безумству демографических решений

Частная клиника. Эта дурацкая клиника, куда я привел Её. Или она меня привела. Точнее, как мне сейчас кажется, пришли мы сюда вместе. По дороге почти не разговаривали. Странно, на самом деле. В любой другой ситуации, я бы старался говорить хоть какую-нибудь муть, лишь бы она ощущала себя как можно комфортнее со мной. Скорее всего, сумел бы настроить на позитивную волну и наплести с три короба про широкие жизненные перспективы, которые открыты перед ней уже благодаря ее исключительной неповторимости и неординарности. И будь она хоть трижды умной и все понимающей, все равно бы поверила. Потому, что я знаю, как разговаривать с людьми в сложных жизненных ситуациях, как плести прочные сети из слов, как незаметно, но точно подтвердить свои слова уверенным тоном и правильными жестами, взглядами, подачей. Но... ситуация как раз не та. Я слишком углублен в определение границ и критериев своей собственной нравственности. Мне не хочется говорить и я даже не пытаюсь сделать над собой усилие в эту сторону. Она мне сейчас противна. Кожа горит, так мне неприятно с ней находиться. Мы уже пару месяцев встречаемся для того лишь, что бы дать нажраться плоти. Знакомы мы с ней как раз эти пару месяцев. Современность, мать ее дери, она и меня не устраивает, но пока я начну спать с кем-то по любви, успею заработать кучу психических расстройств на почве долгого и принудительного воздержания. Что думает об этом она? А ее все устраивает. Ей тоже в кайф. Два месяца для нее уже постоянство. Она не шлюха, ведь последнее время она ложиться только под меня. Я смеюсь. Господи, ты тоже считаешь, что это смешно? Или тебе не стало неуютно под низостью такого сарказма? Она спрашивает чему я улыбаюсь. Анекдот вспомнил. Расскажи. Я ничего не отвечаю и опять погружаюсь в себя, уставив видимую окружающим часть взгляда в окно. Почему-то прошло восемь минут. Всего лишь восемь или целых восемь минут прошли моим взглядом по осеннему городу, пока я размышлял о плохом в себе. Я поднимаю глаза и говорю, что выходить нужно здесь. Она знает где выходить, но я рад, что успел первым об этом сказать. Почему? Не знаю. Просто рад, что не укажет мне очередную точку, на которой я за ней последую. Я и не следовал за ней никогда. Не хочу и сейчас. Да, похоже, я основательно загнал себя... Уже сознаю, как это печально. Дальше коридор. Хм... а какой же это этаж: первый, четвертый? Какого хрена тут нет окон!? Нет, кричу я про себя. Не хватало выставлять себя взбешенного напоказ. Даже тут я остаюсь огромным и непробиваемым уродом, которому подвластно все уже благодаря этому олимпийскому спокойствию. Олимпийское спокойствие. Конечно это маска. Причем скорее маска циничного безразличия, чем уверенного и самостоятельного человека. Кабинет - нужная дверь. Такие двери быстро находятся, даже если нет особого желания их искать. Они сами себя находят. Вот ты сидишь дома, утро, EuroNеws, солнце в чашке зеленого с жасмином – а вот дверь. Так быстро, что не успеваешь опомниться. Да что я нервничаю, это ж не мне туда идти, а ее я даже не люблю. Я стучусь. Протягиваю руку, чтобы открыть эту треклятую дверь, но ее рука меня остановливает, а взгляд приказывает остаться тут. Нет. Дверь открываю я. Человек в белом халате. У него нет лица. Он врач. Это его лицо. Я не слушаю о чем они говорят. Наконец-то нахожу окно и мгновенно бросаю в него внимание, не забывая как можно чаще переводить взгляд в глаза доктора. Ему насрать на мое спокойствие, всем и так понятно для кого оно. Скоро я осознаю, что совершенно не различаю слов, так резко отлетающих от четырех мутно желтых стен, окружающих весь этот маленький мир. В мире три человека. Я, доктор и та, что пришла со мной. Так, пришло время посмотреть на нее. Смотрю. Что...!!!??? Господи да у нее же пальцы дрожат, еще чуть-чуть и она забьется в истерике. Что-то ломается. Внезапно на меня накатывает резкое желание прижать ее к себе. В какой-то последний момент я себя останавливаю. Какой смысл сейчас изображать заботу. Я привел ее на кушетку, где ей сделают больно. Да это сделал я. Теперь меня охватывает замешательство. Блин, только этого еще не хватало. Я же готов! Я ведь ей сам объяснял, что все это необходимо. Рука... СВОЛОЧЬ... НЕТ!!! я беру ее за руку. Нам нужно выйти. Молодой человек, я понимаю, что вы меня не слушали. Но мы еще не определились с датой. Будте мужчиной, потерпите еще пару минут. Он явно не предпалогал, что сейчас его – доброго Айболита пошлют нахер. Похоже, что мой тон оказался убедительнее, потому что замешательство оставило его за громко захлопнувшейся дверью один на один с нервными рассуждениями о хамстве нынешьнего поколения отморозков.
Я держу ее за руку и огромными шагами направляюсь к лестнице. Прочь отсюда. Наконец мы выходим на улицу. Я не останавливаюсь. Все еще держа ее за руку, куда-то иду. Она сама меня останавливает.
- Отпусти. Мне больно!
Машинально я отпускаю ее руку.
- Придурок, зачем ты это сделал?! – кричит она на меня – Нет, ты не придурок. Ты трус! Как по-твоему я опять туда пойду? Или ты опять пойдешь со мной и будешь там корчить из себя неизвестно что? Идиот! Какого черта ты вообще сюда поехал? Я и сама бы прекрасно справилась! Думаешь, что меня нужно везде водить за руку? Да кто ты такой вообще? Зачем я только связалась с такой никчемностью.....
- Ты просто хотела трахаться. Не помнишь?
Внезапный удар накрыл в один миг все краски и звуки. Встречный лакомотив не ударил бы так больно, как эта ладонь. Никогда в жизни я не забуду это чувство, когда ноги стоят на месте а вся внутренняя сущьность с чудовищьной силой разбивается о бетонную стену ненависти. Сначала появился красный. Потом ее неясный силуэт. Уха коснулись всхлипы. Кое-как ощущения стали возвращаться, осторожно обматываясь тонкой нитью вокруг моей шеи. Грудь здавило и я ощутил подходящую к горлу рвоту. Сделав над собой усилие, я огромным глотком схватил еле уловимую морозь воздуха. Еще раз.
- Извини меня. Подожди еще пару недель. Я не могу так сразу решиться. Я позвоню.
- Ты что, хочешь оставить его? – она поднимает на меня свою заплаканную неришительность.
Так в свои девятнадцать лет я впервые увидел удивление. И не существовало раньше в этом мире ничего неожиденнее этих глаз.
- Нет. Но я позвоню.