История одного сумасшествия

Тех. замечание: {} - так обозначен курсив в тексте

Каблуки ее громко простучали по ступенькам между двумя большими островами парт огромной лекционной аудитории, напоминавшей древнегреческий амфитеатр, она поспешила вслед за ним столь явно, на глазах у всех, что не нужно было быть семи пядей во лбу – связь была прямой. И всё же, что там на самом деле между ними, это {что} вступало на скользкую тропу догадок, слухов, сплетен, пересудов и далеко идущих предположений.

А до этого было {вчера}, когда они уединились у нее дома и, воссевши рядышком на диване в узкой комнате-пенале, не смогли прочесть и нескольких строк мудреной книги, предупреждавшей о пагубности искушений, ведь они заводили туда, откуда нет возврата, потере невинности, неопытности, – их неожиданно склеило, затянуло в водоворот рук, пальцев, губ, неопытных, но горячих и ожидавших больше, чем знавших. Ничего сверх лобзаний и объятий, но дальнейшие шаги уже предугадывались и сделать их было уже легко – проторена дорога эта не одним поколением, и на генетическом уровне уже прописан тот кодекс; формульность, ходульность, последовательность была предопределена… И отныне не могла она уже садиться на заигранные карты перед гаданием на них – не только целованная, но и целовавшая. И подруга ее, белокурая бестия (всегда, кстати, пользовавшаяся успехом), с удивлением говорила ей: «Как ты могла {в него-то} влюбиться? Он же некраси-и-ивый».

Сегодня она ушла из аудитории, ушла за ним, и они торопились к неизведанному по весенним улицам города, говоря ни о чем… Кто считал те стыки рельс, стуча по которым, электричка завозила их в самый дальний район города, где была его квартира? И от станции надо было идти еще минут пятнадцать до этой двухкомнатной «хрущовки», где из мебели один только кухонный стол и пара стульев – в самый раз, чтобы устроить ужин, плавно переходящий в завтрак.

Ах, эти непрошеные слезы, когда расплетаются тяжелые черные косы и поются песни по прежней жизни, без мучительной тяги плоти, только томление, предчувствие чего-то неиспытанного, но, вероятно, сладкого, раз так много об этом поют и говорят (неужто всё врут?). Голос ее хрипловатый слегка выпадал из нужной тональности, плавал, а слезы текли сами собой, непонятно от чего. У окна стояла она, девушка, и смотрела своими жгуче-карими глазами на неосвещенную улицу со второго этажа, и плакала, и пела.

Постель была на полу. Отплакав, она разделась и легла в ожидании его. Первое ощущение полной обнаженности перед другим такое странное – они уже близкие будто и всё же нет, еще чужие.

Близкие, потому что вот они без одежд и ничего нет сокрытого. Каждая часть тела, правильная ли, пропорциональная, прямая, или нет, но вот всё перед глазами, и смотришь, и взгляда оторвать невозможно. Какой же красивой была у нее грудь! Правильной сферической формы с не очень большими темно-коричневыми обрамленьями вокруг торчащих сосков. Каждый сантиметр был исследован и родинки не раз сосчитаны (а вспомнишь ли теперь?). А это мужское тело? Худощав, напряжен и быстр. Человек без имени и одежды – в пещере они не нужны.

Чужие, краткий миг перед первым прикосновением, совсем похоже на то, как входишь первый раз в реку, только придя на пляж. Потом это ощущение проходит и с каждым новым разом все легче входить, преодолевать, проскакивать полоску необычного.

Страстен он был невероятно, мучительно страстен, целовал ее до синих губ, оставляя на теле то тут, то там фиолетовые следы, но берег ее, дурак, для кого-то другого и тем только сильнее ее мучил, распалял, доводя до края, но так и не сыграв на ее инструменте своим смычком. Спали они мало, да и когда спали, то не выпускали друг друга, прижимались так тесно, словно желая ощущать друг друга даже во сне.

Недолго длилось сумасшествие. И неважно, почему оно закончилось. Родители ее пытались пресечь в самом начале эту игру, но не смогли, характер у нее был жесткий, да и возраст тоже немалый, все-таки 20 лет… Она вернулась домой через неделю, а окончательно все успокоилось месяца через два.

Все – и поцелуи, и горячечный ночной шепот – повторилось (но за более короткий срок) летом, когда вместе они работали в одной смене на заводе и жили в вагончиках, спали на одной кровати, как брат с сестрой. Краткое и трогательное время, время крепких объятий, взаимных ласк и нежных слов. А потом погиб ее отец… И вернувшись с похорон, к концу рабочего месяца, пару дней и побыли вместе, посидели ввечеру на пустынном ночном июльском пляже, а затем расстались навсегда.

Пару лет спустя она трезво, обдумав то, что было, признАется: «Просто пришло время влюбиться и я влюбилась, это было половое влечение, даже не любовь, а так».