположившимися в самой середине скромной лесной полянки. Когда до наших ушей дошел их разговор, мы поняли, что неожиданно встретились с чем-то гораздо более интересным, чем дядя Саша с его неизменной бутылкой.
- Представляете, живет у нас, б…, старуха, древняя-предревняя!
- И что? Таких везде до х…?! – засмеялись Сашины друзья.
- А то, что мой отец здесь жил, и молодой ее никогда не видел! Да, б…, дед, и то помнил ее только старухой!
- Ха – ха – ха! – засмеялись приятели зловещим пьяным смехом, - Твои дед и отец сами стариками умерли! Они, б…, и не помнили ни х…! И эта старуха девкой когда-то была, разрази нас, на х…, гром!
- Ладно… - примирительно проворчал дядя Саша, - Вы ей того, в рожу бы посмотрели, мать вашу!
- А что?
- Да то, что хрюкало у нее, б…, такое, будто она порешить всех хочет!
- Кого?
- А хоть тебя или меня! Всех, кого, на х…, ее зенки узрят! Да чего там людишки, говно всякое, она даже… Даже все… б… все это! – Саша обвел рукой вокруг себя, - И то в порошок бы истерла! Порвала бы на х…! Сожгла! Люди возле ее хибары, б…, и то жить не могут! Одна она, б…, так на отшибе и живет!
- Да ладно тебе вы…бываться! – смеялись товарищи, но в их глазах промелькнуло что-то очень серьезное, даже страшное.
- А знаете ли вы! – дядя Саша перешел на крик, упорно стараясь доказать свою правоту, - Знаете, мать вашу, что она – немая, у нее язык на х… отгнил!
- Как отгнил?!
- Сам собой! Взял, да и отвалился на х…! Врачи ничего не сказали, сами не знают, отчего. А я знаю! Она, на х…, такие слова им п…ла, что даже я, хоть и не молюсь, и в церковь не хожу, но все-таки крещеный человек, не могу их повторить, прости, Господи, меня грешного!
Товарищи дяди Саши округлили глаза до размера полных лун.
- Про кого это она? – прошептали они, хотя, судя по их глазам, головы спившихся мужиков уже породили страшные догадки. В ответ Сашка лишь кивнул головой.
В этот момент по нашим спинам пронесся легкий холодок. В эту секунду мы сообразили, что объектом дальнейшего наблюдения будет сама Баба Яга. От подобной мысли в головах закружился широкий смерч страха, будто кто-то подкинул туда целую лопату снега. В моем нутре вдобавок еще шевельнулось острие предчувствия, что меня ждет что-то невероятное, что полностью перекроит всю дальнейшую жизнь.
Когда я вернулся домой, то есть на дачу, мама яростно гремела кастрюлями и яростно перебирала крыжовник для изготовления варенья.
- Мама, а что ты знаешь про ту бабку, которая живет одна, на отшибе? – спросил я, - Интересно, как можно вот так жить…
- Да сошла с ума бабушка на старости лет, - ответила мать, старательно срезая ножницами крыжовные хвостики, - Бывает такое. Она, наверное, в припадке и язык себе откусила. Не дай нам, Господи, до такого дожить.
Мама о чем-то задумалась, наверное, представила себе кошмарную жизнь той старухи.
- Ты только к ней близко не ходи и не играй там. Мало ли что у сумасшедших на уме. Мою тетю, например, одна психически больная едва в колодец не столкнула, хорошо еще, что в тот момент какой-то мужик мимо проходил. А почему-то здесь много психов…
Разумеется, мамин запрет лишь подогрел во мне и так пылающий интерес к таинственной старухе, подлил в огонь лишнее масло. Я тотчас же, несмотря даже на упорно наступающий вечер, бросился к Косте и уговорил его идти прямо сейчас.
 И вот мы в «дозоре». Прячемся среди зарослей крапивы, доходящих аж до самых старухиных окон. То и дело натыкаемся на куски обугленной древесины - сказывают, будто когда-то очень давно кто-то поселился-таки возле Бабы Яги, но потом так перепугался, что от страха даже сжег свое жилище. Но что нам, мальчишкам?! Взрослый трус для нас – фигура комичная, достойная долгого и пронзительного смеха.
Тем временем в бабкином окошке зажегся свет, и за грязными, сто лет не мытыми окнами начались какие-то шевеления.
- Это она! – прошептал Константин, указывая на нарисовавшийся среди светлого фона сгорбленный силуэт.
Сказать по правде, в эту секунду мне стало пронзительно страшно, сердце стрелой соскочило куда-то вниз, а живот отозвался отвратительными кинжальными коликами. От этого испуга я зашевелился, и едва не пополз обратно, но тут же спохватился, опасаясь шипящего, как змея, слова «трус».
- На, держи! – прошептал Костя, и в мою руку легло что-то длинное и тяжелое. Подзорная труба! Как в те годы каждый из нас мечтал об этом дефицитном предмете, как завидовали тем, у кого было это чудо оптики! Конечно, бинокль был еще лучше, но даже простая и маломощная подзорная труба выводила своего обладателя в число тех, кто в военных играх непременно становится командиром.
Я навел трубу на узенькое деревянное окошко, но тут же отдернул глаз от окуляра, будто увидел нечто смертельно страшное, хотя еще и не успел ничего увидеть. На мое счастье, Костя не успел заметить этого моего рывка. Переборов свой страх, я опять приник к окуляру. На этот раз я почти свел вместе веки, оставив лишь узенькую щелочку для того, чтобы не видеть лица старухи, а разглядеть только ее темный силуэт. Ведь говорил же дядя Саша, что самое ужасное в Бабе Яге – это ее лицо. Как бы его случайно не увидеть, а то ведь говорят, что даже умереть от страха возможно!
Старухин силуэт старательно выделывал круги по комнате, почему-то избегая посещения восточного угла комнаты. Был ли в этих хождениях какой-нибудь скрытый смысл, или Баба Яга бродила только для того, чтобы хоть чуть-чуть размешать муть своего одиночества – осталось для меня полнейшей загадкой.
- Ох! – вздохнул Костя и отдернул в сторону руку. Я увидел дрожащий куст раскидистой крапивы и сразу же догадался, что мой друг просто обжегся. Доказательством тому стало старательное расчесывание левой коленки.
- Ух ты, через штаны прожгла! – прошептал он и замахнулся в сторону кустика, - Вот бы всю тебя повыдергать, химикат бы какой придумать, чтоб тебя всю сжечь!
Я опять приник к окуляру, и заметил, что в поведении старухи произошли некоторые перемены. Вместо того, чтобы продолжить свои хождения, она намертво застыла возле окна.
- Увидела! – с ужасом прошептал я и отдал трубу Константину, готовясь поспешно ретироваться. Он посмотрел в сторону избушки, которая ничуть не походила на сказочную избушку на курьих ножках, и прошептал:
- Эх, голова! Представь себе, чего там она видит! Ведь темень кругом, дальше носа не видно! Это у нее там светло, вот мы ее и можем разглядеть, а она только темноту и видит!
- Так чего же тогда смотрит?
- Наверное, звездами полюбоваться решила, - неуверенно предположил Костя и поднял глаза к небу.
Звезд и в самом деле виднелось великое множество, которого ни за что не разглядишь в сердцевине огромного города, а Млечный Путь блестел так ярко, будто он был отлит из чистейшего серебра. Однако во мне зашевелилось сомнение, ведь разве может такая ужасная ведьма соприкасаться взглядом с таким чистейшим миром, как мир небесных светил?! Как бы она их не осквернила грязным взглядом, а то звездочки, чего доброго, с небес на Землю попадают.
В ту же секунду блеснула стрелка падающей звезды. Стенки моего нутра тут же прожгла едкая капля тоски:
- Ну вот, уже падают… - прошептал я, чувствуя, что способен в эту секунду решить судьбу всего мира, надо только лишь помешать дальнейшему созерцанию небесных сфер нечестивой Бабой Ягой. Но как, однако, это сделать? Вскочить, заорать, и отвлечь ее внимание на себя?
Костя толкнул меня под локоть. Мой взгляд моментально ударился об избушку, и я не сразу понял, откуда же появилась столь плотная черная стена, упорно не пускающая вовнутрь, в недра этого жилища ведьмы. Только через некоторое время до меня дошло, что свет за его окошком безнадежно погас, и теперь для нас лучше всего убираться восвояси.
Мы с Костей напряженно ползли, то и дело обжигая руки и ноги увесистой крапивой, когда за нашими спинами противно и злобно лязгнула ведьмина дверь. Это могло означать только то, что Баба Яга вышла на улицу, а если она вышла, то вполне способна начать и наше преследование. Не сговариваясь, мы изо всех сил заработали ногами и руками. От страха пересохло горло, тела потеряли чувствительность к шлепкам крапивы, а руки и ноги заработали подобно авиационным пропеллерам.
Но, не смотря на все усилия, желанный забор, а точнее, его гнилая видимость, приближался безнадежно медленно. Казалось, будто Земля стала притягивать наши распластанные по ней туши раз в десять сильнее, отчего даже самые настойчивые усилия неизбежно окажутся тщетными, как трепыхание мухи на середине полноводной реки. Между прочим, за нашими спинами послышалось слабое, но грозное шуршание травы. Стало ясно, что бабка отправилась за нами в погоню, и вопрос, каким образом она нас все-таки выследила, уже потерял какое-либо значение. Раз она нас почуяла, значит, уже почуяла, не спрашивать же у самой Бабы Яги про чудесную силу ее интуиции!
 Мгновенно обезумев, мы с Константином вскочили на ноги, понеслись прочь от страшной избы. Я, да и Костя, в те времена бегали очень хорошо, но на этот раз (о, чудо!) споткнулись и упали на одном и том же месте. Не чувствуя боли от разодранных коленок, мы принялись тут же подниматься на ноги, но в ту же секунду прямо над нами зависла чудовищная черная тень.
Старуха! Баба Яга!
Конечно, теперь мне очень стыдно в этом признаваться, но в тот момент от безумного страха я наполнил мочой свои штаны. Чтобы хоть как-то уменьшить набросившийся на нас ужас, мы воткнули свои головы в самые заросли огненной крапивы и плотно сжали глазные веки. Однако, это ничуть не помогло, близкое присутствие старухи ощущал каждый наш волосок, каждая частица плоти. Вершина этого кошмара наступила тогда, когда над нашими головами разрядилось характерное немое мычание:
- М – м – м!
В эту секунду я и Константин сжались в единый пульсирующий мясной комок. Именно поэтому я и не заметил, как на мою правую ладонь легло что-то квадратное и плоское, бумажно-легкое. В ту же секунду Баба Яга исчезла, словно слилась с ночной темнотой, с межзвездными кусками неба.
Когда мы немножечко очухались, то потихоньку поплелись домой. Нутро все еще лихорадило, мой позор вдобавок дополнялся еще и отвратительно мокрыми штанами, запах которых не оставлял сомнения в происхождении этой влаги. К счастью, Костик этого не заметил, ибо был полностью поглощен думами о Бабе Яге.
- Почему она так просто взяла, да и нас отпустила?! – кричал Костя, - Ведь даже дядя Саша, простой человек, и то в такой же ситуации неприменно отодрал бы нас за уши! А она даже не притронулась!
- Притронулась! – мрачно ответил я, протягивая Костику конверт.
Остаток того лета мы с Константином провели в размышлениях о конверте. В конце лета умерла Баба Яга, и произошло это прямо посередине дороги, ведущей к железнодорожной станции. Зачем она туда направилась, никто сказать не мог, ведь уже множество лет она не высовывала из своего жилища даже носа. Скорее всего, она почуяла собственную смерть и решила показаться на людские глаза, чтобы ее хотя бы похоронили.
Фотокарточка так и лежит перед моими глазами, продолжая оставаться все той же тайной, что и в те давние годы. Быть может, в нее вошло все доброе, что было намертво заколочено и запрятано в тяжелом сундуке старухиной души? И тогда это доброе начало ушло из старухи прямиком в мою жизнь, в мое нутро, после чего смертельно уставшая от себя самой Баба Яга спокойно покинула земную поверхность? Домыслов может быть необъятное море, а полной правды все равно никто не скажет.
Однозначно лишь одно – царевна Настя и дальше будет медленно, но настойчиво впитываться в мое нутро, и помешать этому уже никто не в силах…

Товарищ Хальген
2006 год