Ольга

Дым пожарища поднимался в яркую лазурь неба, усиливая жар душного полудня. Люди вокруг снимали рубашки, подходили к ручью, обливали друг друга водой, стремясь обрести прохладу хоть ненадолго. Только одна фигура на берегу зябко куталась в черный плащ.

Я подошел к ней. Подошел, и в который раз поразился ее внешности. Равнодушные глаза с пушистыми черными ресницами, губы без кровинки, по цвету сливавшиеся с бледной кожей - она так не походила на дочерей моего народа, светлых, веселых, румяных.

- Довольна ли ты, госпожа?

Она не ответила, даже не повернулась в мою сторону. Ее фиалковые глаза неотрывно следили за пламенем, руки в черных перчатках спрятались под тканью плаща.

- Ты вечно мерзнешь. Мерзнешь даже в самую невыносимую жару. Я думал, что хоть огонь сумеет тебя разогреть, но нет.

- Ты славно потрудился, Хорик, - промолвила она сиплым голосом.

- Тебе нравится? - усмехнулся я.

Ветер донес полузадушенные крики, и голова Хэльги вновь повернулась туда. Края ее губ изогнулись в подобие улыбки - страшнее этой улыбки мне ничего не доводилось видеть.

Отсыревшее от времени и влаги дерево не спешило сгорать дотла, оно скрипело и дымило, словно борясь с языками пламени, но тут одна из стен вспыхнула, посылая столп искр. Крики возобновились, еще сильнее чем прежде. Воины на минуту прервали свои разговоры, посмотрели в ту сторону... и вновь принялись плавать и веселиться.

Я смотрел на нее. Я неотрывно смотрел на нее. На ее холодную красоту, на белую словно снег кожу, на глаза, жестокие, как острые глыбы льда - там, далеко, на ее родине, где серое море сливается с небом, где клинки и панцири отражают мутное солнце, где даже крепкое вино не греет душу, где девы рождаются воинами, а мужчины служат им.

И я стал им. Я пропал с того дня, как увидел ее. Я позабыл свой народ, свою веру, своих братьев, свою землю, свой язык. Я припал к ее ногам, повалился в вонючую грязь, рыдал, умолял богиню с небес смилостивиться надо мной. И Хэльга повернулась ко мне, удивленно изогнув точеную бровь.

Я получил другое имя. Я выучился другому языку. Я пел чужие застольные песни и начал скликать воительниц валькирий, когда надо было идти на битву. Я поклонялся Одину и Тору. Я забыл чистое звучание христианских имен.

- Это твои братья? - не отрывая взгляда от другого берега реки, спросила она. - Там - твой народ?

Я вспомнил, как связывал им руки и тащил к столбу. Вспомнил, как плевался старый слепой колдун.

- Да, - кивнул я.

Она медленно сняла капюшон с головы, повернулась ко мне, лучи ее глаз, словно кинжалы, вонзались в грудь и доставали до сердца. Я оставался недвижим и спокоен. Она слегка качнула головой и дотронулась рукой до моего подбородка.

- Ты угодил мне, Хорик.

Внезапно раздался страшный треск, столб густого черного дыма взвился вверх, словно желая законопатить небо, и огонь объял всю избу. Голоса стали тише. С ближних деревьев сорвалось несколько испуганных птиц, смолкли разговоры, прекратилось всякое движение. Тягостную тишину разорвал истошный вопль, в который вложили столько злобы и ненависти, что нас всех накрыло черной тучей.

- ОЛЬГА!!!

Треск раздался вновь, дерево застонало, и горящие бревна рухнули, погребая под собой все живое. С древлянами было покончено.

Во имя твое, богиня.