Это снег

Над опьяненной ливнями землей
Царят седые призраки тумана,
И вечер тих настолько, что порой
Я слышу плач далекой флейты Пана.

Бреду рекой, по горло в тростниках,
Сам плачу от покоя и бессилья,
А лунный свет лежит епитрахилью
В крестах поденок на моих плечах.

И ветви ив касаются волны,
И каждое мгновенье тишины
Стремительно, как тень бегущей лани.

И, преломлен речною глубиной,
По темным водам шествует за мной
Агат Луны - томительно туманен...
С.Калугин "Венок сонетов"

Он очень не любил, когда его называли учителем. Можно было называть мастером, профессором (он ведь действительно был профессор), доктором (он был доктором технических наук), можно было по имени-отчеству – Игорь Васильевич. «Учитель или наставник - это нечто большее, - говорил он, - и это большее не для меня. В этом слове полно ответственности, хотя многие сейчас почему-то не замечают этого».
Когда его называли учителем, он как бы на секунду запинался и тихим спокойным голосом просил больше так не делать.
Вот он сидит на скамеечке, прислонившись к колонне и, слегка нахмурившись, сосредоточенно смотрит в одну точку. Думает. Он всегда о чём-то думает и всегда немного хмурый…
Одет он невзрачно – серая куртка, свитер, джинсы. Сидит, крутит усы.
- Здравствуйте, Игорь Васильевич, - говорю, - Давно ждёте?
Учитель (про себя то я могу его так называть!) реагирует только через секунду, ему всегда требуется время, чтобы «вынырнуть» из своих мыслей.
- Привет, - отвечает он. Голос у него низкий, немного хриплый. – Пошли.
Игорь Васильевич встаёт со скамейки, мы направляемся к эскалатору. Народу много, но нас все обходят. Это всё учитель. У меня так пока далеко не всегда получается, хотя это относительно несложно. Просто надо быть уверенным, что ты идёшь в правильном направлении. Действительно уверенным.
…Погода разнообразием не радовала: на улице снова была осень – мокрая и слякотная. Один раз пытался было лечь снег, но осень не пустила – снег полежал полтора дня и растаял.
Учитель, как это ни банально, любил осень, особенно такую – плакучую, когда за окном лил дождь, можно было сидеть в тёплой квартире, пить чай из большой пузатой зелёной кружки и что-нибудь читать, изредка поглядывая в окно. Изысканно…
Или не слишком торопливо идти утром на работу, скрываясь от воды, падающей с неба под старым зонтиком-полуавтоматом, у которого давно сломалась пружина и его приходилось открывать руками…
Я осень любил... Любил ровно настолько же, насколько лето, весну и зиму. То есть – сначала мне нравились перемены в погоде, я радостно наблюдал и за первым осенним дождём, и за робким снежком, который, падая на мостовую, тут же таял, и за весенней капелью и за распустившимися на деревьях листьями. Я жил в атмосфере радости пришедших перемен недели две-три, месяц от силы, а потом мне всё это резко надоедало и я втыкал в уши плеер. Летом я слушал Шевчука, осенью Хелависа пела мне о зиме:
Далеко по реке уходила ладья,
За тобою ветер мою песню нёс.
Я ждала, ждала – проглядела очи я,
Но покрылся льдом, да широкий плёс…
- …Ты не прав, Андрей, - говорит мне учитель.
Он часто так говорит. И не только мне. И для того, чтобы он так сказал вовсе необязательно что-то не так сделать. Достаточно просто двигаться к тому, чтобы что-то сделать неправильно. Это я понять уже успел. А вот быстро находить зачатки своих будущих ошибок – нет.
- Почему? – спрашиваю я, хотя знаю, что он не ответит.
Игорь Васильевич молчит, а потом, устремляя свой взгляд куда-то далеко вперёд, начинает читать:
- «Горный Китай, монастырь Чжоан Чжоу, год от рождества Христова восемьсот шестьдесят третий…»
- Вспомнилось почему-то, - прерывается он вдруг. – У тебя вон плеер есть – ты послушай как-нибудь. Это Сергей Калугин.
Я пожимаю плечами и чуть заметно киваю – послушаю, мол, при случае. Чего это он вдруг?
Тут учитель стремительно меняет тему и сообщает, что скоро мне предстоит принять участие в реальной операции. Я даже не спрашиваю, в чём дело, какая операция, я обдумываю другое – что же опять случилось?..
Дальше идём молча. Я не знаю, что мне сказать, а учитель, видимо уже всё сказал и больше из него и слова по существу не выдавишь – уж в этом вопросе я его хорошо знаю. Начнёт сейчас что-нибудь рассказывать – или в какую-нибудь древнюю мистику углубиться или производственные истории из жизни его бывшей научной группы…
Эх…
От Театральной площади мы доходим до метро «Кузнецкий мост» и учитель прощается со мной, оставляя в полном одиночестве. У него дел много, я ведь не единственный его ученик, кроме того, он же не всё время обучает таких же умников, вроде меня, как им теперь жить. Существуют ведь проблемы посерьёзнее, даже наверняка…
А мне предстоит опять неясно ради чего проведённый вечер… Лучше бы его вовсе не было, этого вечера!..
И тут до моего сознания донёсся голос Игоря Васильевича: «Андрей, ты снова не прав».
Ну что ж… В этот раз хоть не столь туманно…

* * *
Я не думал, что сегодня у меня будет вечер воспоминаний. Совсем не думал. Оно получилось как-то само. Я хотел поставить себе какую-нибудь песенку, такую – чтобы повеселей и полегче для восприятия. Я устал думать. Я слонялся оставшийся кусок дня по Москве, обдумывал слова учителя, пытался понять. Так и не понял. Потом, почему-то мне захотелось испытать свои способности. Я подошёл к первой попавшейся машине (первой попавшейся оказалась грязная «десятка») и молча сел на переднее сиденье. Водитель – потрёпанного вида мужик лет сорока – хмуро посмотрел на меня. «Домой», - мысленно сформулировал я своё желание и посмотрел водителю в глаза. Тот тут же отвёл взгляд и принялся заводиться. Я отстранился от происходящего вокруг и снова погрузился в себя.
…Москву я всегда знал плохо, а, отдавая мысленный приказ, ограничился лишь своими представлениями о расположении своего дома, не сообщив водиле точного адреса. «Дальше то куда командир?» - спросил он меня, остановившись около метро «Сокол» (домой я всегда ездил на метро, поэтому в моей голове маршрут состоял всего из трёх точек: до «Сокола», в метро ехать до станции «Коломенская», от «Коломенской пешком до дома). Внутренне ругаясь на себя последними словами я вслух (потому как уже был не склонен к экспериментам со сверхъестественными способностями) назвал водителю адрес.
…И вот я пришёл домой и запустил музыку.
Неожиданно из колонок полилась тонкая нежная мелодия гитарного перебора. Flёur, «Колыбельная для солнца».
«Хочешь я буду беречь твой сон – самый сладкий, самый короткий?..»
Вот тут то воспоминания и поглощают меня с головой.
Первое апреля, солнечный весенний день. Снег ещё не до конца растаял – всё вокруг блестит. Знакомство. Она как раз возвращалась с занятий, когда мы с приятелем шли по парку. Он то нас и познакомил.
Катя. Андрей. Андрей и Катя. Катрин и Андре – мой друг Мишка всегда любил произносить имена на французский манер…
Потом мы пару раз встретились и погуляли вдвоём. Я ей нравился, я чувствовал это, да и она мне нравилась. Затем, как-то раз, когда мы разговаривали по телефону, я понял, что очень хочу сказать слова «Я тебя люблю». И сказал. Она долго молчала и дышала в трубку. Я ждал тогда, что она либо скажет «Я тоже», либо ответит отказом. Но она вдруг просто пригласила меня к себе…
А потом выяснилось, что у неё есть парень, она мне это рассказала сама. Она не собиралась бросать его, но при этом она не собиралась расставаться со мной.
Это был треугольник. Описанный в фильмах и биографиях известных поэтов треугольник. Умом я понимал, что это неправильно. Но…
Не видел я тогда впереди ничего тёмного и страшного. Горизонт был чист. Магическое зрение, дар предвидения – не важно сейчас как это называть. И учитель тогда молчал. Хотя… А что он мог сказать? По его соображениям – он не имел права. Он всегда видел намного дальше меня, но сказать он не мог.
Когда я увидел на горизонте тёмное пятно – было уже поздно. Я просто не мог от неё отказаться, поэтому тянул до последнего момента – до тех пор, пока она меня не бросила сама.
Я пытался что-то сделать, ведь я был не простой человек. Маг, как бы глупо и инфантильно это слово ни звучало. Но у меня тогда ничего не вышло. Я был слаб и неопытен – ещё и года не прошло с тех пор, как я осознал себя, вернее мне помогли осознать…

Эх… Я вздыхаю и иду на кухню. Там в буфете у меня стоит наполовину пустая бутылка коньяка. Хороший коньяк, десять лет выдержки. За рюмками лезть не хочется, а из повседневной посуды у меня в мойке только чашки и два гранёных стакана.
Беру стакан, наливаю себе на два пальца коньяку (не из чашек же чайных его пить!). Возвращаюсь в комнату.
Мне уже двадцать лет…
Я учился в институте, хотел стать инженером медицинской техники. Потом оказалось, что я – маг. Правда, они называют это – «неординарные ментальные способности», но разницы нет никакой – суть то одна. Необъяснённое явление, которое, несмотря на это, вполне можно выгодно использовать.
Шёл я как-то раз по улице, никого не трогал, а тут ко мне подходит этот самый Игорь Василич и предлагает прогуляться. Я согласился, хотя, вспоминаю сейчас вот тот день – ну не могло быть у меня в тот день настроения для авантюр. Я зачёт в тот день завалил, злой был…
Ан нет – пошёл. Никогда не разговаривайте с незнакомыми, блин…
Правда, тут всё оказалось менее трагично, наоборот даже.
Они связывали всё это с расторможенностью какого-то участка головного мозга. Но это всё была версия из разряда малонаучных гипотез – надо же хоть какое-то объяснение придумать, хотя бы для солидности. «А то получается, что мы шарлатаны какие-то выходим, - сказал тогда Игорь Васильевич, - занимаемся не пойми чем, даже рабочей версии не имеем».
Конечно, это они не совсем с потолка взяли. Наработки то были какие-то.
«Просто мы не самые обычные люди, - говорил учитель. – Сознание немного по-другому повёрнуто, не загнано в такие жёсткие рамки. А я, к примеру, всегда был уверен, что человек может летать», – с этими словами он стал на несколько сантиметров выше меня – будто встал на цыпочки. Я так сначала и подумал, иронично окинул его взглядом и увидел, что подошвы его ботинок оторваны от земли…
Хотя, чувствую я, что если бы он наткнулся на человека верующего, учитель бы рассказал историю про дар божий и показал фокус какого-нибудь иного толка – огненный меч, сияющий крест или что-то подобное…
Мы сели с ним в метро, доехали до «Сокола», потом ещё минут пятнадцать-двадцать шли пешком, потом зашли в какой-то двор…
От предложения стать оперативником я отказался. Не моё это, совсем не моё. Все эти боевые операции, убийства и прочее. Они особо и не настаивали, видимо тоже поняли, что из меня оперативник хреновый.
Я смеюсь и отпиваю коньяка. Господи, слова то какие! Оперативники, боевые маги. Будто это какая-то игра…
И приписали меня к «отделу по связям с населением». Работы здесь не в пример больше, чем в боевом отделе (у них хорошо если раз в полгода операция какая), но она рутинная. И буду я через несколько лет разъезжать по Москве и окраинам и стирать людям нежелательную память.
Для кого нежелательную? Не знаю… Имеет ли эта моя контора отношение к всякого рода кэгэбэшникам мне так и не удалось выяснить – да я и не особо то старался. Меньше знаешь – лучше спишь. Не дураки люди, знали что говорили…
Да и потом – рано мне пока на тайны такого порядка замахиваться. Я ещё только учусь…

Звонит телефон. Трубка лежит рядом со мной, но я не спешу её брать. Я стремлюсь почувствовать, кто звонит. Не просто угадать, а именно почувствовать, отыскать ответ где-то в глубине себя.
Ничего не выходит – внутри пустота – в голове гуляют какие-то смутные догадки. Наверное – это потому, что я пьян…
Ну что ж – взглянем на обычный определитель. Я поднимаю телефон, гляжу на мигающие на экранчике цифры, пальцы немеют, в груди появляется холодок волнения. Я ведь предчувствовал это. В течении нескольких дней я что-то смутно чувствовал. Или… Или мне это всего лишь кажется.
- Алё, - говорю я.
- Привет, - раздаётся в трубке её голос, он одновременно радостный, игривый, живой и при этом какой-то немного усталый, чем-то утомлённый…
Я молчу, не зная, что сказать, находясь в полнейшем замешательстве.
- Привет, - наконец говорю я, голос немного дрожит. – Ну как у тебя дела?
- Нормально, - отвечает она, - скучно вот только. Даже погулять не с кем...
- Ну а как же твой этот? - спрашиваю я.
- А мы расстались, - просто отвечает она. – Ну это всё долго... Расскажу, как встретимся.
Она даже не спрашивает меня, встретимся ли мы, она утверждает, точно зная, что встретимся…
- Кать… - вдруг неожиданно для себя начинаю я.
- Да?
- Ты понимаешь… - я тщательно стараюсь подобрать слова, - я… я не смогу так… ещё раз… Мне было очень плохо этим летом.
- Такого не будет, - пообещала она. Очень спокойно, очень уверенно.
- Правда? – глупо спрашиваю я, хотя уже чувствую, что да – правда, ни толики фальши. Я бы узнал ложь…
- Да, - отвечает она тихо.
Я вздыхаю. Мне вдруг становится как-то спокойно и хорошо. Я поворачиваюсь к выключателю в другом конце комнаты, пытаясь усилием воли погасить свет в комнате. Выключатель не поддаётся. Тогда я заставляю испортиться лампочки в люстре. В комнате становится темно и хорошо.
- Когда мы встретимся? – спрашиваю я.
- Завтра вечером я освобождаюсь в четыре, - отвечает она. – Можно в метро, на «Театральной»…
- Давай. В пять?
- Да… Ладно, извини. Мне завтра рано вставать. Пока, - последнее слово она произносит так нежно, с любовью…
- Спокойной ночи, - говорю я.
В голове играет фантазия Шопена. Переливы звуков, басы, перетекающие в звонкие высокие ноты. Кружения, переливы… В полутьме я подхожу к стойке с дисками, стараясь ничего вокруг не опрокинуть. Диск я нахожу не сразу, а на обратном пути спотыкаюсь о стул, попавшийся на дороге, рядом со мной что-то падает, но мне всё равно. Я вставляю диск в проигрыватель и погружаюсь в мир изысканных звуков…

Народу не очень много. Она, как всегда опаздывает, а я сижу на скамейке, жду её и слушаю музыку. Играет «Белая гвардия». Я не слушал ничего из нё с самого начала лета. Не хотел слушать. Это напоминало мне о ней. Ведь это она в первый раз дала мне её послушать. Мы были у неё…
Спокойная музыка, тихий печальный голос. Мы целовались…
Потом мы целовались под «Сплин»…
Затем – под «Крематорий»…
А потом, когда мы перебрались в кровать, в динамиках играла группа «Звери», непонятно как попавшая в список воспроизведения, но это не имело в тот момент никакого значения…
Я прикрываю глаза. Сейчас мне кажется, что это было уже так давно…
-…Кто я для тебя? – спросил я. Мы сидели в автобусе, ехали к ней домой…
Несколько мгновений она просто смотрела на меня, а потом спокойным голосом ответила:
- Друг.
- Это такое широкое понятие, - пробормотал я себе под нос.
Катрин ничего не ответила, отвернулась к окну…
А потом мы однажды встретились на «Тверской», я хотел поцеловать её, как всегда, но она отстранилась и сказала:
- Ты должен меня извинить. Иногда так сложно бывает разобраться в своих желаниях… Я зря затеяла всё это. Не надо было даже начинать.
Я молчал.
- Я люблю его, - она выделила последнее слово.
Я растерянно пожал плечами в знак того, что я не знаю, что мне следует сейчас сделать. А Катрин просто развернулась и ушла прочь, оставив меня одного…
Я открываю глаза и вижу её перед собой. Тёмные волосы, полуприкрытые глаза; на глазах -изящные очки с серебряной оправой, на лице – улыбка.
Я боялся этой встречи. Ночью долго не мог уснуть, а днём, когда я приехал в «контору», мой начальник, старый отставной полковник с трудно произносимым именем Валерий Владиленович Хромовицкий даже посоветовал обратиться к учителю:
- Ты учти, Андрей, - сказал он, – Ты у нас слишком ценный индивид, чтобы тебя терять. Если что-то не так, или просто тебе внутренне нехорошо, ты мне скажи, а лучше - Игоря Василича позови – он всегда в таких делах поможет…

Я сдираю с себя наушники, выключаю плеер.
- Привет, - говорит Катрин.
Я долго смотрю ей в глаза, думаю, поцеловать ли её. Потом решаю, что сейчас всё-таки ещё рано.
- Привет, - отвечаю я ей. – Пошли?
И мы направляемся к эскалатору.

Мы выходим из метро, на улице сыро и холодно, дует ветер. Катрин вдруг берёт меня за руку. Я ощущаю тепло её ладони своей, и всё то, что я ей хотел сейчас сказать вылетает у меня из головы. Да и не нужны они были, те слова.
- Катя, - только и говорю я, обнимая её.
Мы стоим почти у самого выхода из метро и целуемся. Люди обходят нас, что-то недовольно говоря.
Мне становится очень хорошо.
Мы идём по холодной осенней Москве, воздух влажный, на дорогах машины стоят в пробках и нервно сигналят - что может быть лучше?
Мы идём – я рассказываю всякую дребедень, она смеётся.
Мы идём – по улицам, по набережным, по мостам…
Неужели это всё - правда?
Потом рядом с нами останавливается какой-то троллейбус.
- Может, покатаемся? – спрашивает она меня.
- Куда? – спрашиваю я.
- Для тебя есть какая-то разница?
- Нет…- отвечаю я.
Я сейчас согласен на всё, что угодно. Мы заходим в троллейбус – он почти пустой, только какой-то мужик сидит сзади и читает газету.
Катрин садится у окна, я – рядом с ней.
- Хочешь музыку послушать? – спрашивает она, протягивая мне одну из бусинок своих наушников. Я втыкаю её в ухо, вторую она втыкает себе.
Эту песню я узнал с первых же аккордов.
Солнце, мне кажется, ты устало светить,
Солнце, мне кажется, ты просто устало… –
доносится из динамиков.
Я поднимаю глаза на Катрин: она улыбается.
- Спасибо, - говорю я. – Ты знала…
- Ёжик, - говорит она мне и гладит по голове. Я закрываю глаза и опускаю голову ей на плечо. Я очень люблю, когда она меня так называет.
Мы едем. Песни в наушниках сменяют одна другую.
Отвори мне дверь,
Позови меня сесть у окна,
Разреши мне немного
Побыть в этот вечер с тобой –
поёт в наушниках неведомый мне голос –
Никогда, поверь,
Не искал за пределом себя
Но сегодня мне нужно,
Чтоб рядом был кто-то другой…
Господи, как это точно!..
Переплетения звуков струн и тонкий шёпот флейты уносят меня куда-то от этого мира, я целую Катрин, за окном проносится Москва, блестя своими фонарями и неоновой рекламой...
Вдруг сзади меня кто-то начинает тормошить. Я оборачиваюсь и смотрю на мужика с газетой, который раньше сидел сзади.
- Извините, молодые люди, что мешаю вам, - говорит мужик. – А что вы там слушаете?
Я смотрю на него с видом буддийского монаха, которого из-за какой-нибудь сущей мелочи выдернули из нирваны. Катрин же спокойно протягивает мужику наушник, тот вставляет его себе в ухо, несколько секунд слушает, затем возвращает обратно со словами:
- Ну ладно, это не важно. Я чего хотел-то… Сижу читаю, вижу вы сидите так хорошо…
Я уже готов его убить…
- Ну вот, - продолжает мужик, - и тут я про вас анекдот придумал. Я в «Комсомольце» работаю, специально для них анекдоты сочиняю…
Я своим пристальным взглядом устремляюсь прямо мужику в глаза и беззвучно приказываю: «Уйди».
- Ну ладно, я вам его потом расскажу, я вижу – вы заняты, - говорит он тут же и удаляется к себе в конец салона…
Мы едем дальше, музыка снова играет, мы целуемся. Кроме нас ничего нет: ни шумной сырой Москвы, ни троллейбуса, ни мужика, сочиняющего профессионально анекдоты…

* * *
Шли дни. Мы с Катрин встречались за последнее время ещё два раза – гуляли по Москве. А завтра она должна придти ко мне – я пригласил её на ужин к себе домой. Мне было хорошо. Я был поглощён ею, поглощён ещё больше, чем тогда, летом. Меня уже не интересовало ничего, кроме Кати, кроме моей Катрин…
Я не понимал, почему у нас не получилось ничего тогда, к чему была эта боль, которую я перенёс в прошлом. Ведь это так естественно, когда мы вместе. Так и должно быть…

Раннее утро. Ещё даже не до конца рассвело. Народу вокруг мало. Я выхожу из метро. Сегодня должна состояться та самая операция, о которой мне несколько дней назад говорил учитель. Я иду вдоль по улице, в лицо дует холодный ветер, но мне почему-то это приятно.
У входа в нашу контору прибита к стене небольшая вывеска: «НИИ Биоэнергетики Латентных Явлений».
За дверьми стоит два турникета. На одном из них висит табличка с надписью зелёным цветом «Служебный», второй турникет украшает красная надпись: «Гостевой». Рядом в будке сидит немного сонная охрана. За турникетами расположена рамка металлоискателя. С виду, он вроде бы выключен и давно не работает, но это только с виду…
Случайные гости у нас здесь появляются редко. Если кто и забредёт, то кому нужен шарлатанский НИИ, занимающийся ещё какими-то «латентными явлениями»?..
…Дальше идёт небольшой холл, в котором обычно и ожидают гости, а за ним – большой коридор. В конце него – дверь с простеньким электронным замком, за ней – ещё одна, но уже со сложной системой идентификации.
Я слюнявлю палец, кладу его на специальную пластинку. Дверь щёлкает и медленно открывается внутрь помещения.
Здесь всё выглядит достаточно скромно: обыкновенная офисная отделка – местами даже уже обшарпанная. Никаких хай-теков, никаких экранов в стенах, никакой автоматики, которую так любят изображать в фильмах про Джеймса Бонда и ему подобных.
У меня здесь на втором этаже есть собственное помещение – маленький кабинет и ещё – просторная комната с хорошей звукоизоляцией, где можно просто посидеть, подумать, обрести, так сказать, душевное равновесие. Магов у нас очень любят и создают все условия, ведь мы, как говорит Валерий Владиленович, «на вес золота»…
Я захожу в комнату, включаю слабый розовый свет, который не режет глаза, прикрываю за собой дверь и сажусь посередине в лотос.
Душевного покоя мне сейчас не добиться. Сколько ни сиди в комнате, сколько не медитируй, только ноги затекают – вот и весь результат. Да и не хочу я его сейчас – покоя этого. Мне хорошо и так – только напрочь отсутствует желание что-либо делать. Если бы я мог, то отложил бы сейчас абсолютно все дела, по крайней мере, недели на две… Даже предстоящее испытание моих способностей в реальной операции не вызывает во мне никакого трепета, мне просто хочется побыстрее с ней расправится, чтобы ничто не отвлекало меня от мыслей о ней.
Вдруг сзади раздается скрип двери.
- Пора, Андрей, - слышу я голос.
Я оборачиваюсь – у входа стоит плотного вида мужчина лет сорока, одетый в тёмный строгий костюм. Это Сергей, старший маг отдела, к которому я приписан.
- Мы пойдём вдвоём с тобой? – спрашиваю я.
- Да, - отвечает он нетерпеливо. – Ну, пошли уже!
Я молча поднимаюсь, слегка разминаю ноги, и мы выходим.

Здесь же на втором этаже расположен кабинет Сергея. Мы входим внутрь, там за столом сидит в ожидании нас Игорь Васильевич. На столе лежит листок бумаги, по которому учитель водит аккуратно карандашом, намечая какие-то невнятные контуры. То ли нервы успокаивает, хотя внешне он всегда выглядит очень спокойным, а скорей всего – снова задумался о чём-то и машинально пытается это «что-то» изобразить…
- Ну наконец-то! – отвлекается он, когда замечает нас. – Давайте уже начинайте, - Игорь Василич смотрит на часы. – Я посижу, послушаю пока.
Что я ещё за ним заметил – так это то, что учитель всегда бодр. Я встречался с ним поздней ночью, днём, ранним утром, вечером – никогда на его лице не было и тени утомления. Только задумчивость и отстранённость…
Мы с Сергеем садимся за стол и он начинает ещё раз повторять инструктаж. То же самое он рассказывал мне вчера и позавчера. Я стараюсь слушать внимательно, так как опасаюсь, что до этого мог вполне что-то упустить.
Объект – Баев Евгений Павлович, экономист по образованию, тридцать четыре года, холост. Задача – замутнение памяти о последних девяти днях и подавление воли. Что именно этот несчастный Баев узнал мне неизвестно, а Сергей если и обладает такой информацией, то наверняка не скажет. Мы же всего лишь инструменты, хоть и очень ценные, дорогие, но инструменты. А инструментам надо знать ровно столько, сколько им необходимо для выполнения задачи, иначе, сообщая им больше, есть риск создать у инструментов совершенно ненужную никому рефлексию по поводу совместимости наложенной на них миссии с принципами морали и гуманности…
…Затем Сергей рассказывает о деталях самой операции. Всё это время Игорь Васильевич молчит, думая о чём-то своём и изредка возвращаясь к своему рисунку на листке.
- Насчёт операции, я думаю, вы сами разберётесь – говорит учитель, когда Сергей заканчивает инструктаж. – Давай лучше просто поговорим о том, как тебе лучше себя вести. Это ведь твоя первая операция.
Я зачем-то киваю, будто мне задали вопрос.
- Твоя цель – попробовать свои силы, но не надорваться…
Он ещё что-то говорит, но эти слова – из разряда «обязательных», их просто надо сказать на всякий случай. Спасибо ещё ему, что произносит он их быстро, не повторяя ничего по два раза и не требуя от меня заострить внимание на каких-нибудь отдельных моментах.
Учитель говорит, я вставляю реплики в стиле: «Да, конечно… Понятно». Потом он неожиданно обрывается чуть ли не на полуслове и устремляет свой взгляд прямо внутрь меня. Мне становится неуютно, словно я голый стою на улице перед толпой, которая внимательно изучает детали моего тела и громогласно их комментирует. Закрыться от него у меня не получается, я даже не пытаюсь сопротивляться. Да и зачем? Во-первых, мне нечего скрывать, а во-вторых - он увидит лишь какие-то невнятные обрывки. Чтобы собрать из них хоть ясную какую-то картину надо быть мной. И ещё – это ведь для блага, учитель хочет убедиться, что я внутренне готов сейчас к этой операции. Я понимаю всё это и не сопротивляюсь. Но всё равно – неприятно.
Всё это длится не больше минуты, но время для меня растягивается. Я сижу уже в каком-то глухом отупении. Наконец Игорь Василич опускает глаза.
- Постарайся быть боле сосредоточен, Андрей, - говорит он мне. Потом хочет сказать ещё что-то, но вдруг останавливает сам себя. – Ладно, - произносит он каким-то индифферентным тоном. – идите.

Никакого особенного снаряжения мы с собой не взяли. Да и какое нам, собственно, нужно снаряжение? Разве что шприц-пистолет – на всякий случай. Страховка, так сказать.
Мы идём в соседний двор, там стоит припаркованным старенький «Рено». Сергей садится за руль, я – рядом.
Машин на дорогах мало – Москва ещё спит. Сергей изредка зевает, я же спать вообще не хочу. Мы едем: трасса иногда совсем пустая. Я смотрю вперёд.
Раньше у меня была мечта: пройти по дороге, не встретив ни одной машины; просто идти и идти вперёд по самой середине шоссе. И чтобы никого вокруг…Сейчас почему-то уже не хочется. Может быть, такие мечты бывают в основном у одиноких внутренне людей? У которых рядом нет никого, кому можно было уткнуться в тёплое плечо и ощутить покой…
Мы съезжаем с кольцевой и оказываемся в окружении новомодных домов и навороченных жилых комплексов. Да – этот Баев не из бедных. Слева от дороги видны два дома-близнеца: оба высокие, с какими-то подобиями гигантских спутниковых тарелок на крыше. Нам как раз туда.

Сергей останавливает машину у самого подъезда. Мы выходим, он делает едва различимый пасс рукой в сторону машины, и та послушно закрывается. В начале мне кажется, что он закрыл её магически, но потом я вижу, как он убирает в карман ключи с брелоком от сигнализации.
В подъезде нас встречает толстый охранник с дубинкой в руке и рацией в нагрудном кармане.
- Я пройду, - бросает ему Сергей и указывает на меня: – Это со мной.
Самое главное, что на охранника он практически не воздействовал. Так – немного реакцию притупил, бдительность усыпил. Тут главной была простая уверенность.
Мы подходим к лифтам, я нажимаю на кнопку вызова. Ждать приходится минут пять – лифт идёт долго. Но идти пешком на восьмой этаж мы не намерены. Наконец двери открываются.
Несмотря на то, что дом – крутой и с охраной, стены всё равно расписаны сверху до низу маркерами. В самой середине красуется обведённая в кружок надпись: «Смерть неизбежна». Мда…
Двери открываются, мы выходим. Клиент наш обитает в квартире номер девяносто четыре.
Теперь наше дело – это ждать. Мы приехали сюда с запасом. Сейчас что-то около девяти, а выходит Евгений Палыч обычно в районе десяти или половины одиннадцатого. Мы поднимаемся по лестнице на один проём выше и располагаемся у окна. Никто нам и слова не скажет, если будет проходит мимо – у всех будет создаваться ощущение, что мы и должны тут стоять.
Время идёт. Сергей достал какую-то фантастическую книжку – стоит, прислонившись к подоконнику, и читает. Я же смотрю на дверь, заставляя себя не погружаться в собственные мысли.
Наконец из-за дверью девяносто четвёртой квартиры доносится лязганье замков.
- Вперёд, - говорит мне Сергей, тут же пряча книжку в карман своей куртки.
Мы буквально спрыгиваем вниз и замираем около самой двери. Но Баев с той стороны всё ещё что-то возится с замками. Сколько же их у него?..
Я от нервов закусываю губу, Сергей теребит кончик своего галстука…
Наконец дверь открывается и на пороге оказывается не очень высокий пухлый человечек с намечающейся лысиной. На глазах – кругленькие очёчки. Мне почему-то по его внешнему виду показалось, что он должен обязательно шепелявить…
- Вы ко мне, молодые люди? Что угодно? – спрашивает он чётким, хорошо поставленным голосом. Но через всю его уверенность просачиваются какие-то нервные нотки. Он испугался, несильно – но испугался…
- Да, Евгений Павлович, - медленно, проговаривая каждый звук, отвечает Сергей, - мы к вам.
В этот самый момент он берёт его, тут же передавая мне.
Я немного неуклюже перехватываю «путы» и проникаю в сознание клиента.
Что же ты такого узнал, Баев Евгений Палыч? и что хотел сделать с этими знаниями? Мне становится интересно – и я медленно погружаюсь вглубь его сознания. Смутные картины предстают передо мной. Это всего лишь череда образов. И тут прямо перед глазами у меня появляется…
Я тут же поспешно выныриваю. Хватит. Надо просто задавить. Нельзя лезть в это дело. Тут всё обстоит слишком серьёзно. Да и вообще – может быть, это был всего лишь единичный образ, случайно появившийся в этом воспалённом сознании. А может быть, я просто ничего не понял…
Я давлю Баеву на сознание, картины сминаются, мутнеют, звуки, оставшиеся в памяти становятся глухими, неразборчивыми…
Потом я внушаю ему страх, от которого достаточно большая силы воли и напористость Баева сморщиваются и становятся похожи на сухофрукты.
…Наконец я расслабляюсь. Лицо болит от перенапряжения мимических мышц.
Самое главное – что напрягаться не нужно вообще – это старая привычка, почёрпнутая из фильмов и книг о магии. Возможно, она ещё является каким-то рычагом, которым пользуется мозг, чтобы до конца осознать, что пределы возможностей лежат далеко за теми границами, которые подсознательно всегда казались нам нерушимыми…
…Сергей с очень спокойным выражением лица смотрит Баеву в глаза, проверяя, всё ли я сделал правильно. Потом, наконец, удовлетворяется и говорит мне:
- Двинули отседова.
И мы уходим.

Ветер гнал волны Великой Реки вперёд. Нет, это была не Хуанхэ, это было куда величественнее, нежели Хуанхэ. Другой берег был едва виден.
Медленно опускающееся за горизонт солнце окрасило всё вокруг в багровые тона.
Я сидел на берегу, а рядом со мной летали маленькие феи и что-то едва слышно напевали.
Мне вдруг захотелось вина. Я взмахнул рукой, и рядом со мной очутился бокал. Я сделал глоток и довольно улыбнулся сам себе. Потом мне захотелось поесть и я достал из пустоты яблоко.
Я наслаждался сочным плодом, смотрел куда-то вперёд и ждал чего-то. Всё было тихо и безмятежно. Но мне вдруг захотелось поговорить - и в тот же миг рядом со мной сидел, свесив ноги с обрыва, собеседник.
Я задал ему вопрос. Собеседник промолчал мне в ответ. Я повторил вопрос. Собеседник не ответил ничего. Мне это не понравилось и я приказал, чтобы он ответил. И он ответил, но вместо смутного лица собеседника я смотрел на собственного двойника.
Двойник долго вглядывался мне в глаза, потом вдруг я почувствовал то же самое, что и тогда, когда залез в сознание Баева, а через мгновение у меня перед глазами в ужасающей необъятности стояла та картина, которую я видел тогда и которая испугала меня тогда …
Я почувствовал, как на меня накатывается какая-то тяжёлая невидимая волна, стало душно. И я закричал…

Я просыпаюсь на кровати, смешав в бесформенную кучу своё одеяло. Сон, только сон…

* * *
Я стою на балконе и курю. Ночь. Холодная осенняя ночь опустилась на город. Где-то вдали, за пеленой мрака ещё блестит свет в некоторых окнах, но это лишь некоторым не спится ночью. Ветер воет, качая деревья. Наверное, скоро пойдёт снег. Господи, когда же зима? Душу хочется накрыть пушистой шубой из снега. Ведь снег куда теплее, чем то, что исходит сейчас отовсюду, стремясь вгрызться в глубину моего естества своими тонкими острыми зубами.
Я стою, тускло светит багровый тлеющий огонёк сигареты, белый дым, который исходит от неё быстро растворяется во мраке…

…Я целый день готовился к её приходу: тщательно убрался в квартире; откопал на антресолях старую кулинарную книгу и с её помощь приготовил мясо; сходил в магазин и выбрал там бутылку красного вина и свечи…
…Катрин была одета в красивое темно-синее платье, а на шее у неё болтался медальон, который я подарил ей тогда, весной – серебряный медвежонок-коала с эвкалиптовой ветвью в лапках.
Мы поприветствовали друг друга поцелуем, и я пригласил Катрин к себе в комнату, где был накрыт стол. Мы поели, выпили вина.
Первый раз, когда мы взялись за наполненные бокалы, я произнёс тост:
- За нас, милая, - сказал и вдруг заметил в её глазах какой-то непонятный блеск. Уже через миг было всё нормально. Я судорожно помотал головой, прогоняя от себя все недобрые предчувствия.
Потом был танец. Медленный танец под битловскую «Girl». Я сжимал её теплое тело и уже чувствовал нахлынувшую волну возбуждения. Я ещё сильно обнял Катрин, стал целовать ей шею, руками нащупывая сзади молнию платья. Никогда прежде мне не было так хорошо. И вдруг…
Вдруг я наткнулся на непроходимый барьер. Я поднял глаза на Катрин и всё понял - мне не нужны уже были слова. Мне хватило взгляда – холодного и печального.
Катрин отстранилась и что-то тихо сказала. Или мне просто померещилось, что она прошептала: «Прости».
Дальше всё происходило стремительно.
Я вскинул руку в сторону Катрин и приказал:
- Стой.
А потом проник в её сознание. Так же, как вчера проник в сознание Евгению Павловичу Баеву. Только сейчас я очень старался, я делал всё аккуратно, можно сказать филигранно. Я мысленно гладил её и при этом внушал ей любовь. Сильную, такую, что от одной мысли, что она может меня покинуть, её бросало бы в дрожь. Я не контролировал себя в этот момент, движимый лишь чувством обиды и ярым желанием овладеть – во всех смыслах этого слова.
Я отпустил Катрин – и тут же она бросилась ко мне на шею.
- Любимый, - сказала она мне. В первый раз в жизни.
- Повтори, - попросил я, глубоко вздыхая.
- Любимый, - повторила она – и ещё раз, и ещё…
Потом был секс. Безудержный секс. Мы полностью ушли в него.

Долгие часы я упивался этим. Затем вдруг наступил миг, когда я ощутил полную никчемушность всего происходящего. Одержанная только что победа стала вдруг наравне с поражением. Я почувствовал себя одиноким извращенцем, трахающим (другого слова здесь и не подберёшь) резиновую бабу. Нет, Катрин была страстная, живая. Но заполучил я её своим волевым решением – без согласия, но при этом и без сопротивления. Как куклу…
Мне захотелось встать.
- Куда ты? – услышал я её голос. Катрин часто дышала.
- Пойду, покурю, - ответил я.
- Не уходи, - попросила она.
- Я вернусь, - пообещал я.
- Не уходи, - плачущим голосом протянула Катрин.
 Пришлось её усыпить.
Я накинул куртку, взял сигареты, зажигалку – и вышел на балкон. Я открыл окно, свежий сырой воздух хлынул мне в лицо. Я посмотрел вниз и решил, что сбрасываться со второго этажа это просто глупо. Я глубоко вздохнул и прикурил сигарету…

Выхода я не чувствую абсолютно. Тупик. Глухой тупик. Назад тоже не вернуться – ход отрезан. Ведь я пытался дотянуться вновь до её сознания и всё исправить. Ничего не вышло – я запутался во всех хитросплетениях её сознания и знать не знал, как их можно распутать.
Идти некуда – кругом только стены и завалы…
Я бросаю очередной бычок в ночную пустоту. Так я скоро скурю всю пачку…
Сигареты сейчас не приносят мне даже и толики покоя. Только пить захотелось – а чувство безысходности и страх никуда не исчезли.
Я выхожу с балкона, иду на кухню. Воды. Больше ничего, только воды. Я беру с плиты старенький чайник и припадаю к носику – пью жадно, большими глотками. Потом шумно вздыхаю и сажусь на табурет.
Я внушил Катрин какую-то страшную, жуткую привязанность. И всё это в порыве. Осознавал ли я, что именно делаю? Не знаю… я ведь не просто сжал её сознание мертвой хваткой – я очень тонко, словно хирург, работая быстро, но с умением, изменил всё, расчистил там огромное место для себя.
Раньше я не решался заглядывать в душу к Катрин, да и не получилось бы у меня нормально заглянуть в неё тогда, летом. А сейчас… Что двигало мною?..
К чёрту этот самоанализ! Я со злостью машу рукой. Думай! Раз сумел это затеять, то надо суметь найти выход.
Тут из комнаты донёсся скрип. Я испуганно замер, представляя Катрин, идущую сюда…
Но нет – это просто скрипят пружины от того, как она ворочается…
Почему учитель вчера так посмотрел на меня? – вдруг всплыл в голове вопрос. И в чём же я был не прав? Почему он так сказал в тот день, когда мы встретились с ним на «Театральной»?
Я и тогда спросил – почему. Но он не ответил, он процитировал какие-то строки. Может, ответ кроется именно здесь?..
Я несусь со всех ног в комнату, включаю компьютер и лезу в Интернет искать…

Горный Китай, монастырь Чжоан Чжоу, год от рождества Христова восемьсот шестьдесят третий. Некто спросил Линь-Цзы: «Что есть мать?»-«Алчность и страсть есть мать, - ответил Мастер. – Когда сосредоточенным сознанием мы вступаем в чувственный мир, мир страстей и вожделений и пытаемся найти все эти страсти, но видим лишь стоящую за ними пустоту, когда нигде нет привязанностей – это называется “убить свою мать”»…
Всё это говорилось под лёгкую китайскую музыку, играла флейта…
Потом громом с небес прозвучали первые аккорды самой песни. Низкий голос, который я уже слышал в троллейбусе, когда мы ехали с Катрин в неизвестном направлении, мощным порывом уносил за собой…
Я прослушал песню несколько раз, вместе с предисловием. В душе от звуков незамысловатой, но мощной мелодии всё время что-то дрожало, колыхалось, металось из стороны в сторону, не в силах найти себе место.
Я ещё не видел выхода, но уже и не был в тупике. Песня не подсказывала, что делать, но она давала настрой и указывала на ошибку.
Я понял вдруг, насколько скован был своей привязанностью, до какой степени был в её власти, если она толкнула меня на такое. А я ведь породил ещё большую привязанность, привязанность к себе – и не знаю, куда можно от неё убежать. Во всё этом мне не разобраться одному. Нужна помощь…
Я решительно беру телефон и набираю номер учителя…

* * *
Мне кажется, что учитель ждал моего звонка. Но тут, наверное, нет ничего удивительного…
- Я скоро буду, Андрей, - говорит он. Голос его на этот раз показался мне каким-то утомлённым…
- Ничего не предпринимай, - произносит он и в трубке раздаются короткие гудки…
Я вдруг задумываюсь. Что я о нём знаю? Ничего. Только то, что он великолепный учитель и то, что, скорее всего, он стоял у истоков создания нашей конторы, хотя это всего лишь мои догадки…
Говорят, что он уже вытягивал много наших ребят из передряг различного рода…
А про чисто психологическую помощь и говорить не приходится. При этом учитель не просто помогал нам сохранить рассудок, но и указывал какие-то пути к пониманию вещей…

…Игорь Васильевич звякая ложкой, помешивает свой кофе и внимательно всматривается в меня. Сначала он сходил в комнату и окинув Катрин беглым взглядом, коротко сказал: «Подождёт пока».
И вот он сидит на кухне, пьёт кофе и молчит. Я пытаюсь что-то начать объяснять подробнее (коротко учитель услышал от меня по телефону), но Игорь Василич всё время останавливает меня рукой. Раньше он делал так только, когда находился в серьёзных раздумьях…
Я сажусь в уголке на табуретку и склоняю голову к полу.
- Так просто назад всё это не вернуть, - наконец говорит учитель. – Я удивляюсь, как она вообще с ума не сошла от такого воздействия…
Я мычу что-то неопределённое.
- Если честно, Андрей, - продолжает он, - такого я от тебя не ожидал. Я заметил ещё тогда, что ты не в себе. Я предполагал, что что-то случится, но чтобы вот так вот…
- Вы знали? – я вскидываю голову.
- Стоп. – одёргивает меня учитель. – Спокойнее. Что знал?
- Но ведь это же всё неспроста! – мой голос медленно повышается и достигает крещендо. – Вы же ещё тогда у метро мне сказали, что я не прав. И ещё песню приплели! Вы не могли сразу и прямо мне сказать, что именно не так?! Вы же предвидели!
- Андрей, успокойся. Ты сам понимаешь, что предвидеть что-то явным образом невозможно. По крайней мере – я не умею. Я просто заглянул в тебя.
- Ну и сказали бы мне прямо, что вы там увидели, - я всё ещё кричал.
- Ты вот что – посиди тут и успокойся, - вдруг говорит Игорь Василич, - а я пойду посмотрю поглубже – что там можно сделать.
А ведь мне плохо. Очень плохо. Я позволил себе на него накричать, хотя раньше никогда такого за собой не знал…
Пить хочется. Я припадаю к чайнику…
- Извините, - говорю я, входя в комнату. Учитель стоит на коленях возле кровати, склонившись над Катрин.
- Андрей, пойми, - учитель будто и не услышал моих слов, - если бы я тебе сказал – ты бы не поверил, не принял бы это, потому что…
- Почему? – подхватываю я его слова.
- Рассудком ты, может быть, и понял бы логику моих доводов. При том – не обязательно. А вот подсознанием не принял бы точно. Это было бы псевдопонимание. Понимание, но несогласие. И ты ничему при этом не научился. Ты бы совершил эту ошибку опять. По прошествии. Это только говорят, что на чужих ошибках учится хорошо. На самом деле это верно, только когда задача имеет определённое решение. А когда правильного решения нет…
Я киваю. Он прав. Только благодаря всему, что произошло, я ощутил, насколько был несвободен, как меня сковывали эти привязанности. Сейчас вроде бы не произошло ничего, но всё изменилось. Как в этой самой песне…
- Сделайте что-нибудь, - прошу я и становлюсь рядом с ним.
- Восстановить всё как было не удастся, - говорит учитель, не оборачиваясь на меня. – Там рассудок очень легко задеть…
- А что тогда? - спрашиваю я, с каким-то ужасом ожидая, что он скажет: «Придётся оставить всё как есть».
- Проще всего – стереть сегодняшний вечер из памяти и немного изменить её впечатление о вашей предыдущей встрече.
Я киваю, с каким-то отвращением поглядывая на свою бывшую любовь. Во мне, где-то в тёмных закоулках сознания даже зарождается ненависть.
Учитель вдруг встаёт и смотрит на меня сверху вниз.
- Андрей, я вижу, что ты опять понял не всё, - говорит он. – Даже так – ты не понял большую часть.
- Почему, - спрашиваю я. – Ну, объясните. Это больно – учиться на своих ошибках!
- Ты не заметил, что всё это отречение от привязанностей – как оно называется? – спросил Игорь Василич и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Это называется – убить свою мать! – воскликнул он. – Пойми, что нету правильного пути. Есть неправильные. Жизнь – она не функция, которую можно задать набором уравнений и констант…
Я смотрю на Катрин ещё раз и пытаюсь прислушаться к своим чувствам. Ни-че-го. Только смятение какое-то.
- Я сейчас всё сделаю, - говорит учитель. – Отвезешь её домой, если будет что-нибудь спрашивать – расскажи что-нибудь более или менее правдоподобное. Сильно можешь не стараться – она сейчас воспримет любую непротиворечивую версию…

Мы выходим из подъезда. Я держу Катрин под руку. К этому нет никаких причин – но я опасаюсь, что она вдруг упадёт.
Ночь. Глубокая ночь осточертевшей мне осени. Светят фонари. Я веду Катрин к метро, не переставая говорить. Я несу всякую чушь, потому что, если я замолчу, то от внутренней опустошённости могу просто разрыдаться.
Хочется напиться вдрызг и забыть всё это.
Мы идём по ночному городу…
Скорей бы зима…

Эпилог.
… Это снег. Просто снег. Он заполнил всё пространство вокруг. Холодный воздух проникает в лёгкие, обжигая нос…
Снег. Только он. Звуки улицы неслышны, они где-то на втором плане. Вообще всё вокруг кажется лишь фоном, картинкой. Главное – снег – всё остальное сейчас неважно. Снежинки кружатся на ветру. Ветер не хочет, чтобы они опускались на землю, он терзает их, заставляя лететь.
Откуда-то из небытия становится слышно пение виолончели, ей помогает своим мощным, но при этом не выдающимся вперёд, остающимся чуть-чуть сзади, перебором гитара. Они сливаются воедино.
Снежинки слышат эту музыку, они вместе с ветром танцуют под неё в тусклом свете фонаря. Я смотрю на этот полный печали и какой-то светлой безысходности танец. Я смотрю – и снег налипает мне на ресницы, на веки. Он холодный, это не очень приятно, но я не стираю снежинок с лица. Я поглощён созерцанием их танца. Мне хочется что-то сказать, что-то серьёзное. У меня появляется чувство, что я что-то знаю, что-то очень-очень важное. Я пытаюсь облечь это в слова, но смысл ускользает от слов. Он не любит их. Знание вдруг куда-то убегает от меня, будто бы испугавшись. Я остаюсь один в пустоте тёмной улицы, где нет людей, а есть только фонарь и снежинки, танцующие в его свете.
Всё это вызывает какое-то странное чувство. Я смотрю в небо – оттуда сквозь облака бесстрастно смотрит полная луна.
Я иду вперёд по улице. Снег. Есть только снег.
Он обволакивает всё своей правдой – холодной, но мягкой, мягкой, но холодной. Белизна и блеск, блеск…
Я вхожу в тёмный двор. Здесь нет даже фонарей. Темно – виден только свет из некоторых окон. Я оглядываюсь, чтобы ещё раз посмотреть на белизну холодной правды…
Я оглядываюсь, а затем иду во тьму двора. Я пришёл домой…


Послесловие.
Все, что описано выше – чистейший воды вымысел, плод фантазии автора. Некоторые детали, однако, имели место в реальной жизни, как, к примеру, случай в троллейбусе. Но это скорее исключение, как любят говорить, лишь подтверждающее правило.
В повести были использованы тексты песен следующих групп и исполнителей: «Мельница», Flёur, «Оргия праведников».
Отдельное спасибо Сергею Калугину и Петру Акимову – авторам инструментальной композиции «Девять жизней к востоку от Рая возле красных холмов», под которую была написана заключительная часть повести.