Тонкости перевода, или О национальных различиях

Вчера Петров заработался далеко за полночь, и когда в десять утра его разбудила телефонная трель, она показалась ему отвратительно громкой.

- Хэлло, дорогой господин Петров, мне сегодня утром опять пришла в голову гениальная идея! -

Голос в трубке принадлежал профессору Любнеру.

- Неужели снова в процессе бритья? - спросил Петров.

- Вот именно! - Жизнеутверждающий хохот подтвердил его догадку.

- В таком случае вам надо срочно обратиться в фирму “Жиллет” и продать это ваше “ноу-хау” как рекламную идею, - предложил Петров. - Тогда нам не придется искать деньги для вашей книги. -

Смех в трубке продолжал доказывать наличие чувства юмора у собеседника Петрова – он недаром как раз готовил доклад о природе комического.

- Мы можем сделать это позже, дорогой господин Петров, а пока я просто позвонил фрау Хефлин в “Интер Национес”, и она мне сказала, что немецкого варианта издательского договора с переводчиком будут достаточно. Так что я заеду к вам, как договорились, и мы составим необходимые документы. Хорошо? Тогда до встречи! -

Речь шла о том, что Петров собирался переводить для публикации в России книгу Ханса Любнера, посвященную научному анализу нации. Да нет, не нации, кто так скажет: “научный анализ нации”, спросите любого философа или этнографа, он посчитает это выражение неудачным. Чтобы точнее передать смысл немецкого названия, Петров выразился бы так: научное исследование феномена национального. Впрочем, по-русски это опять не звучит, такое субстантивирование прилагательных немецкому языку свойственно в значительно большей степени, чем русскому.

Горячий душ приводил Петрова в чувство до тех пор, пока он не почувствовал, что может справиться с завтраком. На коллективной кухне Петров поздоровался по-немецки с Джейн - “афроамериканкой”, как сегодня положено говорить, по стипендии Фулбрайта преподающей “черную литературу” немецким студентам. Ее немецкое произношение всегда приводило Петрова в экстаз, она почему-то не выговаривала большинство немецких согласных звуков.
-
 Когда в Баварии мои дети ходили в гимназию, учителя, заслышав их выговор, спрашивали поначалу, нарочито коверкая язык: “Эй, ты что, турок?” Дети быть турками не хотели и через год их уже принимали за немцев. -

Джейн с удивлением подняла брови.

- У вас и в самом деле есть родственники-турки?

- Господь с Вами, Джейн, это надо понимать просто как не слишком корректную, националистически окрашенную шутку, - объяснил Петров. - Дело в том, что в этой гимназии практически не было турок, так же как и иностранцев вообще. Поэтому-то учителя особенно и не церемонились. -

От выражения на ее лице Петрову стало слегка неудобно, но пусть уж принимает немецкую демократию так, как она есть.

- Скажите, Джейн, а у вас на филологическом факультете разве нет обязательного изучения иностранных языков? - поинтересовался Петров.

- Нет, американцы их не учат, - был ответ.

- Ну да, Европа далеко, да и там люди должны понимать по-английски... Мы тоже так же рассуждали до перестройки, пока окружающие Россию страны учили русский в обязательном порядке. Нам только океана не хватило... -

Здесь Петров не смог отказать себе в удовольствии и начал рассказывать о том, сколько языков изучают в России на романо-германском отделении филфака. Джейн внимала, сохраняя выражение хладнокровной доброжелательности на светло-коричневой физиономии, но Петров знал, что она готова его растерзать. Если бы ее фигура не давала бы такого резкого расширения книзу, ее можно было бы даже счесть привлекательной.

- Американцы вообще не слишком интересуются Европой, не так ли? Скажите, Вы-то помните, когда была Вторая мировая война? - отчего-то завелся Петров.
Джейн явно смутилась.

- По-моему, война закончилась в 1945 году, - проговорила она.

- А началась?

- Кажется, в тридцать девятом или сорок втором?

- Да-а, - торжествующе протянул Петров. - Примерно верно. Но ведь это и понятно, Америка значительно позже вступила в войну. -

- А нам тоже историю преподавали так, будто бы война началась в сорок первом, - вступился за Джейн татарин Олег, химик из Казани.

- Ну да, для нас она в сорок первом и началась. -

- Как же, а аншлюс Западной Украины и Белоруссии, а Прибалтика? Это разве была не война? Россия начала войну задолго до немецкой агрессии, сейчас об этом даже в школьных учебниках пишут. -

Разговор, достигнув конфликтной ноты, увял сам собой. С вечера замоченные молоком мюсли жевались легко, осеннего солнца все еще хватало для света и тепла, морской воздух из открытого окна внушал желание дышать, и жизнь, вопреки всему, казалась, в сущности, простой и приятной штукой.

В немецкую армию Любнера призвали из Праги. После того, как он в сорок втором обморозился в лесах под Ленинградом, его отправили в Германию. Бывалый фельдфебель в госпитале поинтересовался, хочет ли тот назад на Восточный фронт и, не ожидая ответа, порекомендовал добровольно записаться в африканский корпус. Это спасло Любнера от перспективы, значительно менее приятной, чем американский плен, куда он благополучно попал и где он по обрывкам “Таймс” выучил английский язык.

Впрочем, название его книги и на английский язык толком не переводится. Пока оно существует только на немецком языке в очень заковыристом виде. Да и сам Любнер, разбудите его, как он Петрова, после бессонной ночи, это название вам не воспроизведет. Когда зашел разговор о ее переводе, так он пока книгу из портфеля не достал, так и не смог названия произнести. Любнер, конечно, двадцать второго года рождения, но утверждает, что память у него хоть куда, топ-фит, как он выражается, это какая-то смесь немецкого с английским, не знаешь, с какого языка и переводить. Обитатели университетского гестехауза Кильского университета, между прочим, едва ли не все на такой смеси разговаривают, потому что здесь практически только иностранцы живут – арабы, китайцы, россияне, бывшие братья из соцстран, попадаются соседи из бывших советских республик, встречаются и отдельные продвинутые представители – из Америки, Скандинавии и прочее, но мало. Поживешь в такой гостинице месячишко и поймешь выражение, принадлежащее одному нашему известному философу - любителю афоризмов: “Мы все иностранцы – почти везде” (или что-то в этом духе).

Петров заварил красный чай из шиповника и стал дожидаться, пока он остынет. За месяц пребывания в Германии он сбросил не менее трех лишних килограммов и считал, что это вполне сойдет за многократно неиспользованный отпуск. Петров мог работать, первый приступ скуки уже прошел, а что еще нужно человеку в его положении? Вчера в книге Артура Кестлера “Gottes Thron steht leer”, названию которой Петров у также не удается подобрать подходящий аналог (“Трон господень опустел”?), он натолкнулся на фразу, которую должен занести в записную книжку каждый командированный. Звучит она так: “Его существование все безжалостней проваливалось в щель между социальной скукой и ужасом одиночества”, и если соотносить себя с ней, то почти всегда можно найти основание для оптимизма.
Однако здесь речь совсем не об этом, а о переводе книге Любнера на русский язык. Петрову надо бы, конечно, поподробнее дать понять, кто такой этот Ханс Любнер, которого он собирался переводить, но он боялся сбиться и опять уйти в дебри, поэтому об этом в другой раз. Ну, Любнер просто весьма известный немецкий профессор на пенсии, если это вам чего-нибудь говорит. Так вот, это самое название книги, если попытаться перевести его на русский язык, должно, по мнению Петрова, звучать примерно так... Нет, это еще не перевод, а просто пояснение, поскольку до перевода дело не дошло, пусть сначала “Интер Национес, Бонн” заявит, что готово поддерживать это предприятие, тогда он и делом займется. Про “Интер Национес” Петров тоже потом расскажет, а пока все-таки о названии.

Короче говоря, название книги звучит как длинный набор прилагательных, переделанных в существительные. Ничего себе названьице, скажите вы, и будете правы, потому что, как уже упомянул Петров, субстантивирование, т.е. превращение в существительное, в русском языке не очень-то естественный процесс. Хотя и в русском есть устойчивые выражения типа “молодой” или “старый” (в армии), “мой хороший” или “мой глупый” (ласкательно), те же самые “существительное” и “прилагательное” (в лингвистике) и прочее. В немецком же это субстантивирование происходит проще простого – поставит немец впереди глагола или прилагательного артикль среднего рода “das” – и полный вперед! А не дай бог, он этот артикль поставит перед таким личным местоимением (в русском такого вообще нет), как, например, словечко “man”. Немецкий философ Мартин Хайдеггер так и поступил, и тут такое началось – вкратце не рассказать, наступил сплошной экзистенциализм (тоже словцо не для пугливых, не только студенты Петрова спотыкаются).

По правде говоря, Петров уже со своими коллегами по институту замучились обсуждать перевод заглавия, оно же должно, в конце концов, выглядеть как-то удобоваримо, сейчас всякое название нуждается, как говорится, в “коммерческом звучании”, а то не будет продаваться. Сами понимаете, гонорар – дело не последнее, что тут объяснять.

В телевизионной комнате в это время давали двухчасовые новости, и Петров, слегка волнуясь, спустился вниз. На Каширском шоссе накануне взорвали второй дом, а в Ясенево, через дом от его собственного, нашли взрывчатку. Однако все новости из России исчерпывались печальным известием о трагедии в семье Горбачевых, что заслонялось широким освещением визита в Германию нового израильского премьер-министра. Петров как раз листал текст доклада Любнера “Медитации о юморе и христианстве” и натолкнулся на шестой странице на примечательную типологию шуток. В ней, помимо прочих, были: “шутки по поводу определенных общественных классов (о крестьянах, горожанах, аристократах), шутки об определенных профессиональных группах (врачах, священниках, бюрократах), шутки по поводу определенных общественных типов (из высшего общества, феминисток, уголовников), определенных народностей (фризские шутки, баварские, еврейские), об определенных нациях (американцах, немцах, французах)”. С немецкой пунктуальностью господин Любнер определил немцев в нацию, а евреев – в народность, видимо, забывая, что у последних не только значительно более древняя история, но и собственное современное государство, премьер которого как раз наносит официальный визит в Германию. Вот что значит не смотреть новостей!

В названии книги Любнера, которое по-немецки, как считал Петров, отлично звучит – здесь вам и глубина, и значительность, и даже трагизм, - отразилась целая группа проблем, часть из которых нашла свое теоретическое выражение в работе. (Ну, это прямо как абзац из будущей рецензии, хотя по-другому трудно и сказать. В конце концов, должен же научный язык иметь выразительные преимущества в особых случаях?) В общем, название с подзаголовком – как целая аннотация к книге. Во-первых, “вытесняемое”. Петров сразу вспомнил, как трудно немцам было справиться с исторической памятью о тех двенадцати годах, когда у власти были “наци”. Современные немцы стали считать, что надо забыть о пресловутом “комплексе немецкой вины”, потому что нацисты были давно, а сейчас в Германии царит образцовая демократия. Кроме того, пострадавшие от режима получают компенсацию как от государства, так и от отдельных предприятий. Вот “Фольксваген”, выпустив “трехлитровую” экологическую малолитражку, разгоняющуюся за 10 секунд до 100 километров, решил что-то заплатить своим бывшим подневольным рабочим, угнанным в нацистский рейх в годы войны. Опять-таки евреям все еще позволяют эмигрировать в Германию и предоставляют им немецкое гражданство – не валяется, так ведь? В общем, было, а теперь хватит, забыли, нечего терзаться, надо дело делать, “евро”, того и гляди, с долларом сравняется. Поэтому-то и само понятие нации не в чести, дескать, напоминает. Ну и так далее.

Однако и научный анализ, и повседневный опыт убеждал Петрова, что от понятия этого никуда не деться, вот Любнер и называет его “неизбежным”. Иначе не понять, почему люди, совсем не знакомые друг с другом, живущие в разных странах, не слишком похожие этнически и порой даже говорящие на разных языках, причисляют себя к некой единой общности. Здесь не обойтись известным сталинским определением нации, о котором не хочется говорить – ему в немалой мере обязаны современные национальные проблемы в России. Вот Любнер и придумывает что-то новенькое, что и немцам должно помочь осмыслить свои проблемы, и единство новой Европы обосновать, да и русским будет небесполезно. Нужное дело, Петров был готов убедить в этом кого угодно.

Последнее понятие подзаголовка “Erstrebenswertes”, которое выражено одним словом, Петров только двумя изловчился перевести, хотя и это не звучит. Наверное, Любнер хотел сказать, что человек, даже если он не обращается в явной форме к понятию нации и вообще не задумывается над этими проблемами, все же бессознательно стремится, как говорят ученые, к “национальной идентификации”, поскольку это помогает ему ориентироваться в мире, занимать какую-то социальную позицию. И в этом, по мысли Любнера, нет ничего постыдного. Человек вполне может радоваться и гордиться своей причастностью – нет, Господь с вами, не к крови – к культуре определенной нации, потому что тем самым он как бы обретает фундамент самосознания, собственную историю, душевные корни, попросту говоря. Невозможно объять необъятное, да многим это и не под силу, поэтому хочешь – не хочешь, но надо на чем-то сосредоточиться, чтобы оправдать себя за якобы хорошее знание только одного, “родного” языка, за относительное знакомство с историей лишь одной страны, за нестрогое соблюдение неких определенных религиозных и бытовых обрядов, за предпочтение “своей” национальной кухни как самой здоровой и калорийной одновременно. А если будет сплошной релятивистский культур-мультур, то люди совсем забеспокоятся, неврозы там и прочее.

Взглянул Петров тут на часы и пошел встречать Любнера. Он подъехал к гостинице точно без четверти четыре на белом “Гольфе”, принадлежащем фрау Любнер. Как он объяснил Петрову, машина загораживала въезд в гараж, где стоит его “БМВ” седьмой серии, и для простоты дела он поехал на ней. Они поднялись в скромный номер Петрова, который заслужил вежливый комплимент Любнера, - в гостинице и в самом деле недавно сделали приличный, как говорят в России, “евроремонт”. Не доверяя грамотности Петрова, Любнер взялся сам заполнять с его слов формуляр для “Интер Национес”. Надо сказать, что он при этом являл в одном лице и автора, и издательство – последнее спровоцировало некий конфликт, в результате чего копирайт вместе с остатком тиража целиком перешел в руки самого Любнера.
Формуляр-то они заполнили, но печатать договор пришлось ехать к Любнеру по причине отсутствия у Петрова принтера. Сразу видно, что пожилой человек за рулем, дергает, неуверенность демонстрирует, но все же как-то они доехали. По пути Любнер рассказал, как в свое время сдавал экзамен по вождению и подрезал велосипедиста, которые здесь ведут себя поистине чересчур уверенно и нахально, хуже пешеходов. Экзаменатор тогда ему сказал: “Господин Любнер, запомните: велосипедист – тоже человек!” Закончив этот рассказ, Любнер опять довольно расхохотался.

Правда, когда он рассказывает о судьбе вышеупомянутой книги, он не очень-то веселится, а она, считал Петров, по-своему примечательна. Книга Любнера была издана в австрийском издательстве и выдержала только один тираж, что, в общем, нетипично. Петров мог только догадываться, но книга, видимо, не нашла своего читателя. Националисты не обнаружили в ней того, что искали, потому что речь там идет о нации как всего лишь историко-культурной общности. Интеллектуалов же просто отпугнуло название. Поэтому и могла сыграть свою роль боязнь обвинений в национализме, которым благополучная и на первый взгляд тихая Австрия довольно знаменита. Петрову бы это и в голову не пришло, когда он повез своего русского приятеля в милый, но замученный рекламой Зальцбург – город Моцарта – обследоваться на предмет рака мочевого пузыря. Этот национализм в немалой степени питается популярностью гитлеровского мифа; а несколько лет назад по всей стране прокатились террористические акты, так сказать, малого формата. Тогда ряду известных лиц леводемократических убеждений были разосланы посылки и письма с маленькими бомбочками, которые отрывали пальцы и руки, обжигали, выбивали глаза. Кстати, сам Любнер тоже любит подчеркивать свое “австро-венгерское” происхождение, ведь он - “богемский” (пражский) немец, семья которого была изгнана из Чехословакии после войны. Имело ли при этом значение, что Любнер воевал на Восточном фронте, Петров мог только догадываться.

Любнер часто жаловался Петрову, что дискуссия, вызванная его книгой в левой немецкоязычной прессе, создала ему репутацию чуть ли не завзятого националиста, что в современной Германии не слишком приятно. Это, впрочем, не рассорило его с учеными близких ему христианско-либеральных убеждений и даже сыграло роль своеобразной рекламы. Умные люди понимали, что нельзя не обжечься, прикоснувшись к такой “жареной” теме, где каждое слово – как блин с одинаково подгоревшими сторонами.

Любнер присел к своему компьютеру и стал править текст договора, потому что изменилось форматирование – у него был немецкий вариант программы “Word”. Петров хотел послать в “Интер Национес” все бумаги уже завтра, чтобы не опоздать на осеннее заседание. Наверное, надо бы объяснить, что это за “Интер Национес” такое, а то звучит прямо как IV Интернационал. Если не вдаваться в детали, то это немецкий фонд, который способствует переводу немецких книг на другие языки. Любят, любят свою культуру немцы и не жалеют на нее денег. Оказывается, патриотизм возможен даже без нацизма и коммунизма.

Любнер, не отрывая глаз от компьютера, поинтересовался моим мнением о его докладе. Петров не удержался и поделился своими сомнениями. После легкого замешательства Любнер спросил:

- Что же, по-Вашему, еврейские шутки нужно преобразовать в шутки о евреях как нации? Но вот за это у нас как раз голову и снимут. Смеяться над евреями после Аушвица... Нет, это невозможно. -

- А смеяться над евреями как народностью позволено? -

- Дорогой господин Петров, еврейские шутки придуманы в основном самими евреями, и в них проявляется как самоирония, так и гордость своим умом и находчивостью. В этом смысле “еврейские шутки” - это шутки о немцах, русских или американцах, они принципиально отличаются от “шуток по поводу евреев”: последние недопустимы, по крайней мере, у нас. -

И он рассказал анекдот, русский вариант которого уже был знаком Петрову.

Едут в поезде немец и еврей. Время обеда. Немец вынимает из сумки здоровенного жареного гуся, а еврей - небольшую рыбку. - Как, это все, что у вас с собой на обед? - презрительно спрашивает немец. - Мне хватит, - отвечает еврей, - в рыбе очень много фосфора, а это полезно для мозгов.-

Поразмыслив, немец предлагает обмен. Еврей, для порядка поколебавшись, соглашается. Немец мгновенно проглатывает рыбку, но сытости не чувствует. Еврей же с удовольствием поедает гуся.

- Похоже, вы меня надули, - бормочет немец.

- Ну, наконец, подействовало! -

Здесь они оба с облегчением захохотали, и Петров перешел к другому замечанию, обращая внимание Любнера на анекдот о враче.

Приходит к врачу дама.

- Господин доктор, порекомендуйте мне противозачаточное средство. -

- Пожалуйста. Съешьте яблоко. -

- До или после?

- Вместо!

Здесь Петров заметил, что дама должна спрашивать доктора не просто о противозачаточном средстве, большинство которых не дает гарантий, а об абсолютно надежном противозачаточном средстве, только в этом случае доктору позволительно ответить именно так. Любнер с удовольствием принял его поправку.

День клонился к вечеру, когда Петров вылезал их Любнеровского “БМВ” у дверей гостиницы. Конечно, немножко завидно, что машину можно эксплуатировать двенадцать лет, наездить сто тридцать тысяч и едва ли на треть использовать ее ресурс. В этом есть какая-то тайна, подобная той, что сопровождает древнюю нацию сквозь все перипетии ее истории и не дает ей исчезнуть с лица Земли. В ожидании новостей Петров спустился в телевизионную комнату. Там шла оживленная беседа на русском языке между татарином, казахом, литовкой и немцем. Оказалось, что Петров уже пропустил сообщение о бомбардировках боевиков в Грозном, которые убеждали в начале нового витка Кавказкой войны.

- А как вы себе представляете независимость Чечни? - спорил татарин с литовкой. - Позволить и дальше истреблять живущих там россиян, спокойно организовывать похищения и теракты, агрессию против Дагестана и Ингушетии? -

- Но ведь чеченцы не хотят быть в составе России? Разве можно их заставлять? Пусть тогда живут самостоятельно, - не сдавалась независимая литовка.
Немец спросил Петрова о его занятиях, тот ответил и сделал ему комплимент по поводу его русского языка. Немец был библиотекарем по профессии и изучал множество языков - французский, испанский, португальский, английский, русский.

- Это у вас хобби или как-то связано с научными занятиями? - спросил Петров.

- Я занимаюсь исследованием путевых заметок и дневников – в частности, французов в Бразилии и России, - был ответ. - Меня интересует образ “другого” в европейском национальном самосознании. Мне даже удалось подготовить книгу изображений бразильских индейцев французскими миссионерами – очень интересный иллюстративный материал по данной теме. Если хотите, я пришлю ее вам в Москву. -

Петров написал свой адрес на клочке бумаги и в свою очередь пообещал выслать ему кое-какие свои работы. Потом Петрову захотелось есть, и он попрощался. Его еще ждала работа над главой о концепции онтологической относительности и ее следствиях, одним из которых является тезис радикальной непереводимости с одного языка на другой.

Прошла неделя, но точного перевода названия книги Любнера Петров так и не придумал. А может быть, им и вообще денег не дадут? Он решил называть ее пока просто по-немецки, он весь уже примерно знал, что это означает – нация.