Триумф

Глава I.

Фарлух, получивший в скифских землях прозвище Осторожный за свое извечное невмешательство в разного рода конфликты, то и дело, разгорающиеся средь здешних племен, объезжал подвластное кочевье, покачиваясь в седле вороного жеребца.
Делал он это почти каждое утро, благо других дел у него не было. Он раз и навсегда установил определенные порядки, не жестокие, но и не слишком мягкие, и обязал всех, кто кочевал под его началом, этим порядкам подчиняться. И люди не роптали, ибо считали Фарлуха мудрым и дальновидным вождем, лучшим во всей скифской земле. Хотя скифом он не был. Он был венедом, с несвойственными местному народу светло-русыми волосами и голубыми глазами.
Лет сорок назад его отец, тогда еще совсем молодой, пришел сюда вместе с многочисленной родней из далеких северных земель. Фарлух тогда был еще младенцем и потому совершенно не помнил, как выглядит та земля, откуда он родом, но по рассказам матери знал, что там нет бескрайних степей, покрытых жесткой травой, что там почти все пространство занято густыми лесами, сквозь которые не каждый сможет пройти, что зима там очень холодна и длится много дольше, чем здесь.
Рассказы о родных местах он любил, однако возвращаться туда и не подумал бы. Здесь было куда лучше. Тем более что в разводе лошадей он преуспел, и его кони славились на всю округу. Времена, правда, настали неспокойные, но это, был уверен Фарлух, пройдет. Главное – держаться в стороне.
 Поворачивая туда-сюда довольное лицо, полускрытое густой русой бородой, он смотрел, как идет подготовка к празднику. Сегодня он выдавал замуж дочь своей сестры, Тэртэ. Фарлух имел шестерых сыновей, старшему из которых было восемнадцать, а младшему всего пять, но вот дочерей боги ему не дали, и потому он очень любил единственную дочь умершей сестры. И хотя день был, безусловно, радостный, он все же омрачался тем, что придется с ней расстаться.
По местному обычаю, который, кстати говоря, Фарлуху очень не нравился, невесту и приданное получал тот, кто догонит ее. И здесь все зависело от коня.
Но Фарлух не был бы Фарлухом, если бы всецело положился на судьбу и волю богов. Внимательно присмотревшись ко всем женихам и посовещавшись со старшей женой, он выбрал самого подходящего, и уже обо всем договорился с его отцом. Выбор был продиктован не в последнюю очередь тем, что Бактр из всех женихов был самым богатым, да к тому же и Тэртэ нравился.
Остальным же можно и подпруги ослабить, чтобы свалились, и лошадей напоить так, что они с этим морем в брюхе и на шаг не сдвинутся. Да и Тэртэ наездница хорошая. Так что беспокоиться не о чем.
К Фарлуху подъехал высокий крепкий юноша на вороном жеребце, одетый в праздничные одежды и опоясанный золотым поясом.
- Смотри, Бактр: свалишься с коня, не видать тебе Тэртэ! – усмехнулся в усы Фарлух.
- Свалюсь? – Бактр засмеялся, тряхнув длинными темными волосами. – Да я на четвереньках буду бежать быстрее, чем мои соперники на своих резвых конях. Им нужно приданное, а мне нужна Тэртэ. Добра мне и своего хватает.
- Да, это ты прав. – Протянул Фарлух, посмотрев налево, где, соседствуя с его собственным, расположилось кочевье отца Бактра (вернее, та часть его, что прибыла, дабы пировать, отмечая удачную женитьбу). Тронул лошадь, и они бок о бок поехали дальше. Венед был доволен. Все складывается как нельзя удачно. Мудрое решение, какое счастье, что Тэртэ – умная девушка, не из тех, чьи головы забиты глупыми мыслями о браке по любви.
  Остановились у юрты старшей жены Фарлуха. У входа сидели его младший сын Тамир и Тэртэ и играли со щенком. Увидев Бактра, Тэртэ поднялась, откинула от лица пышные, чуть вьющиеся русые волосы и улыбнулась. На ее щеках играл румянец, а серые глаза светились счастьем оттого, что столько людского внимания приковано лишь к ней. Она пока еще не надела свой праздничный свадебный наряд и потому на ней была обычная одежда, в которой ее вполне можно было принять за мальчишку: шаровары из тонкой шерсти и расшитая бусинами рубашка.
Вообще-то, Фарлух не одобрял женщин, носящих штаны, но сейчас мысленно признал, что именно в такой одежде и надобно скакать на коне, удирая от голодранцев, охотящихся за приданным. Еще он мысленно спросил себя, не слишком ли юна невеста, которой лишь предстояла шестнадцатая зима ее жизни, но тут же вспомнил, что младшей из его жен, ходящей сейчас на сносях, еще меньше, и потому успокоился.
- Что-то мои сыновья и твои, Бактр, братья пропали. Куда их понесло? – сказал Фарлух, решив заполнить паузу.
- Напились кумыса, и понесло их на подвиги, - рассеянно, не отрывая взгляда от Тэртэ, ответил Бактр. – Как бы не натворили чего…
Фарлух, решив, что он здесь лишний, грузно слез с коня и, откинув полог, вошел в шатер старшей жены, давно уже потерявшей былую красоту, но обретшей с годами мудрость.
Тэртэ вскочила на его коня, и они с Бактром продолжили прерванный путь Фарлуха по объезду владений. С восточной стороны кочевья раздавались какие-то крики и песни, но они не замечали этого.
- У тебя будет много жен, или только я одна? – спросила Тэртэ.
- Если ты станешь толстой и сварливой, то придется тебе мириться с еще десятком других моих жен, – круглое лицо Бактра расплылось в улыбке, - но я верю, что даже когда я стану сморщенным стариком, ты будешь все такой же юной и красивой. Обещаешь всегда быть такой?
Венедка улыбнулась:
- Какой хитрый! Зачем мне, вечно юной и красивой, сморщенный старик? Ты всегда будешь молодым и сильным, я верю! - Ее улыбка стала еще шире, - что это? Твои братья… и мои… совсем уже пьяные… потерпеть не могли, - она указала рукой туда, откуда доносились давешние крики и песни.
Бактр посмотрел туда же. Двое его братьев и четверо сыновей Фарлуха стояли в окружении толпы и о чем-то рассказывали, то и дело указывая на стоявших неподалеку лошадей и врытый в землю высокий столб для сушки попон.
Сейчас попоны на нем не было, зато свисали два круглых предмета.
Подъехав ближе, Тэртэ спешилась, подошла к столбу и вскрикнула, увидев, что круглыми предметами оказались две головы, привязанные за длинные светлые волосы к столбу. Лица были странно похожими, даже скорбное их выражение с полуприкрытыми веками было одинаковым.
- Совсем еще молодые. Наверное, как я, - проговорила она, обернувшись к подошедшему Бактру. – Кто они?
Тот не ответил. За спиной послышалось сбивчивое дыхание тучного Фарлуха. Он мягко отодвинул Тэртэ и всмотрелся в мертвые лица. Его собственное лицо вдруг переменилось, сделавшись из красного пепельно-серым.
- Сыновья Сколота…
- Кого? – спросила Тэртэ.
Но Фарлух не ответил. Растолкав толпу, он прорвался к своим сыновьям и отвесил тяжелую оплеуху старшему, принялся кричать, ругаясь и грозясь.
- Пойдем отсюда, - Бактр обнял невесту за плечи. Он тоже переменился, стал серьезным. - Какие же дураки. Хвастают тем, что достали четырех лошадей.
Они довольно долго шли молча, потом Тэртэ спросила:
- Кто такой Сколот?
Бактр чуть удивленно посмотрел на нее, потом в его карих глазах мелькнуло понимание:
- Фарлух всегда был в стороне от всего, а ты и подавно. Но из-за этих олухов все переменилось. Это опасно, очень опасно.
- Он – демон? – спросила Тэртэ, испугавшись его тона.
- Демон? Можно сказать и так, - он поджал губы, - мало кто из людей может объединить столько племен. Вообще-то царь у них старик Тугур, но он ничего не делает без совета Сколота. Ему нет равных в бою.
- Он сильнее тебя?
Бактр усмехнулся:
- Ты не поняла. Он никогда не лезет в бой. Может и вовсе меч в руке держать не умеет…, - он покачал головой. – Он учит своих воинов правильно воевать, и никто не может им противостоять. Одни приходят к нему сами, других он подчиняет силой. Поговаривают, - Бактр посмотрел под ноги, - что он пропал, когда был еще совсем ребенком, и вернулся только через пятнадцать лет. Отец его к тому времени уже был мертв, будучи отравленным недругами, но его брат Тугур узнал племянника и сделал своим помощником. Поговаривают, что те пятнадцать лет он провел в подземном царстве Аримана и носит в себе часть его черной души, его сердце.
 Тэртэ вслушивалась в слова Бактра и думала, что было бы не плохо хотя бы одним глазком взглянуть на этого «демона». В детстве, в отличие от других детей, она просила рассказывать только страшные сказки. Со слов Бактра, она представила себе огромного воина, ростом чуть ли не до небес.
- Думаю, все обойдется. Головы нужно закопать, а лошадей лучше убить, чтобы никакой след не вел сюда, - обронил Бактр и обернулся, привлеченный каким-то шумом. – Что-то там… как бы Фарлух в гневе не перебил всех своих сыновей и моих братьев неразумных…, - он подтолкнул Тэртэ к сломанной перевернутой повозке. – Посиди-ка здесь. А я пойду выясню, в чем там дело.
Тэртэ села на колесо и смотрела вслед удаляющемуся Бактру. Он нравился ей все больше и больше. Она закрыла глаза и представила, как хорошо им будет, когда он увезет ее отсюда. Жаль, конечно, расставаться с Фарлухом и братьями. Но что есть они по сравнению с таким сильным и красивым мужем?
Открыв глаза, она вновь посмотрела на успевшего уйти довольно далеко жениха. Перед ним неожиданно возник всадник с длинным копьем в правой руке и мечом в левой. Копье было направлено прямо в горло Бактра. Но тот успел отскочить в сторону и скрыться среди юрт.
Только теперь Тэртэ услышала, что изо всех сторон раздаются крики и ржание лошадей. Вскочив с колеса, влезла внутрь повозки, которая находилась почти в центре кочевья. Через трещину в досках, она видела все, что происходит.
Увиденное испугало ее. Меж юрт галопом проносились, сея смерть, всадники, одетые в остроконечные шлемы и кольчуги. Двое из них соскочили с лошади и скрылись в юрте самой юной из жен Фарлуха. Оттуда донесся вопль, смешавший в себе удивление и ужас. Вслед за ним раздался вопль младенца, которого вот-вот должна была родить женщина. Тэртэ почувствовала, как ее сердце, словно созревший плод с дерева, оторвалось и летит куда-то вниз. Второй младенческий крик оборвался на половине. Через мгновение оба воина вылезли из шатра. С лезвий их мечей стекала и капала на землю кровь. Они переглянулись, и показалось, что их полускрытые шлемами побледневшие лица полны какой-то неуверенности и даже раскаяния. Впрочем, это продлилось недолго, ибо, вскочив в седло, они продолжили свое мерзкое дело, зарубив на скаку двух старух, метавшихся средь шатров.
Тэртэ зажмурила глаза, силясь доказать себе, что все это лишь сон. И это помогло. Крики вдруг затихли, наступила тишина. Снова приникнув к трещине, юная венедка увидела бегущего прямо к ее укрытию маленького Тамира, прижимающего к груди щенка.
- Тамир, сюда! - крикнула она, высунувшись из повозки.
Мальчик увидел ее и прибавил ходу. Но тут за его спиной появился всадник на гнедом коне с копьем наперевес. Его темно-каштановые волосы с заплетенными по бокам косицами развевались по ветру. Нагнав Тамира, не сбавляя скорости, он проткнул его копьем и отбросил в сторону. И только потом осадил коня и осмотрелся. Увидел щенка и, наклонившись, кольнул копьем. Раздался сдавленный визг.
Из-за юрты к всаднику бросилась Элана, мать Тамира, с натянутым луком.
Тэртэ зажмурила глаза, понимая, что всадник сейчас зарубит несчастную, и в то же мгновение раздался знакомый голос, приказывающий женщине бежать. Этот голос придал смелости, глаза открылись сами собой, и Тэртэ увидела Фарлуха, бегущего к всаднику с топором в руке. Но он не успел: скиф коротко взмахнул мечом, и Элана упала на землю.
Фарлух взревел от ярости и бросился на врага, размахивая топором. Губы Тэртэ скривились в хищную улыбку: дядя в мгновенье ока зарубит этого пса!
Положение у скифа и впрямь было незавидным. Он был среднего роста и худощав и ни в какое сравнение не шел с высоким и мощным Фарлухом, вдобавок разъяренным, словно раненый медведь. Правда, он сидел на коне, а это давало некоторые преимущества.
Впрочем, к изумлению Тэртэ, никакого боя не было. Когда к скифу подлетел занесший топор Фарлух, тот выбил топорище копьем из рук венеда и приставил меч к его горлу.
Из своего укрытия девушка видела, как побледнел Фарлух. Его борода затряслась, но он все же выговорил, и довольно твердо:
- Почему вы напали на нас?
Скиф склонился к лицу Фарлуха, и Тэртэ услышала низкий хрипловатый, словно простуженный, голос:
- Тебя зовут Осторожным, Фарлух. Что же ты изменил своей осторожности? Или потерял разум на старости лет?
- Я не виноват, Сколот. Мои сыновья напились и… я ни при чем, - голос Фарлуха сорвался на крик. - Неужели ты считаешь меня таким глупцом?
- Отец всегда отвечает за своих детей, - скиф снова выпрямился в седле. – Сейчас я отвечаю за своих.
- Пощади женщин и детей. Они не виноваты…
- Зачем нам столько женщин, Фарлух? А дети…, - голос скифа был усталым. Казалось, слова даются ему с трудом, - моих сыновей ты не пощадил, а ведь других у меня нет и, быть может, не будет…. ты поступил бы так же на моем месте…, - Фарлух отступил на шаг и опустил голову, в глубине души он признал правоту врага. – Вы все умрете, даже скот и рабы, все здесь будет предано огню.
Тускло блеснуло лезвие. Венед инстинктивно поднял руки, защищая лицо. Тэртэ поняла, что Фарлух сейчас умрет, и опустила глаза, видя теперь только землю и копыта гнедого жеребца. Но тут же пожалела о том, что не закрыла глаза совсем, ибо увидела, как сначала на землю упала отсеченная кисть руки, поросшая русыми волосами, за ней покатилась по траве голова, щедро орошая кровью примятые стебли, а после грузно рухнуло огромное тело венеда.
Тэртэ, не в силах пошевелиться, смотрела на поверженного Фарлуха. Сердце будто умерло в груди, не смея своим биением нарушить тишину.
Лишь когда раздался топот копыт, Тэртэ выглянула из повозки и увидела удаляющегося всадника. Осмотревшись и не увидев никого, она вылезла из своего укрытия.
Пройдя несколько шагов, девушка присела рядом с Тамиром. Он был мертв. Рядом доскуливал свои последние мгновения его щенок. Она погладила его по крошечной спинке. По щекам покатились слезы. Отчего-то больше всего ей было жаль не Фарлуха, не Тамира и даже не Бактра, который тоже наверняка был убит, а именно это несчастное существо с ладонь величиной.
 Тэртэ сжала рукоять висевшего на поясе кинжала. Подобрала оброненный Эланой лук и стрелу. Как и все женщины этого края, она умела стрелять и обращаться с мечом, хотя, конечно, и не так хорошо, как мужчины.
Выпрямившись во весь рост, она увидела впереди тот самый столб, на котором висели головы, и поспешила спрятаться за юрту.
 Вокруг столба столпились всадники. Тот, что убил Тамира и Фарлуха, подъехал почти вплотную к столбу и с минуту смотрел на мертвые лица. Потом взмахнул мечом, и головы упали на землю. Испугавшийся гнедой принялся топтать их копытами, но скиф и не пытался его удерживать.
Тэртэ услышала его смех. На лицах всадников было написано удивление. И в то же время восхищение.
- Звери, – пробормотала она и, больше не таясь, вышла из-за юрты и натянула тетиву, целясь в горло Сколота.
По стрельбе из лука она могла дать фору лучшим из воинов Фарлуха. Вот и сейчас стрела полетела правильно. Но, видно, боги хранили скифского князя: Сколот неожиданно поднял левую руку, и стрела отскочила от нее, ударившись о металлический налокотник. Он повернулся в ту сторону, где стояла Тэртэ, и их взгляды встретились. От недавней отрешенности и бесстрашия не осталось и следа, страх вновь сковал ее сердце и разум. Ей показалось, что, сверкнув из-под темных бровей, его взгляд прожег ее насквозь.
Она бросилась к стоявшей неподалеку расседланной лошади. Вскочила на нее и со всей силы ударила по бокам. Кобыла встала на дыбы и тяжелым галопом поскакала в степь.
Прижимаясь к ее шее, Тэртэ услышала хриплый голос Сколота:
 - Поймать ее! Живой.
 Подгоняя лошадь, она обернулась и увидела, что дюжины две всадников скачут за ней полукругом, постепенно догоняя.
Шатры остались далеко позади. Кобыла бежала все тяжелее и тяжелее. Что было неудивительно, ибо она уже очень долго носила в себе жеребенка.
 Топот копыт раздавался уже рядом. Тэртэ повернула голову направо и увидела поравнявшегося с ней скифа на белом жеребце. Скиф повернул к ней молодое и совсем не злое лицо и протянул руку, чтобы схватить.
Тэртэ выхватила из-за пояса кинжал и полоснула по протянутой руке. Скиф взвыл от боли, но намерения не оставил и продолжил скакать рядом, тесня Тэртэ влево.
Сзади послышался короткий возглас, и скиф ушел направо. В то же мгновение что-то тяжелое пронеслось рядом с ногой лошади и воткнулось в землю: копье. Обернувшись, Тэртэ увидела, что Сколот, немного придержав лошадь, наклонился и, чуть не соскользнув с седла, схватил копье.
Всадники окружали ее, а лошадь совсем выбилась из сил и вдруг с громким ржанием встала на дыбы, скинула Тэртэ и упала на нее.
Освобождаясь от придавившей ее к земле бьющейся туши, Тэртэ увидела глубоко вошедшее в зад лошади копье с резным древком.
Скифы остановились в нескольких шагах от упавшей лошади и окружили венедку кольцом. Тэртэ заметила, что и сам князь, и его воины одеты примерно одинаково, притом довольно просто. Высокие сапоги, штаны из мягкой кожи и кольчуга, доходящая до середины бедра. Лишь шлемы, позолоченные, с рельефными изображениями животных, выдавали скифскую любовь к украшениям. Кое у кого в металл шлема были вделаны рога или конские волосы, собранные в пучок, у кого-то припаяны по бокам позолоченные крылышки. У князя шлем был особенный: не остроконечный, а с круглой макушкой, к которой была припаяна изогнувшаяся змея, чья раскрытая пасть с острыми зубами и раздвоенным языком чуть нависала над лицом. Длинный, с искусно выкованной чешуей, приплюснутый хвост рептилии спускался по спине скифа. Тэртэ догадалась, что, видимо, служит змея не столько украшением, сколько защитой.
Она поднялась с земли и, сжимая в руке кинжал, посмотрела на Сколота. Остальные воины отчего-то совсем не волновали ее, решившую, что равно как плохого, так и хорошего приходится ожидать именно от князя. Тот снял шлем, передал его стоящему слева высокому скифу с вьющимися рыжеватыми волосами и направился к ней, остановился шагах в пяти и теперь рассматривал венедку, словно лошадь, выставленную на продажу. Будучи не какой-то рабыней, привыкшей к подобному отношению, а девушкой благородных кровей, Тэртэ из чистого упрямства последовала его примеру, нагло скользя взглядом по его лицу.
Не к месту, что свойственно юности, она подумала, что хотя князь и уступает Бактру в росте и стати, лицо его куда примечательнее, чем лицо жениха, круглое с юношеским пушком над верхней губой. У скифского князя был высокий, чуть скошенный назад лоб, глубоко посаженные каре-зеленые глаза под широкими темными бровями. Лицо было, пожалуй, слишком худым для человека его лет, а кожа бледнее, чем у большинства скифов, в массе своей черноволосых и темнолицых. С некоторой натяжкой, его можно было назвать красивым, но эта красота была какая-то сумрачная, казалось, что князю неведомо чувство радости.
Стоящий справа от него воин, очень похожий на того рыжего, разве что с более темными волосами, положил руку на плечо князя и сказал:
- Не убивай ее. На сегодня достаточно крови. Отдай ее мне…
Сколот повернулся к нему и, словно с силой разомкнув красиво очерченные губы, ответил:
- Иди, Энат. Но смотри, как бы она не отрезала тебе чего-нибудь.
Энат нерешительно огляделся, словно не зная, как поступить, и, сжимая в руке кривой меч, двинулся вперед. Тэртэ узнала в нем и том рыжем, двух воинов, убивших юную жену Фарлуха и ее первенца. Она крепче стиснула рукоять кинжала, но чья-то сильная рука незаметно схватила ее сзади за запястье, вытащила оружие из разжавшихся пальцев и тут же отпустила.
Не дожидаясь, пока скиф приблизится, Тэртэ бросилась на него и ударила ногой в пах. Энат согнулся от боли, а скифы захохотали. Послышались слова одобрения.
- Из всего кочевья Фарлуха только одна девчонка обладает духом воина и не дрожит при виде меча, - Сколот сделал несколько шагов к венедке.
Тэртэ выбросила ногу вперед, чтобы нанести тот же удар, но скиф схватил ее за лодыжку и резко потянул на себя. Упав, она ударилась головой о камень и потеряла сознание.

Глава II.

Пробуждение было неприятным. Кто-то вылил ведро ледяной воды ей на голову и грубо приказал встать.
Захлопав ресницами, Тэртэ открыла глаза и увидела стоящую перед ней тучную женщину с суровым лицом, одетую в длинное свободное платье. Она протянула венедке чашу с водой и ушла.
Тэртэ сделала несколько глотков и осмотрелась. Ее лодыжку обхватывало толстое кольцо, от которого шла цепь к вбитому в землю столбу. Цепь была длинной, шагов в десять и довольно тяжелой. Тэртэ чувствовала головокружение и снова легла на землю рядом со столбом.
Вокруг сновали люди, некоторые останавливались, указывали на нее пальцем и громко обсуждали набег на Фарлуха. Доносились отдельные слова, а иногда и целые фразы. Рядом раздался звонкий молодой голос:
- Их воины даже не успели достать мечи! А те, кто успел, были так напуганы, что и сопротивления не оказали. Не было легче победы! – Тэртэ открыла глаза и увидела, что голос принадлежит скифу, которого она ранила в руку во время погони.
 - Что ж рука-то у тебя замотана, Кирд? – ехидно осведомился утробистый, плешивый коротышка с одутловатым лицом любителя кумыса.
Кирд шумно втянул воздух и посмотрел на лежащую венедку:
- Сколот приказал догнать ее. Вот я и старался…
- Неужели, правда, что он приказал убить всех? – спросил уже другой, дребезжащий старческий голос.
- Всех. И старух, и женщин, и детей…
- Никогда еще такого не было…. И ты тоже убивал их?
- А что мне оставалось делать? – защищаясь, ответил Кирд. Ему отчаянно не нравилось то, что из героя он превращается в глазах толпы в разбойника. – Он и скот поначалу хотел перебить. Но когда мы увидели их коней… таких грех губить! Ну, и овец с коровами тоже решили забрать. Уж скот-то точно за дела Фарлуховых сыновей не отвечает.
Тэртэ слушала, положив голову на землю. Ей было больно и страшно. Больно от синяков, полученных после падения с лошади, да и на голове образовалась шишка. Страшно от неясности своего будущего. Скорее всего, суждено умереть, решила она, и от этой мысли захотелось плакать, как ребенку, по сути, она и была еще ребенком, никогда не видевшим столько смертей разом. Вряд ли участь будет завидной. Она вспомнила девушку, что поймали в степи воины Фарлуха, ехавшие с охоты. Она, видимо, была рабыней, сбежавшей от хозяев и пытавшейся обрести свободу, о которой так долго мечталось. Как и Тэртэ сейчас, ее приковали к столбу, и опьяневшие от выпитого вина и кумыса воины по очереди подходили к ней, не стесняясь детей и жен, которые лишь подбадривали их. Тэртэ и сама смотрела с интересом и без жалости. Старухи, стоявшие рядом, говорили, что она сама виновата, отказалась отвечать на вопросы, сопротивлялась, кусаясь и брыкаясь, как дикий зверь. Тэртэ тогда верила старухам. Все они мертвы теперь…
Внезапно перед ее глазами появились два огромных сапога. Она посмотрела наверх, и тут же обладатель сапог схватил ее за плечо и поднял на ноги. Он был высок, почти как Фарлух, и очень крепок. Расшитая рубаха плотно натягивалась на огромном животе. На широком поясе висел меч в покрытых золотым узором ножнах.
Он причмокнул пухлыми красными губами, разглядывая Тэртэ, и дыхнул ей в лицо гнилью.
- Почему это Сколот оставил ее в живых? Лучше ее убить, чем рвать того мальчика, - он посмотрел куда-то в сторону. Тэртэ проследила за его взглядом и увидела Бактра шагах в ста от них. Он стоял и смотрел прямо на нее. К его рукам и ногам были привязаны веревки, тянущиеся к стоящим слева и справа от него лошадям. Тэртэ никогда не видела, лишь слышала о том, что таким образом скифы казнят пленных и провинившихся. Сейчас лошадей стегнут, и они рванут в разные стороны, разрывая Бактра на части.
На мясистом, с маленькими глазками, лице толстого скифа, было написано неприкрытое сожаление. Он снова повернулся к Тэртэ и произнес:
- Разорвут так и ладно. Но лишние бабы нам тоже не нужны, своих девать некуда… - стискивая левой рукой плечо девушки, правой он вытащил из-за пояса короткий нож и повертел его в ладони. – Возможно, ты еще пожалеешь, что тебя не зарезали вместе с Фарлухом…
- Отпусти ее, Дарин. Не ты поймал ее. Не тебе и… решать ее судьбу. – Из-за плеча Дарина Тэртэ увидела приближающегося к ним Сколота. На его лице больше не было печати мрачности, а веки казались покрасневшими.
Дарин разжал руку, и Тэртэ упала на землю.
- Ты что, плакал? – осведомился он, ухмыляясь. - Когда ты нашел своих драгоценных мальчиков со стрелами в спинах и без голов, ты пообещал, что умрут те, кто это сделал и все их родственники. Не держишь обещание!… а что до девчонки, то чем она лучше других, скажем, того юноши? К тому же, я скорблю по своим племянникам и хочу отомстить. Зачем мешаешь?
- Тебе нет дела до моих сыновей. Уходи.
- Ты приказываешь мне? Я сын Тугура, а ты всего лишь помогаешь ему глупыми советами…
- Тугур – младший брат моего отца. У меня куда больше прав…
- Прав? – Дарин почти вплотную приблизился к Сколоту. – Давно хотел тебе сказать… сын моего дяди исчез маленьким мальчиком, а вернулся уже взрослым. Кто знает, где он был все эти годы? Да и он ли вернулся? Дядю я не помню, но не больно ты похож на Тугура или меня… Разница между щенком и псом слишком велика, чтобы полагаться на чьи-то воспоминания, тем более такого олуха, как мой отец. Так что…, - он с силой толкнул Сколота в грудь. – Уходи ты!
Князь отлетел от Дарина на несколько шагов и упал бы, если не толпа, обступившая кругом небольшое пространство, в центре которого находился столб с прикованной к нему венедкой. Люди почувствовали, что намечается нешуточная ссора, и приготовились к представлению.
- Я убью тебя, - тихо сказал Сколот, - прямо сейчас. И Тугур будет мне только благодарен…
- Хочешь биться? Давай! – Дарин вытянул меч из ножен и расстегнул рубаху. – Только, уж будь добр, на мечах. Копий я не признаю. – Он выпятил вперед свой поросший черными волосами живот и ухмыльнулся.
Из толпы выступил Энат и протянул свой меч Сколоту. Тот взял его и бросился на Дарина.
Тэртэ, прижавшись к столбу, следила за ходом поединка и раздумывала, чьей победы она ждет. По всему выходило, что все равно. Правда, Дарин прямо сказал, что хочет убить ее, а Сколот оставил пока в живых. Но ведь только пока… быть может, лишь для худшего…. но что хуже смерти? А если сделает своей наложницей? Тэртэ попыталась вздрогнуть от омерзения, представив себе это, но вздрогнуть не получилось.
Ход ее мыслей прервался. Дарин отпарировал удар соперника и рассек ему кожу на шее. Сколот не остался в долгу, и плечо Дарина окрасилось кровью. Он озверел, как дикий кабан, и ударил так, что выбил меч из руки соперника. Князь отскочил назад и упал, поскользнувшись на коровьей лепешке.
Дарин радостно взревел и прыгнул, занеся меч, чтобы раскроить сопернику череп. И упал, споткнувшись о подставленную ногу Тэртэ. Забыв о Сколоте, он обратил к ней налитые кровью глаза и оскалился:
- Как хорошо. Зачем откладывать…? он перебил всех твоих родичей, а ты ему жизнь спасаешь?!
Тэртэ подхватила оброненный князем меч и вскочила на ноги. Дарин прыгнул на нее, размахивая мечом. Он делал это так быстро, что у нее рябило в глазах, и ничего не оставалось делать, кроме как пятиться вокруг столба.
Дарин издевался. Он видел наполняющий глаза девушки страх и раздумывал, как долго еще тянуть эту пытку. Неожиданно Тэртэ перестала пятиться и, бросившись ему в ноги, ударила по колену. Дарин отбился и тут же нанес удар, оставивший на бедре девушки длинную глубокую рану. Она рванулась от него, забыв про цепь, и растянулась на земле. Дарин взмахнул мечом. Тэртэ откатилась на бок, и его меч рассек лишь траву.
Вновь увидев сверкнувшее над ней лезвие, Тэртэ из последних сил ударила стоящего над ней человека, глубоко рассекая его кожу, жир и мышцы от паха до груди. Дарин дико закричал. На забрызганную кровью Тэртэ из его распоротого брюха что-то свалилось. Она вскочила и увидела идущего к ней Сколота. Он что-то говорил, но она не слышала слов. Видно, их заглушал громоподобный стук ее сердца и крики умирающего Дарина, что дрожащими окровавленными руками пытался запихнуть свои внутренности обратно. Краем глаза она увидела стоящего все в той же позе Бактра. На его лице было написано удивление и восхищение. И тут боги, заскучавшие, видно, на небесах и пожелавшие развлечься, подбросили в ее голову мысль.
Она подскочила к Сколоту и, встав за его спину, приставила меч к его горлу.
- Прикажи отпустить Бактра. Или ты умрешь. Пусть ему дадут двух… нет, трех лошадей и не смеют преследовать, - спокойный вначале, ее голос сорвался на визг, - он не убивал твоих сыновей… если ты любил их, зачем дал коню топтать их головы?!… Зачем убил Тамира, он был маленький… и щенка…?!
По ее щекам покатились слезы, оставляя дорожки на перепачканном грязью и кровью лице.
- Отвяжите его и дайте лошадей. Такая смелость достойна награды. Вот только, - он обратился к Тэртэ, - он уедет, а с тобой что будет?
- Мне все равно, - сквозь зубы ответила она, крепче прижимая лезвие к горлу скифа. - Пусть поторопятся!
Бактра отвязали, подвели к нему трех оседланных лошадей из косяков Фарлуха. Одну из них нагрузили походной пищей, на вторую повесили пару бурдюков с кумысом. Энат, не говоря ни слова, протянул Бактру короткий меч и лук со стрелами.
Тот вскочил на лошадь, взял в руку поводья двух других и, коротко взглянув на Тэртэ, умчался в степь, больше не оборачиваясь.
Наступила тишина, люди молча ждали, что же произойдет дальше. Первым молчание нарушил Сколот:
- Он уехал, - прижимаясь к венедке спиной, он чувствовал, как стучит ее сердце, и как она дрожит всем телом. Кажущиеся одинаковыми лица вокруг были наполнены жадностью узнать, чем же все закончится. Равнодушной была лишь одна пара женских глаз, покрасневших, со ставшими резче морщинками, тускло сверкавшими влагой из-за закрывавших лицо светлых прядей волос. Эти глаза будто уже не принадлежали этому миру, суетному и приземленному. – Отпусти меня. То, что ты просила, выполнено. Даже сверх того.
- Рано. Ты прикажешь преследовать его. Пусть он уедет подальше, - Тэртэ понимала, что должна ради Бактра удерживать скифа еще хотя бы час, но чувствовала, что долго не выдержит. Голова кружилась, а из рассеченного бедра сочилась кровь.
- Я обещал тебе, что его не будут преследовать…, – Сколот осторожно опустил руку к раненой ноге венедки и, резко схватив за край раны, дернул на себя, одновременно отстраняя от своего горла меч.
Тэртэ всхлипнула от боли и рухнула на землю, заливаясь слезами. Прижимаясь лицом к жесткой траве, она дрожала теперь, ожидая удара в спину.
 Сколот задумчиво смотрел на нее сверху вниз, потом сел рядом, приподнял Тэртэ с земли и отвел волосы от ее лица. Девушка заметила, что за его спиной маячит Энат с коротким кинжалом в руке. По его лицу она поняла, что этот скиф не желает ей зла, скорее наоборот. И потому пристально следит за тем, что собирается делать князь.
- В здешних краях, - тихо начал Сколот, дотронувшись до красной тесемки на шее Тэртэ, - такие ленточки одевают невестам….
Он обернулся к Энату и с улыбкой посмотрел на зажатый в его руке нож. Энат побледнел и спрятал оружие.
- Чем убивать, отдай ее мне, - сказал он, тем не менее, твердо.
- Не ты догнал ее, а я. Надо соблюдать обычаи. Кто догнал невесту, тому она и достанется.

Глава III.

«Новый император, новые порядки, новая жизнь. Но все будет по-старому», - размышлял Друз, ожидая вместе с отцом приема у императора Клавдия. Всего два месяца прошло с тех пор, как пал под мечами заговорщиков император Калигула. Среди заговорщиков был и сам Друз. Все они были казнены. А он остался жив. Благодаря отцу, который вытащил его из толпы обступивших тело цезаря убийц.
Все эти два месяца он жил в ожидании преторианцев, которые придут арестовать его. Ему было стыдно признаться, но он боялся. Не мог спать, ворочаясь всю ночь, будто наяву слыша слаженный топот подкованных сандалий. Не мог есть, кусок не лез в горло. Не мог даже пить. Ходил нервной тенью по дому и боялся, боялся…. Ни о чем не жалел, но боялся. Злился на отца за то, что тот спас его. За то, что не дал разделить ему судьбу друзей.
А ведь примкнул Друз к заговорщикам буквально в последний день. К нему явился один из предводителей заговора и рассказал о том, какое «задание» дал Калигула отцу. Найти убийцу молодого поэта Кассия Галла среди запертых на острове Капри людей.
Приказ как приказ. Ничего особенного. Кроме того, что обожаемый цезарь дал на это неделю. В противном случае, обещал отцу казнить самого Друза, а также его сводных брата и сестру.
Узнав об этом, Друз без колебаний присоединился к заговорщикам.
Уже после смерти Калигулы он узнал от отца и другие подробности «расследования». И еще больше уверился в правильности принятого решения.
И, похоже, скоро наступит расплата. Хоть и прошло два месяца, а, верно, кто-нибудь донес, что видел его среди убийц Калигулы. Ну и пусть.
Друз посмотрел на отца.
- Как думаешь, зачем он вызвал нас?
- Скорее всего, чтобы отправить обратно в Германию. И, признаться, я буду этому только рад.
- А, по-моему, чтобы отправить на плаху…
- Ты уже два месяца с утра до вечера надоедаешь мне боязнью за свою жизнь! – Децим почувствовал, как в нем поднимается раздражение.
- Так зачем было спасать мне жизнь?! – Друз не остался в долгу и вскочил с кресла, намереваясь начать очередную ссору, коих было немало за последние недели.
Децим устало взглянул на сына. Жаль, если мальчишке суждено умереть, не успев ни вписать свое имя (пусть и мелкими буквами) в книгу военной славы Рима, ни хотя бы продолжить свой род. Красив, как античный бог. Золотистые волосы, уложенные в простую прическу римлянина: стриженные, с короткой челкой, доходящей до середины высокого, скошенного назад лба, прямой нос, ярко-синие глаза и узкое загорелое лицо – Друз был похож на молодого Суллу. Вдобавок, он был атлетически сложен, ибо уделял физическим упражнениям немало времени. Децим был таким же двадцать лет назад, но годы взяли свое, и глаза потускнели, черты лица потеряли былую тонкость, тело стало тяжелее.
- Потому что ты – мой сын. Потому что…
- Император просит вас к себе, - прервал его возникший в дверях раб. – Прошу следовать за мной.
Децим поднялся с кресла и в сопровождении все еще метающего молнии Друза прошел вслед за рабом.
По странному совпадению, Клавдий принимал их в той же комнате, что и Калигула. Вот только монет на полу не было.
Император указал им на кресла и знаком отправил раба прочь.
- Что-то исхудали оба. Никак нервы? – осведомился Клавдий, невысокий и щуплый, с дергающимся плечом, он еще меньше чем Калигула походил на владыку Рима. Впрочем, с тех пор как стал императором, он почти перестал заикаться. Ему был пятьдесят один год, и вряд ли кто-то из родни мог бы представить, что он получит в свои слабые руки величайшую империю мира. Мальчик-дурачок, ставший постепенно юношей-дурачком, а потом – дядей-шутом при своем царственном племяннике Гае Цезаре, или Калигуле, как некогда называли будущего императора легионеры его отца Германика, которого, поговаривают, маленький Калигула отравил, устав от излишней строгости родителя. Это, впрочем, вряд ли: людская молва, и перо летописцев вслед за ней грешат в том, что хорошему правителю приписывают несуществующие достоинства и подвиги, дурного же монарха делают и вовсе чудовищем. Не случись Калигуле стать императором, он был бы одним из многих высокородных юнцов, для которых пьянство и распутство – единственные отдушины в жизни, которая поразительно скучна, когда в ней нет цели. Римлянину нельзя без цели, иудею, сирийцу, египтянину – можно, римлянину – нельзя, ибо без цели нет движения, а без движения нет смысла в существовании. Вот и приходится искать этот смысл. Тот, кто не находит, режет вены себе или другому (это зависит от занимаемого положения).
Услышав вопрос, Друз нервно сжал подлокотники кресла. Готовый ответ застрял у него в горле. Знает, все знает, забилась в голове мысль.
Положение спас Децим, невозмутимо ответивший:
- Праздная жизнь в Вечном городе плохо сказывается на солдатах, от легионера до легата.
Клавдий усмехнулся:
- Вот и я так думаю. Тебе и твоему сыну лучше заняться делом… Я, кстати, знаю о твоем участии…, - он многозначительно посмотрел на Друза, который сжался под этим, казалось бы, отнюдь не свирепым взглядом. - Знаю и о расследовании смерти Кассия Галла. Калигула сам рассказал мне, - теперь он взглянул на Децима, - задумка, конечно, хорошая. Гадости мой милый племянничек придумывал отменные… Ты хочешь снова встать во главе легиона?
- Разве есть выбор? – спросил Друз.
- Конечно! Я же не Калигула. Хочешь остаться в Риме и шататься по пьянкам и лупанарам – пожалуйста! – Клавдий чуть наклонился к Друзу и проговорил, словно угадав мысли молодого римлянина. – Никто тебя казнить не собирается. Более того, я бы даже спасибо сказал тем, кто отправил к Аиду драгоценного племянничка! Кровь твоих друзей нужна была, чтобы успокоить войска и народ. Все-таки убийство императора – преступление, которое невозможно оставить безнаказанным. Это было необходимо тогда: кем бы считал меня народ, не отдай я приказа казнить их?
- Когда отправляться в Германию? – спросил Децим.
- В Германию? – Клавдий нахмурился. – Что ты знаешь о скифах, легат?
Децим на мгновение задумался и ответил:
- Я - ничего. Мой отец бывал в скифских землях. Помнится, даже привез с собой нескольких рабов. Впрочем, он не был любителем поговорить и ничего мне не рассказывал. Знаю только, что нам в их степях нечего ловить, да и они к нам не лезут…
- С последним твоим утверждением я поспорил бы. Я, как ты знаешь, изучаю историю. – Клавдий как-то застенчиво улыбнулся. - Этрусков, например. Но и современность меня тоже интересует… Александра скифы разбили, объединившись перед лицом опасности. В обычной же жизни это просто скопище разрозненных малочисленных племен, разумеется, не представляющих угрозы для нас. К тому же они постоянно воюют друг с другом. Впрочем, что я тебе рассказываю: в Германии все то же самое. Варвары везде одинаковы…
- Они объединились? – Друз поудобнее расположился в кресле.
- Ты быстро схватываешь. Объединение еще не завершилось… вы образованные люди и потому без труда ответите на вопрос, что приходится делать тому, кто объединяет кучу разрозненного, воюющего между собой народа?
- Ты полагаешь, цезарь, что они пойдут сюда?
- Возможно, не сразу, но это вполне может произойти… не сейчас, так лет через пятьдесят. Рим слабеет. По всему, он падет под топорами варваров.
- Рим сейчас силен как никогда! – возразил Друз.
- Значит, сильнее уже не будет. Все государства прошли через это. – Император повернулся к Дециму. – Три легиона. Чтобы раздавить их зародыше.
- Не слишком ли ты преувеличиваешь угрозу, цезарь? – Друзу не очень-то хотелось идти в неизведанные земли. - В конце концов, Александр сам полез туда. Вот и мы… полезем… это опасно.
- Тебе я, кажется, пока ничего не предлагаю, - прервал его Клавдий. – В конце концов, найдется немало желающих покомандовать легионом, Друз, и получить потом триумф. А ты можешь шататься по пьянкам и лупанарам.
«Что он привязался к пьянкам и лупанарам? – озлился Друз. – Будто я оттуда не вылезаю? Хотя, подождите-ка!…».
- Я буду командовать легионом? – спросил он с дрожью радости в голосе. Должность легата в двадцать пять лет! Да за это можно Молоху душу продать.
- Будешь. Если согласишься.
- Я согласен. От варваров и мокрого места не останется!
- Поистине, нет предела честолюбию… должность легата, и ты готов бежать прямо в пасть льва. – Император чуть снисходительно взглянул на Друза. – Что же до возможной опасности, то ты, безусловно, прав.
- Давно они начали объединяться? – спросил Децим.
- Уже около тридцати лет, но особенно активны последние пятнадцать. Поначалу скифов сгонял мечом и золотом под свое крыло один молодой князь, потом он погиб и дело продолжил его младший брат. Теперь он уже старик, но хватки не ослабляет. По степям быстрее ветра несутся сказания о его мудрости и таланте полководца. Многие племена теперь безропотно подчиняются ему…
- Старик всего лишь фасад. Он нужен до поры до времени… скифы уважают мудрых старцев и не доверяют слишком молодым и слишком быстрым, - размеренная речь Клавдия была внезапно прервана репликой, раздавшейся из угла.
Вглядевшись в полумрак, Децим и его сын увидели сидящего на низкой скамеечке молодого человека в простой тунике и коротком плаще. Сложением и ростом он напоминал лучших гладиаторов, вот только лицо несколько подкачало. Круглое, обрамленное короткими темными волосами, оно казалось слишком детским для тела атлета.
Друзу незнакомец не понравился с первого взгляда. Эта младенческая рожица, обида, застывшая в карих глазах, выбритые до синевы пухлые щеки, грубые руки. Молодой патриций почувствовал к юноше настоящую ненависть, хотя причин для этого не было никаких.
- Успокойся, мальчик мой. Вот и ты слишком молод и быстр. Позволь выговориться старцу, - император улыбнулся, ибо старцем, безусловно, не был. – И вправду, поговаривают, что старик не так уж мудр и всеведущ…
Клавдий дал знак стоявшему в дверях рабу, и тот, на минуту исчезнув, вернулся уже в сопровождении пожилого грека с суровым лицом и крепкой статью.
- Садись, мой друг Тимей, выпей вина. – Император повернулся к темноволосому юноше. – Тимей только что вернулся из твоих родных степей… от него ты узнаешь, что изменилось там за четыре года. Рассказывай, Тимей.
- Я побывал в самом сердце их союза, – заговорил грек, отхлебнув из кубка вина. – Он крепнет и ширится день ото дня. Твои тревоги, цезарь, оправданы, ибо такая сила не будет мирно сидеть на месте. Уже сейчас это видно. Они опустошают восточные города, но делают это тихо, без лишнего шума. Их военная тактика превосходна. К чужакам относятся подозрительно. Мне пришлось изображать странствующего певца, чтобы проникнуть в главный лагерь.
Друз подумал, что Тимей, по-видимому, почти разучился говорить во время своих странствий и потому излагает свои мысли коротко, что ему понравилось, ибо он терпеть не мог принятой в Риме витиеватости и размытости изложения.
- Ты видел скифского царя? – спросил Децим.
- Видел. И он отнюдь не фасад, как выразился ваш юнец. В руках Тугура реальная власть. Но он уже стар и скоро умрет. И тогда царем станет его племянник Сколот.
При слове «племянник» Клавдий скривился, вспомнив Калигулу, и спросил:
- У царя нет сыновей?
- У него было два сына. Один жив до сих пор, но власти не желает, а, может быть, попросту боится. Что же до второго, то он был убит четыре года назад…
- Я знаю… я видел, - снова подал голос молодой скиф.
- Племянничек постарался? – ехидно осведомился Клавдий.
- Нет… не совсем… - начал грек, но скиф перебил:
- Они поссорились… из-за пленницы… была схватка, и сын царя одержал вверх и хотел уже убить Сколота, но та девушка… не понимаю, зачем… убила Дарина… вспорола его толстое брюхо…
- Откуда ты знаешь? Ведь ты давно покинул Скифию. – Тимей повернулся к скифу. В его желтых глазах промелькнул интерес.
- Я покинул Скифию в тот самый день, - голос молодого человека сник. Взгляд затуманился. Перед мысленным взором проносились минувшие события. Он продолжил, опустив голову. – В тот день в кочевье Фарлуха, богатого коневода, намечался праздник. Моя свадьба с родственницей Фарлуха. На беду, его сыновья и мои братья отправились гулять по степи и убили там двух мальчишек, оказавшихся сыновьями Сколота. – Скиф поднял голову и уставился на фреску на стене. – Он отомстил. О его жестокости ходят легенды, но тогда он превзошел себя. Его всадники убили всех. Не только воинов, но и женщин, стариков, даже младенцев….
Скиф еще долго говорил. Когда он дошел до того момента, как его, ожидавшего жестокой казни, спасла невеста, Друз гневно воскликнул:
- И ты уехал? Просто взял и ускакал, оставив ее на погибель? – в глазах Друза скиф пал еще ниже. Он подумал, что, окажись он сам на месте этого варвара, то никогда не бросил бы такую девушку в беде. Принял бы в мученическую смерть, но не остался в ее памяти последним трусом.
- На погибель? – впервые улыбнувшись за время разговора, отозвался Тимей. – Я видел Тэртэ. Она стала женой Сколота, причем единственной, что редко. Обычно у знатных скифов много жен. Их сыну года три, и он уже держится в седле и стреляет из лука.
- Ты лжешь! – молодой скиф вскочил со своей скамейки и сжал кулаки, но Клавдий знаком приказал ему сесть.
- Сядь, Бактр, ты не в кабаке, - устало сказал он.
- Не лгу, - продолжал тем временем грек. – Я играл роль бродячего певца и много дней провел, обучая твою Тэртэ игре на лютне… пришлось ее ей подарить. Их инструменты куда примитивнее…
- Умная девушка, - отозвался долго молчавший до этого Децим. – Сделала ставку на нужного человека и себе жизнь спасла и жениху…
- А вдобавок стала женой местного Цезаря, что тоже немало, - добавил Друз и повернулся к Тимею, - она хоть красива? Вообще, скифские женщины, каковы они?
- Как и все остальные. Есть и красивые. Но Тэртэ – венедка. Венеды изредка приходят в скифские степи с севера. Они чем-то похожи на германцев, но все же другие… - грек снова отпил из своего кубка. – Да, она красива.
- Разумеется, Тимей не единственный кто побывал там, - обращаясь к Дециму, сказал Клавдий. – Тимею удалось пробраться глубже всех, даже наблюдать, как они теперь ведут войну. И это занятно, весьма занятно.
- Их тактика очень похожа на римскую. Раньше они делали упор на конницу. Теперь пехота в большинстве. Впрочем, узнать многое мне не удалось. У них там дисциплина почище вашей, болтать воинам запрещается….
Тимей был прерван женщиной, появившейся из темноты позади кресла, в котором сидел император. Она тут же приковала к себе взгляды. Черные, как вороново крыло, волосы, удлиненные карие глаза, яркие губы и поразительная белизна узкого лица делали ее похожей на греческую богиню, что находят земную жизнь на мозаиках и картинах художников. Длинная шея, высокая грудь, без труда различимая под воздушными полупрозрачными одеяниями. Тонкие запястья, длинные пальцы, и лишь несколько тонких колец на них. Широкий браслет повыше локтя и простые серьги – она явно была не из рабынь драгоценностей. Ее движения были нарочито медленными, воздух будто пропитался томностью, едва она вошла.
Она мельком взглянула на скифа, так смотрят избалованные дети на надоевшую игрушку, Тимея удостоила лишь мимолетным, равнодушным полупрезрительным взглядом, так девочки смотрят на оружие, а мальчики – на цветы. На Дециме ее взгляд задержался много дольше, на поверхность темного колодца карих глаз, появившись из незримых недр, всплыл магнит, призванный любого, кто хоть сколько-нибудь привлекателен, заставить думать о ней. Но едва она перевела взгляд на Друза, ее глаза загорелись еще ярче, губы разомкнулись. Она тут же забыла о Дециме.
Валерия Мессалина, Друз узнал ее. Видел и раньше. Издалека. Сейчас же, став императрицей, она появилась в городе повсюду в мраморе. И на этом мраморе уже сейчас стали появляться оскорбительные надписи. Белокурая, гетера – самые безобидные из них. Это правда, конечно, подумал Друз. Он разгадал смысл ее взгляда, но остался равнодушен, на его лице не дрогнул ни один мускул. Это слишком опасное приключение для будущего легата. Император оставил жизнь и дает теперь такую должность. Жалкая интрижка с его женой может все разрушить. Как же она глупа, если думает, что этим ее ужимкам нельзя противостоять. Клавдий прав, Друз и вправду немало времени проводил в лупанарах. Раньше. И знал всему этому цену: сестерций там, где обслуживают моряков и прочий сброд, и тысяча – в лупанаре, где исполнят любое, даже самое изощренное желание. Все это надоело. Все одинаково: просто от одной пахнет дешевым кислым вином, а от другой – пестумскими розами; слова одной – грязная портовая брань, слова другой – стихи Овидия, Сафо и Тацита; жилище одной – пропахшая жареным луком и рыбьими потрохами каморка с низким потолком и маленьким окошком, выходящим на рыночную помойку, другой – мрамор, щелк, фрукты, благовония. Но разве в лупанар приходят за Сафо и Овидием?
Императрица чуть поджала губы, поняв, что на Друза ее чары не возымели действия. Встала за спинкой кресла, положив руки на плечи Клавдия, и перевела свой взгляд снова на Децима. Ей надоели изнеженные юнцы, хотелось настоящего мужчину, носящего на теле следы сражений. И этот военный средних лет, проведший жизнь в германских лесах, подходил ей как нельзя лучше. Молодой, конечно, был бы предпочтительней, но и этот сойдет. Мальчишка-скиф быстро наскучил, никак, дурак, невесту свою забыть не может, шепчет во сне ее имя. А императрица не привыкла делить мужчину с кем-либо: он должен принадлежать всецело ей и телом, и помыслами.
Децим послал ей в ответ взгляд, в котором читалось обещание подумать над ее предложением. В отличие от сына, он относился теперь, с высоты своего возраста, проще к таким приключениям. Он знал, что Клавдий не из тех, кто донимает жен ревностью. Такие, как он, узнают о неверности супруги последними. Правда, если уж узнают, то не дайте боги, от Юпитера до Осириса, попасться под его руку: головы не сносить. Мессалина, конечно, доиграется. Она слишком глупа, чтобы приказать себе остановиться. Сейчас украдкой с патрициями, завтра она будет открыто проводить ночи в оргиях с грязными плебеями. И поплатится за это. Но зачем отказывать себе в удовольствиях сейчас, когда ожидает поход в дикие земли, поход, что вполне может окончиться гибелью? Так хоть будет, что вспомнить и чем гордиться.

Глава IV.

Исход битвы был решен. Наблюдая с пригорка за ее ходом, Тэртэ с немалой долей равнодушия удивлялась, как вдвое меньшая по численности армия, тем более армия захватчиков, может так просто крушить противника, свирепого оттого, что обороняет собственные земли и защищает своих детей и жен.
Она сидела на серой кобыле, той самой, что несла ее когда-то от настигавших воинов Сколота, и смотрела на то, как скифы убивают скифов. Она видела это уже не один раз и потому была спокойна. Рядом нервно переступал ногами гнедой жеребец Сколота. Вокруг теснились знатные скифы.
Сегодня необъявленный наследник царя Тугура впервые решил показать своему сыну Тазару, как побеждать врагов. Мальчик сидел впереди него, нетерпеливо елозя в седле и хмуря высокий лобик. Смотреть на битву ему не нравилось, однако он очень боялся огорчить отца и потому заставлял себя не плакать и не проситься к матери.
Седло было жесткое и неудобное, вдобавок хотелось есть и пить, но Тазар сжимал крепкие зубки и заставлял себя смотреть вперед. Версоты, так звалось племя противника, были разбиты: редкие группы всадников еще пытались отбиваться, большинство же бежало. А ведь всего этого легко можно было избежать, и Тазар это знал. Строптивые версоты не захотели мирно присоединиться к царю Тугуру, и за это были наказаны.
Поначалу схватка обещала быть очень трудной для воинов Сколота. Версоты оказывали яростное сопротивление, а их князь Локка, огромный богатырь, носился по полю верхом на белом жеребце, рубя и круша на своем пути, как врагов, так и своих, и призывал Сколота на честный поединок, обзывал его трусом и слабаком, покрывал проклятиями. Но так и не дождался, ибо тот никогда не изменял своему правилу наблюдать за битвой со стороны.
Где-то в середине битвы, когда боевой дух версотов упал, со стороны их кочевья показались черные точки, постепенно ставшие несущимися во весь опор лошадьми. Их подгоняли женщины, в отчаянии своем решившие прийти на выручку своим мужьям, сыновьям, братьям и отцам. Одна из них, повесив на седло люльку с ревущим младенцем и размахивая над головой мечом, неслась прямо на пригорок, на котором расположились князь и его окружение. Ее лицо было искажено гримасой, рот изрыгал проклятия.
Когда она оказалась шагах в ста от них, Сколот лениво натянул тетиву лука и выпустил стрелу. Почти сразу же за первой полетела вторая. Женщина упала вместе с лошадью, а люлька соскочила и покатилась по земле.
Князь передал сына Тэртэ и направил своего жеребца туда, где из-под убитой лошади пыталась выбраться женщина. Подъехав к ней, он намеренно пустил коня так, чтобы тот наступил в люльку. Версотка закричала по-звериному, подняв от земли толстое грязное лицо и, наконец, скинув с себя тушу, бросилась на него. Выпущенная Сколотом стрела попала ей между глаз.
Тазар вспомнил об этом, и ему стало очень жалко того ребенка, который только родился, мог бы стать великим воином, а так вот быстро умер. Жаль было женщину. Зачем отец сделал это? Тазар взглянул на свою мать, такую красивую и юную, и представил, что и ее могут вот так убить. На глаза навернулись слезы и покатились по круглым щекам. Он перестал стыдиться этой соленой влаги и лишь слизывал ее языком, когда капли, оставляя дорожки, стекали к губам. В конце концов, он просто маленький мальчик, ему только три года. И пусть он куда умнее и сообразительнее своих сверстников. Пусть может говорить на четырех языках. Но слезы сдерживать пока не может.
Когда он, наконец, вытер глаза, то увидел длинную вереницу пленных, ведомую к пригорку. Сколот, тронув коня, легкой рысью направился туда, где связанный по рукам и ногам стоял окровавленный и избитый Локка, предводитель версотов. Следом за ним поскакали и все остальные.
Увидев князя, Локка скривил в усмешке разбитые губы и, тряхнув головой, попытался откинуть с лица длинные, слипшиеся от крови и грязи волосы. В них было уже много седых волосков, а лицо версота избороздили морщины. Но в глазах его, несмотря на поражение, чувствовалась сила.
- Я звал тебя, Сколот! – сказал он, обнажая плохие зубы. – Почему избегаешь поединка? Боишься, рядом не окажется женщины, которая придет на помощь?
Локка нервно захохотал, довольный шуткой, а Тэртэ взглянула в лицо мужа, ожидая, что тот покраснеет от стыда. Однако тот остался также бледен, как и всегда. Перегнувшись через седло, он приставил к горлу Локи копье, неглубоко оцарапав дряблую кожу, и сухо проронил:
- Только дурак лезет в бой. Я научил своих людей воевать. Больше от меня ничего не нужно. Если я погибну в битве от руки жирного кабана, вроде тебя, никому от этого проку не будет. Ты потерял сегодня почти всех своих воинов, хотя и бегал по полю. Почему не присоединился к нам по-хорошему? Тугур многого не требует от своих князей.
- Тугур? – Локка сверкнул черными глазами. – А ты? Те князья, что добровольно залезли под крыло к Тугуру долго не живут, особенно те, кто не пресмыкается змеей перед тобой. Я предпочитаю умереть как воин – в бою, а не от яда, добавленного в кумыс.
Версот знал, что умрет и потому, не боясь, высказывал врагу в лицо все то, что накопилось в нем за последние несколько лет, в течение которых вокруг его несчастного народа сжималось кольцо, становившееся год от года все теснее и сомкнувшееся сегодня в точку.
 Сколот вглядывался в лицо Локки и раздумывал, оставить того в живых или нет. Разумеется, ради наглядного примера другим строптивцам, следовало его казнить, причем при помощи яда (пусть умрет не как воин!), но, с другой стороны, все-таки человек он отчаянно смелый, не дурак, может и пригодиться.
Наклонившись почти к самому лицу версота, князь тихо сказал:
- Я оставлю жизнь тебе и всему твоему народу, кто остался в живых. Вы останетесь свободными людьми…, - он заметил, как меняется лицо версота. – Кумыс ты будешь пить со спокойной душой, никто не подсыплет тебе отравы…
Он не успел договорить, как Локка, будто волк, бросился на него, ощерив зубы и, намереваясь, видимо, перегрызть горло. Сколот отшатнулся, а державшие версота воины оттащили его в сторону и один из них уже занес над ним кинжал.
- Нет! – крикнул ему Сколот. – Его и всех пленных в наш лагерь, они будут поделены между воинами. И их добро тоже. – Он повернулся к Энату и его брату Белагу. – Займитесь этим. Погрузите все ценное… впрочем, не в первый раз. – Он стегнул лошадь и, не оборачиваясь, ускакал.
Путь к родному кочевью занял три дня. Было бы быстрее, если б воины были налегке, однако вереницы груженых повозок, табуны лошадей, скот и пленные, ставшие по вине своего предводителя рабами, скорости не прибавляли.
Все эти дни Сколот размышлял, почему Лока отверг его, казалось бы, весьма заманчивое предложение. Ведь он ничего не терял. Ожидал смерти, ему предложили жизнь, вдобавок отнюдь не рабскую, а он выбрал смерть. Другие, как собаки, прибегают и ползают в ногах…. Жаль, что придется Локку убить. Жаль, что это будет яд, которого он так боится, жаль, что придется убить каждого десятого пленного, а, может быть, и вовсе всех… Нет, это уж, пожалуй, слишком! Да, жаль, но по-другому нельзя…
- Что бы выбрал я…? – спросил он у себя.
В кочевье их встретили радостными криками. Женщины, дети и старухи высыпали из шатров на улицу и вглядывались теперь в лица проходящих воинов, боясь упустить мужа, отца или сына. Горестных воплей, означавших, что тот, кого ждали, не вернулся было мало.
Тугур, как и подобает царю, встречать не вышел, а ждал в своем огромной богатом шатре, когда племянник сам придет к нему. Тот вошел к царю в сопровождении молодого некрасивого воина со спутанными волосами и свежим шрамом на щеке. Это был внук Тугура Партатуа. В отличие от своего отца, младшего сына царя, Тапара, добровольно отказавшегося от роли наследника, Партатуа делать этого не хотел, однако Сколота уважал и зла ему не желал. Пока.
Царь, высокий и грузный седобородый старик с темным лицом и черными глазами, развалился на подушках и слушал сидящих в его ногах четверых людей, бедно одетых и коротко подстриженных.
Сколот и Партатуа почтительно застыли у входа. Тугур их увидел, однако беседы не прекратил, чем весьма разозлил вошедших.
- … Как живешь ты, царь, и как живет твой народ, так жить нельзя. Это прямая дорога в ад, откуда нет спасенья. Не может быть человек, как зверь, ибо он – творенье Бога… и он пришел к нам, наш Бог… мы видели его, как тебя сейчас. Он мог воскресить мертвого, вернуть зрение слепому… но не в этом суть, - говорил один из них, сгорбленный седой человек в старом халате. Он ежеминутно сбивался, теряя нить своих мыслей. – Если у тебя две лошади, подари одну тому, у кого нет ни одной, так говорил наш пророк. Если ударили тебя по одной щеке, подставь другую…
- В этом случае вторым ударом снесут голову, старик, - встрял в разговор Партатуа и сделал шаг к деду, но тот пренебрежительно махнул рукой, приказывая внуку молчать, и Партатуа, сжав кулаки и бросив на проповедников злой взгляд, остановился.
Ему казалось, что победа над версотами – событие достаточно важное, чтобы прервать мало нужную беседу с кроткими оборванцами и уделить внимание победителям. Так нет, старик демонстративно не обращает внимания на своих наследников! Партатуа вполне искренне пожелал царю скорейшей и мучительной кончины и, чтобы хоть чем-то скрасить тягостное ожидание, стал вслушиваться в бредовые речи оборванцев, призывающих царя отменить казни, войны, отречься от богатства и власти, забыть старых богов и признать нового.
Сколот с чуть заметной улыбкой наблюдал за терзаниями нетерпеливого Партатуа. Тот чувствовал себя после победы былинным героем и потому ждал от деда, по меньшей мере, похвалы. Не нужно быть мудрецом, достаточно лишь прожить на земле чуть больше Партатуа, чтобы догадаться: Тугур всего лишь тешит свое самолюбие, заставляя их переминаться с ноги на ногу у входа. Доказывает гостям, окружению, а главное самому себе, что он еще «в строю». Почему бы не позволить ему это сделать, раз жить ему осталось недолго?
Пока что старик не мешал, более того он был нужен. Все-таки старость вкупе с мудростью в большем почете на этой земле, и в свои тридцать девять Сколот слишком молод для того, чтобы самому стать царем, скинув Тугура силой. Поэтому придется подождать еще года два и тогда помочь старику поскорее встретиться с предками, если он окажется настолько крепок, что не сделает этого сам. Хотя дело не возрасте, конечно. Эти два года нужны для того, чтобы победами завоевать доверие у людей, заставить их считать себя лучшим из возможных претендентов на трон. И хорошо бы сам Тугур осознал, что иного скифам не дано. Хочется, в конце концов, не интригами добиваться власти, а честным путем, наследованием стать царем. Сколот, краем уха прислушиваясь к речам странников, представлял себе то недалекое, как он надеялся, время, когда он будет безраздельно царствовать в скифской земле. Придется, наверное, для пущего величия отрастить окладистую бороду, вроде той, что у Тугура. Сколот потер ладонью заросшую недельной щетиной щеку. Он ненавидел бриться, но, по старой привычке, каждые три дня заставлял себя терпеть эти мучения. Хорошо, хоть в походе в этом нет нужды. И так забот хватает.
Наконец, на исходе второго часа, когда Партатуа, окончательно потеряв терпение, вполголоса выругавшись, повернулся на каблуках и вышел из шатра, царь взмахом руки прервал говорившего седовласого старца и подозвал к себе Сколота.
Тот подошел и чуть склонил голову. Тугур грустно усмехнулся, подумав, что с каждой встречей племянник кланяется все менее низко, а в скором времени и вовсе, наверное, перестанет.
- По злобной гримасе Партатуа мне стало ясно, что ты опять победил… это уже становится неинтересным… что ты думаешь о боге этих людей, - он кивнул на сидящих людей. – Может, они правы?
- Может быть, - князь был вежлив. - Если хочешь, можешь посмотреть на версотского князя. Его схватили живым.
Царь чуть улыбнулся уголками губ, легко поднялся с подушек и вышел из шатра. За ним последовали четверо гостей.
Невдалеке от царского шатра стоял привязанный к столбу князь Локка. Посмотреть на плененного предводителя версотов собрался и простой народ и знатные князья, в отличие от Локи проявившие мудрость и добровольно присоединившиеся к Тугуру.
Царь подошел к князю-версоту и довольно долго рассматривал, не говоря ни слова, потом повернулся к Сколоту и сказал:
- Думаю, он стал мудрее теперь, когда понял, какой мощью обладают мои воины. Он будет хорошим слугой…
- Безусловно, повелитель, - Сколот, держа в руках чашу, приблизился к версоту и поднес ее к его губам. – Выпей, друг. За твою будущую службу царю.
Локка, в глазах которого промелькнул страх, сжал губы и завертел головой, но скиф насильно открыл ему рот, стиснув щеки крепкими пальцами, и влил туда кумыс.
- Отвяжите его. Негоже князю быть привязанным, как рабу. – Сколот сделал шаг назад.
 Версота освободили, и он, не двигаясь, стоял теперь, прижавшись спиной к столбу и прислушиваясь к внутренним ощущениям.
- Я обещал ему жизнь и свободу, обещал, что его народ не станет подневольным. Он отказался… - обращаясь к Тугуру и князьям, сказал Сколот. В это время версот неожиданно издал вопль и согнулся пополам, упал на землю и стал кататься по истоптанной траве, уже отчаянно, как изголодавшийся младенец, вереща. Сколот следил за ним, изобразив на лице легкий оттенок удивления, будто и не он вовсе виновник страданий версота. Он заметил испуг и недоумение в глазах князей. Отравить человека при народе, князьях, а главное царе, только что даровавшем пленнику жизнь!
Князья решили, что это уж слишком, и царь сейчас отплатит чересчур зарвавшемуся племяннику. Однако Тугур молчал, лишь тревожно взглянул на Сколота из-под насупленных бровей и тяжело вздохнул.
Он понимал, что, оставляя этого человека в живых, он подвергает себя опасности, но без него уже не мог. Без него кропотливо собранный союз развалится, а сам он перестанет быть царем.
Тугур считал, что поступает мудро. Он поднял правую руку и, не обращая более внимания на крики версота, сказал:
- Я не знал о его отказе. Пусть теперь сожалеет… ты поступил правильно. – Царь коротко взглянул на князей. – Такая участь ждет всякого, кто поднимет меч против меня, кто отступит, кто предаст. Кто даже помыслит против меня. Боги благоволят нашему роду, и потому даже мысли ваши известны мне через сны и речи шаманов.
Сколот поклонился Тугуру, чуть ниже, чем в первый раз, но лишь для того, чтобы скрыть довольную улыбку: еще немного и царь станет послушной куклой в его руках, а это даже лучше, чем самому быть царем.
Распрямившись после поклона, он заметил на себе взгляды давешних оборванцев, что призывали Тугура сменить веру. В глазах старика и его молодых спутников он прочитал странные чувства: не испуг, не ненависть, а скорее жалость, укор, снисхождение. Это было странно, и над этим стоило подумать, но потом.

продолжение следует....