Иштар

ЧАСТЬ 1

У Гостмэйла умер брат. Он заболел и, присев на корточки, вдруг попросил пить.

— Живот, — изнутри себя сказал брат. Гостмэйл пошел на кухню за лекарством и долго его искал, разгоняя веселых тараканов. Когда он вернулся, все было кончено. Тело брата валялось на полу как выброшенная обертка.

Гостмэйл постоял немного со стаканом воды и таблеткой, в надежде, что тело брата все-таки одухотворится и покажет какие-нибудь признаки жизни, но ничего не произошло. И Гостмэйл пошел на кухню звонить по телефону.

На следующий день его пригласили в учреждение. Тетка Мирьяна вызвалась идти с ним. Учреждение всосало их и, пропустив по системе темных пыльных коридоров, выплюнуло в комнату, где сидел человек в кожаной куртке и кепке на лысину. Кепку он не снимал; то ли потому что стеснялся кожи на голове, то ли еще почему. «Садитесь», — сказал он и Гостмейл сел на привинченный ножками стул. Тетка Мирьяна осталась у двери. «Говорите», — сказал человек в кепке и с прищуром посмотрел на Гостмэйла. Он же молчал, опустив глаза на деревянный пол, протертый ногами людей, ерзавших на этом месте от вопросов человека в кепке.

Человек в кепке:

— Ваш брат умер, отравившись сильным ядом неизвестного содержания, настолько сильным, что никаких следов его в организме не было обнаружено. Так что дело это теперь переходит из чужой юрисдикции («Ох, ох!» — испуганно закачала головой тетка Мирьяна, испугавшись «юрисдикции») в нашу, а это чревато. Вы понимаете, о чем мы говорим? – Он обернулся к тетке Мирьяне, — Он понимает?

— Понимает, понимает, все понимает – сказала тетка, вытерев глаза краем ладони. Платка, надетого на голову, ей на это было жалко, он был новый, купленный совсем недавно, и весь в осиных жалах, нарисованных желтой краской. Платок этот очень не нравился Гостмэйлу.

Гостмэйл не смотрел на человека в кепке, он наблюдал линии древесных волокон на полу. Слова человека в кепке были самоуверенно резкими, жесткими, он использовал их как привычное орудие: потертое, оцарапанное, но надежное и проверенное в бою. Слова эти давали человеку в кепке власть над людьми и привинчивали к стулу крепче, чем тот был привинчен к полу. Вся сила человека в кепке была в этих словах.

«Понимает ли он сам это? – думал Гостмэйл, глядя на пол, — или верит, что сила его происходит от принадлежности к учреждению? А может быть так оно и есть. Может в учреждении он только и может использовать такие слова. А дома только угрюмо и беспомощно молчит»

Человек в кепке смотрел на Гостмэйла, пытаясь проткнуть его взглядом, как медсестра ищет вену у немощного больного. Гостмэйл ускользал и тогда он поправил кепку на преющей лысине и применил еще раз:

— Откуда в нем этот яд? Где он взял его, простой рабочий? Или, может, ты мне можешь рассказать? Ты ведь брат.

— А он не может – тетка Мирьяна опять потянулась к платку, но вовремя одумалась. — Он немой.

— Немой? – задумчиво переспросил человек. Он внимательно посмотрел на Гостмэйла. Усмехнулся и сам же подтвердил: «Не-мой» Потом он расписался на желтой бумажке «Масьянов». «Идите», сказал он Гостмэйлу, протягивая бумажку. Гостмэйл поднялся со стула легко и упруго, так как стул был привинчен к полу и не отодвинулся назад, как все неприрученные. Он взял бумагу и вышел.

ЧАСТЬ 2


Гостмэйл уже очень давно читал только «специальные» книги: учебники по математике, физике или химии. Он радостно раскрывал потертую обложку и погружался в формулы. Вспомогательные слова, изредка встречавшиеся между ними, мешали, вставали на пути как ухабы мысли. «Книги должны были бы состоять только из формул, — упорно размышлял он, — тогда они перестают быть бессмысленными».

Часто он следил в автобусе или на улице, как люди разговаривают между собой, разбрасываясь словами бездумно и неэкономно, и у него навертывались слезы, ведь слово нельзя подобрать и приласкать, как бездомного котенка. Он понял, что слова были тайнами, а если тайну произнести вслух – она исчезает.

Однажды очень давно он вышел из дому за сигаретами для отца. Он шел по аллее и сухие желтые листья, лежавшие вокруг, были похожи на свернувшихся от смерти пауков. Ветер царапал ими асфальт. Он зашел в магазин и, щурясь от наглой морды продавщицы, попросил сигареты. Когда произнес: «Мальборо лайц», то почувствовал что произносить слова – значит совершать преступление.

Он говорил все меньше и меньше, пока, наконец, не замолк совсем. Сначала было неудобно, но потом он привык. Он часто думал, что теперь использует язык по своему прямому назначению. Ему было это приятно, так как по своему характеру Гостмэйл любил целесообразность и не любил, когда вещи используются бестолково. Ему казалось, что язык предназначен для того, чтобы целоваться, переворачивать пищу во рту или смачивать губы, когда они пересохли.

Он перестал чувствовать, что каждый день проходит даром и обрел мир с самим собой. Перестав разговаривать, он перестал растрачивать себя вовне и стал копить себя внутрь, наполняясь и становясь все более цельным. Он был таким уязвимым, когда разговаривал, что внешний мир мог проникать в него в эти моменты, отнимая со словами его части. Теперь же в него ничего не проникало и не выходило из него, чтобы рассеяться напрасно. Теперь он остался наедине с собой.

Перестав говорить слова, он начал все лучше и лучше понимать их ценность.

Отец как-то сказал ему с упреком: «Тебе на нас наплевать». Он имел в виду себя, Пашу и тетку Мирьяну, которая промолчала, многозначительно посмотрев на Гостмэйла. Она ходила тогда в просто черном платке по поводу смерти матери. Ткань черного платка для тетки Мирьяны была впитывающей, она впитывала горе Мирьяны, а сама Мирьяна ходила веселая в глазах и молчаливая.

Почувствовать горе другого человека можно увидев его глаза. Люди, приходившие к ним после смерти матери боялись видеть горе в глазах Мирьяны, потерявшей сестру, и ставили перед собой непрозрачную стену из многих слов, принося их, тем самым, в жертву. А тетка молчала, и её молчание принималось за переживание горя. Один Гостмэйл понимал это молчание вполне. Он сам не любил горевать от смертей, поэтому к тетке Мирьяне не испытал никакого чувства, кроме радости, что может так хорошо понимать её молчание.

ЧАСТЬ 3

Пашу хоронили очень долго.

Выражение лица у него было глупое. Гостмэйл знал, что все это зря, так как перед ним лежал не Паша, а просто пустой сосуд. Будь его воля, он бы постарался поскорей закопать этот сосуд в землю, или – лучше – сжечь. Похороны были бессмысленно жестоки, и он не понимал, зачем растягивать и без того неприятный момент.

Пришедшие подходили, наклонялись, целовали холодный желтый лоб. Они притворялись что горюют, но их выдавали глаза, которые бегали и поворачивались зрачками на дверь.

Гостмэйл почувствовал тоску и раздражение оттого что приходилось стоять и пожимать руки разным людям. Теперь ему казалось, что и рукопожатие как-то его распыляет, разрушает его цельность, которую он так бережно хранил.

«...зательно, буду ждать», — донеслось до него откуда-то. Напрягся, резкость навелась – старичок, чуть достававший Гостмэйлу до плеча, вывернув вперед редкую острую бородку, горячей сухой рукой мял его ладонь. «Приходите обязательно — блеял старичок, — у меня есть одна вещь, я отдам вам». Гостмэйл вопросительно нахмурился, облизывая пересохшие губы. «Я говорю, у меня есть одна вещь, принадлежавшая вашему брату». Слова старичка доходили до Гостмэйла как через стенку — от голода и общей усталости организма, и он не совсем понимал их смысла; наконец, все-таки, понял: придти.

Женщина, стоявшая позади старичка и уже несколько раз нетерпеливо утеревшая платком глаза, нервно закашляла — она также ждала возможности посочувствовать и, наконец, уйти, но старичок не отпускал. Гостмэйл с удивлением посмотрел на него опять, пытаясь поднять тяжеленные от бессонной ночи брови. Старик приподнялся на цыпочки и приблизил лицо, обтянутое желтой кожей, пахнувшей воском. Морщины вокруг его глаз были такой формы, будто кто-то с силой вдавил белки в глазницы и, оттого, кожа вокруг потрескалась. Он блеснул черными, подернутыми пеленой, зрачками, в которых Гостмейл увидел свое отражение и прошептал с нажимом: «Скорблю с вами».


ЧАСТЬ 4


Архип был преступником уже в утробе. Когда мать носила его в себе, он несознательно стучал ногами ей во внутренность живота и она громко ругалась: «У, бандит, ёб твою мать!» Веселый усатый сосед по коммуналке Андрей заметил ей: «Себя же материшь, Сонька», на что она отвечала спокойно: «Да пошел ты на ***, ёб твою мать!» Позже Архип уехал от нее в другой город и не вспоминал никогда. Он сел в уходящий поезд. Его охватил трепет от чувства разлуки со знакомым и встречи с неизведанным, и он крикнул провожающим на прощанье: «Идите все на xyй!». Ругаться Архип, как и его мать, очень любил, он себя чувствовал живым, когда ругался, как будто обычные слова, пресные и безразличные, были водой, а матерная ругань – водкой. Он чувствовал, матерясь, что кровь как-то быстрее бежит по венам, голова становится горячей и легкой, и от этого было приятно. Стоящий на перроне парень вскочил в вагон и очутился прямо перед Архипом. «Бить буду в живот» — напрягся Архип и опустил спортивную сумку на пол. Но парень прошел мимо, и Архип расслабился. Парень вдруг появился перед ним опять. «Я знаю, за что вы их ругали, — таинственно сообщил он, — они этого заслуживают. Меня зовут Сергеем»

Через много часов они сидели в купе и мерно покачивались от движения поезда.

«Вы, Архип, не понимаете, — говорил Сергей, наливая, — все это совершенно, все это совершенно неправильно». Архип смотрел на него, тяжело дыша и пытаясь понять, что же будет, если он сейчас даст этому ногой в рыло – упадет или откинется? Откинется или на бок завалится? Хотя ему этот пассажир, в общем, нравился. Он был забавный, хотя и тратил слова попусту. Сам Архип разговаривал немного, внутренне храня в себе воду слов, чтобы перегнать её в ругательства.

Сергею также понравился Архип. Он проницательно увидел в нем любопытство силы и силу к любви. Отлученный от родителей ранней наукой в чужом городе, Сергей в первый раз почувствовал в окружающих необъяснимую злость к себе и потому старался всех полюбить и понять, чтобы они не чувствовали эту злость, но увидели в нем то, что видели мать и отец – маленького и доверчивого мальчугана. Он растрачивал себя на других, как бы вкладывая в банк, чтобы потом как-нибудь зайти и потребовать свои кровные.

Родители Сергея были капслужащие. Они работали в учреждениях, скучных и серых, как норы. Они сидели там, как подопытные мыши, и возвращались после работы в автобусе №12, который подвозил их к родному дому через множество пустырей. Дом, где жил Сергей, до того как уехать в институт, был тринадцатиэтажный, панельный, модели А-135/12. Он одиноко стоял на абсолютно плоском, заасфальтированном участке, где росло три пыльных дерева, тоже напоминавших часть эксперимента.

Вечером все жильцы возвращались к себе в квартиры, которые были пронумерованы, чтобы не ошибаться. Все огни в доме загорались и если посмотреть издалека, он становился похож на светлячков, сидящих на кусте.

Теперешний поезд напоминал Сергею этих светлячков. Сергей смотрел, разговаривая с Архипом, в окно и темнота, мчавшаяся куда-то, влекла его так, чтобы тотчас выпрыгнуть и раствориться в ней. Он этого сделать не мог по многим причинам, но, во-первых, потому что боялся холода. Покидая родной город, он не чувствовал согревающего яростного трепета, какой был у Архипа. К тому же ему всегда было очень тоскливо в поездах, оттого, что они всеми занавесочками и подстаканниками притворялись уютным домом, а на самом деле были просто железными ящиками, несущими присмиревших людей непонятно куда – совсем как гробы.

Сергей опьянел от водки и смотрел теперь на Архипа глазами любящими и преданными, он видел, что Архип не чувствует к нему никакой злости и за это ему хотелось подчиняться Архипу всем своим существом.

- Архип, — сказал он, чуть подавшись вперед, — есть дело одно. Можно неплохо заработать.


ЧАСТЬ 5


В северном зимнем городе рассветы вселяют чувства близости смерти и ее неизбежности, но Гостмэйл все равно вышел на улицу и пошел по адресу, оставленному Афанасием Р. Стручковым – так было написано на визитке. Он сел в автобус и через полчаса подъехал к старому пыльному зданию на краю города.

Стручков открыл дверь, безразлично посмотрел на Гостмэйла и махнул, завлекая, рукой. Они прошли в пыльную квартиру старика и уселись на кресла друг против друга. Старик сказал вяло:

- Вон там телефон, дай-ка.

Гостмэйл подал ему мобильный телефон, и старик набрал какой-то номер.

- Алё, — сказал он, — ты, сукин сын, куда пропал?

- Что? – теперь он долго слушал что ему говорили и кивал. Что? орал он, – правда? – и зашелся в смехе. Вдруг посерьезнел. И зло:
- Ну и ладно, ну и хер с ним! Ну и хер с ним! Да, говори... Что? – он в сердцах отнял трубку – вот дерьмо, карта закончилась,
- На! — он зло протянул Гостмэйлу телефон.

Гостмэйл вопросительно посмотрел на него.

- Это твоего брата, — зевнув, сказал старик. Он замолк, глядя в сторону.

Гостмэйл опустил глаза, рассматривал телефон. Дешевый Сименс.

- А ты все молчишь, — хрипло сказал старик, — это правильно, наверное. Я вот… Мне вот уже, — он закашлялся, потом вдохнул глубоко – восемьдесят. О многом сказанном жалею. Может, было бы лучше промолчать, — он пошамкал ртом по-старчески. Да, может, было бы…

Гостмэйл встал и неопределенно двинулся к входной двери. Старик тоже встал и стоя (руки по швам) провожал Гостмэйла, как на параде или на похоронах, пока тот отдалялся.

- Эй, — вдруг сказал старик, когда Гостмэйл уже подошел к двери. — Я тебе – (глухо) еще кое-что должен дать. Он говорил с усилием.

- На, держи, – он протянул ключ. Адрес на брелоке. Это квартира твоего брата. Здесь недалеко.

На улице было темно. Гостмэйл вышел и сразу прислонился к фонарному столбу — от свежего воздуха. Он чувствовал, что теперь исполнится что-то, что давно было предусмотрено. Он радостно посмотрел на снежинки, опускающиеся от фонарного светила на мир. «Как после извержения вулкана: все засыпается пеплом, — тепло подумал он о снежинках, — Вот так законсервируют нас и все слова застынут вместе, чтобы никогда не проговориться». Он чувствовал, что согласен был умереть сейчас, если бы знал, что будет погребен под этими снежинками вместе со всеми неродившимися еще, а значит, неумершими словами. «Как странно они похожи на нас, — думал он, утирая катившиеся из глаз капли, — родившись – умирают. Некоторые – никчемные сразу, а другие еще живут в памяти» Вот Паша – умер недавно, а скоро исчезнет совсем, он в этой жизни ничего не сделал такого...»

«...А я?» — подумал он, — останусь, или произнесусь, как короткое местоимение? Имел, мол, место быть в таком – то городе в такой-то период времени. И все? Никто не знает».

ЧАСТЬ 6

Гостмэйл задумчиво понажимал на кнопки. Телефоны вызывали у него чувства страха и отвращения. Входящий звонок был всего один. «Иштар» — было написано на экране.

Он повертел брелок в руках. Вокруг город медленно потухал от навалившегося на него зимнего вечера. Тоска навалилась и на Гостмэйла и через шею проникла куда-то в грудь и ниже. Он шел как сломанная спичка внутри толпы спешащих прохожих с пластмассовыми лицами и целлофановыми глазами. А валящееся в город солнце, сдавливало все: людей, здания и машины, урчащие теперь глухо, или, может быть, в ушах у него заложило.

Так он дошел до нужного дома и вошел в квартиру, удивляясь в глубине себя, обычности происходящего, словно он делал это каждый день.

Он долго перебирал фотографии, смотрел на картины на стенах. Ходил по квартире и хотел почувствовать слова, которые были когда-то здесь произнесены. Тишина в доме не была привычная для него тишина, оберегающая слова от произнесения, защитная и мягкая, как пуховая подушка. Тишина в квартире этой была наоборот, нервная и взрывоопасная, как будто много слов запихали в маленький сосуд и они стремились вырваться оттуда.

«Какие слова произносились здесь»? — думал Гостмэйл, мягко гладя шершавые грязные стены. – «И кто это – Иштар?»

Он понимал, что стершееся от привычности лицо Пашы теперь поворачивалось к нему по-новому, так, как он никогда его не видел. Это был новый ракурс, новая жизнь. И бока его, внешне крепко застывшей, души ворочались – лениво, заторможено, но все ускоряясь, как будто кто-то разминал пальцами замерзший пластилин.

Он видел незнакомые фотографии Паши с незнакомой женщиной. А потом она одна. Красивая, с неправильными резкими чертами лица, как бы взрывающимися на нем и черными блестящими глазами; и на одной из фотографии было написано: «Паше с любовью от Иштар».

«Так вот кто такая Иштар»! – не успел подумать Гостмэйл и телефон так зазвонил и задрожал у него в кармане, что он вздрогнул. Он включил и поднес его к уху.

- Это я – сказал хриплый женский голос. — Я звоню… Я просто хотела… Ты слышишь? Ты там? Я слышу, как ты дышишь… Ну, теперь уже все равно. Ты жив… Ты жив, и это самое главное…
- Я хочу, чтобы… я хочу тебе признаться… Я… я подсыпала тебе яда в вино. После того, что ты сказал мне тогда…

Гостмэйл молчал.

- Но Господь смилостивился надо мной в своей бесконечной милости, — Иштар уже почти кричала, — Он смилостивился надо мной и решил дать мне еще один шанс…

В дверь позвонили, и Гостмэйл подошел к ней и открыл.

- Он, — с радостью узнавания сказал Сергей, т нервным движением вбросил Гостмэйлу в лицо заранее приготовленную тряпку с хлороформом.

ЧАСТЬ 7


Гостмэйл лежал без сознания несколько часов, его не было в этот момент, но, проснувшись, он не почувствовал, что вернулся – как будто еще спал.

Пыльный запах подсказал ему прежде глаз, что он на полу. Он приподнялся и тяжело сел. Голова болела. Очень тошнило, и мозг распирал голову изнутри.

Сергей играл сам с собой в карты, изредка прищуром стреляя в Гостмэйла, потом посмотрел и сказал – «Сека!» Он усмехнулся: «Вот жизнь такая же – как игра! Собираешь-собираешь, а потом – ***к! — и тебе говорят – сека! – проиграл...» Он помолчал, пнул ботинком ногу Гостмэйла:

– Похожа жизнь на игру?

У Гостмэйла после удара образовался обруч на голове. Он медленно вращался вокруг своей оси. Губы магнитно притягивались.

Сергей пнул с большей злобой. Она нарастала в нем, вопреки маленькому Сергею, обласканному родителями. Это была злоба появившаяся в нем недавно и, как опухоль, набухавшая внутри. Он хотел перестать, вернуться к себе, Сергею старому – маленькому, но не мог, злоба оседлала крепко.

Гостмэйл хотел напрячь все жизненные силы, попытался, но с первого раза хватило только на: «Воды...»

Архип принес в огромной пригоршне и напоил из неё. Пригоршня была такая здоровая, что Гостмэйл напился. Пока горло жадно пило, он рассматривал руки Архипа – они были грубые, с толстыми пальцами и все в царапинах. Они были теплые и приятно пахнущие – как руки отца, хоть отец у Гостмэйла и не работал никогда физически.

Архип также смотрел на Гостмэйла внимательно и без сожаления, как рассматривают необычного жука. Гостмэйл напился и часто задышал.

Архип отнял руки и посмотрел на Сергея. Тот подскочил к Гостмэйлу и заорал:

- Ты — вовсе — не думай! Чего?!!.. Деньги отдашь – выпустим! А так – и не думай вовсе! Все – впустую.

Архип снова посмотрел на него, (терпения было не занимать), однако Сергей увидел во взгляде нечто такое, что заставило его посерьезнеть. И – теперь – серьёзно:

- Денег ты нам с Архипом должен, Паша. Немного, однако – дай. Про тебя, Павел, нам все известно, и как ты на Пужикове нажился, и как провернул все, – тут Сергей вытащил из кармана блокнот и потряс им перед Гостмэйлом, – в порту. Потом афера с мукой. Прямо, Корейко какой-то. Потом бизнес с Сопотовым. Доля в его ресторанах. Затем множество комбинаций и так далее. Так что – выкуп! Выкуп заплати. Пугать не станем – сразу все поймешь, когда твоему родителю пальцы твои пришлем! Мил-ли-он! НАМ нужен!

Гостмэйл смотрел на него и внезапно стал понимать отчего Сергей злится. Понять это помогли ему Сергеевы слова, все отрывочные и нервные, как злые собаки, спущенные на улепетывающих людишек. Он понял внезапно все, и проницательность его стала понятна и Сергею, отчего тот смутился, повернулся и отошел в угол.

- Хули думать, — душевно загудел Архип, еще сидящий на корточках. – Зря пугать не станем. Хочешь – почки отобьем, нет – по-хорошему. Ты только не томи, ответь – нам ведь надо знать как себя вести. Так что? – он взял Гостмэйла рукой за лицо и повернул его к себе, — Так что? – повторил он.

Гостмэйл молчал.

Архип ударил Гостмэйла, и в том враз что-то проснулось и затомилось, как будто не было до этого размышлений, а только одна сплошная тьма вокруг. «И будто бы он все понимает, — думал Гостмэйл про Архипа, — однако не может выйти из заколдованного круга, как будто его сильному телу что-то мешает, но не внешняя причина, а внутренняя. Ему нужен выход и он прост и находится на поверхности возможностей, однако его не уловить как чаинку в воде – понимал Гостмэйл. – Вот она – сила и красота с ней. Я в книгах и словах её ищу, а, оказывается, она бывает везде, только нужного человека не попадалось».

Архип ударил его еще раз, теперь сильнее и кровь из носу потекла, как из приоткрытого крана.

«Теперь все, — решал Гостмэйл, стараясь не дышать, — мы с ним побратались кровью. Теперь нам с ним по дороге».

Сергей смотрел, как Архип бьёт молчащего на полу человека по лицу. Он знал силу архипового удара и молча вжимался весь в себя внутри. Грудь у него совсем исчезла и все что было перешло в живот. Он морщился и с каждым ударом в нем что-то набухало.

Гостмэйлу же – наоборот, с каждым ударом все становилось легче, как будто Архип изгонял из него дьявола. «Но ведь дьявол управляет людьми, убивающими слова, а во мне его нет, — задумался он. И вдруг понял: — Архип изгоняет дьявола не из меня, а из себя!»

И Гостмэйлу стало вдруг так радостно и так хорошо, когда он понял что помогает Архипу избавиться от своего дьявола, что он не выдержал и засмеялся, разбрызгивая кровь вокруг. Архип осекся, уже подняв руку и не ударил больше. Он понял, что бить здесь – лишнее и ничему не поможет. Иная какая-то боль должна быть подвластна этому человеку.

ЧАСТЬ 8

«А я думал, что Паша умер, — заворожено размышлял Гостмэйл все о том же и о том же, — но как можно сказать это, если вот он я лежу в здесь, и эти люди зовут меня его именем. Какая разница между нами, если для этих людей я – это он? Кто поручится, что это не так?

Они мне теперь близки, через это, теперь это единственные люди на земле, которым я нужен. Я нужен им искренне и полностью – такой, какой есть – разве может быть иное счастье?

И Паша – он не произнесся зря – его не забыли. Я ошибался».


ЧАСТЬ 9

И тут из угла как из паутины вырвался Сергей и с искаженным лицом начал колотить по Гостмэйлу руками и ногами. «Ты! – кричал Сергей, — ты!» Он яростно обрушивал на Гостмэйла удары, так, что тот перестал чувствовать что-либо и провалился в бессознание. Это, однако, не остановило Сергея. Он так морщился, когда Архип бил Гостмэйла, но теперь ему было надо понять, как свою ярость пустить на выступ и только что не видеть, как такое происходит. ЧТО я делаю, словно кричал он в своем мозгу? Что это? Однако никто не отозвался, и он продолжал колотить по безжизненному телу. Лицо Гостмэйла уже почернело от ударов и стало большим как пуховая подушка.

Сергей ударил его еще раз и взял в руки большой железный прут, от камина, который лежал в углу. Он замахнулся им над Гостмэйлом, чтобы покончить с ним навсегда и окончательно избавиться от той ненужной тяжести, что давила на его грудь, и стать, наконец, другим человеком, который будет лучше и сильнее, как, к примеру, Архип. Но Архип опередил его, подскочил к нему сзади, отнял прут, обхватил и ловким рывком свернул шею. Сергеево тело повалилось обмякнув.

Потом Архип поднял то, что лежало на полу вместо Гостмэйла и вышел вон.

ЧАСТЬ 9

Гостмэйл проснулся в палате больницы. Все сильно болело, так что хотелось опять забыться.

Архип сидел возле него.

-Проснулся? – спросил он, — у тебя лицо побито. Я вот... – он замолчал и опустил голову морщась. Потом:

- Хорошо, что ты не сказал, что ты его брат. Я бы тебя сразу убил. А брат... – он откашлялся – умер, значит? — Гостмэйл смотрел на него и ему было больно смотреть, так как белки глаз болели изнутри.

– Вот как значит. Ты такой. А вот как значит... Твой брат...

Архип непривычно много и свободно выпускал из себя слова и, почувствовав это, замолк, не договорив. Он всмотрелся прямо в глубину глаз Гостмэйла, чтобы получить подтверждение тому, что понял тогда, на полу. Он смотрел долго и не отрываясь и Гостмэйл отвечал ему тем же, напрягая все силы организма. Архип смотрел и смотрел, пока и у него не заболели глаза, потом закрыл их и с шумом выдохнул воздух, как будто у него лопнул внутри пузырь.

- Вот так, – сказал он со спокойствием. Потом:

- Скажешь мне что-нибудь?

А Гостмэйл молчал и смотрел, как тяжело ему это ни было. Потом Архип скривился как-то странно и сидел так некоторое время. Гостмэйл вдруг понял – улыбается. Он закрыл глаза, отчего сразу полегчало, и, в наступившей темноте со светящимися кругами, подумал облегченно: «Теперь все будет в порядке».

Когда он через долгий промежуток времени открыл глаза, то Архипа не было, а вместо него напротив сидела тетка Марьяна и что-то шептала отцу на ухо. А отец взгляд направил на Гостмэйла и сидел неподвижно, как будто вся сила его ушла в этот взгляд. Он был старый уже. Ухо, в которое ему что-то нашептывала тетка, оттопыривалось и светилось. Оно было тонкое и очень беззащитное. Сквозь это ухо в отца вливался внешний мир и подчинял его себе. И Гостмэйл с удивлением понял, какое на это нужно мужество – давать вливаться в себя миру. И он понял, что грязь, от которой бежал, и была миром.

И с удивлением обнаружил в себе давно забытое: «Отец!.. Какое значимое слово!.. И как оно звучит: по-доброму и торжественно! Папа – это слово тоже нужное, но глупое и пустое, а это — другое дело! Он произнесется, — понял Гостмэйл – уже произнесся. Он произнесся во мне». И приподнявшись на локтях, отчего заныло все тело, хрипло позвал: «Отец».

ЧАСТЬ 10

Старая женщина стояла у плиты и помешивала суп с горохом – неприятное варево. От помешивания острые ее лопатки поочередно выдавливались наружу. Она бормотала себе под нос какие-то тайные слова, как будто ворожила над супом, но потом вдруг повысила голос и нараспев выдохнула: «Ох-ох, *лядь!» И таким жалобным и родным был этот выдох, что уставший с дороги Архип, стоявший с сумкой на пороге коммуналки, не выдержал и сморщился. «Постарела очень» — думал он, стараясь не поддаться чувству, щекочущему нос. Так он стоял некоторое время на пороге своего дома, потом все-таки вошел и запер за собой дверь.