Музыкант

Затих последний торжественный аккорд, не оставивший однако должного впечатления. Не защемило сердце, не выступили на восторженных глазах слезы, не воспрял дух. Какая-то идея витала в воздухе, отчаянно пытаясь обрести четкие формы, но что-то ее безжалостно сдерживало, и она обречена была угаснуть в тяжелой тишине. Все молча отключили усилители, убрали инструменты и так же тихо вышли на улицу. Гараж, в котором они репетировали, погрузился во тьму.
 Позже он ехал домой на стареньком, доживающем свой век "Урале". Мысли, посещавшие его на репетиции отошли куда-то в глубь сознания, уступив место обреченности. Он ехал по пустой ночной дороге и находил в ней свое успокоение и даже в чем-то смысл жизни. Стороннему наблюдателю он мог показаться ангелом, летящим вдаль, и прекрасный его лик, освещенный полной Луной, нисколько не выражал той бури эмоций и мыслей, того водоворота терзаний, горя и обиды, нещадно терзавших его душу. Но все это было вскоре вытеснено одним единственным чувством, нет, не чувством - скорее состоянием. Он был причастен к чему-то прекрасному и великому, тому что возвышает над жалкой и скудной повседневностью, по тому что никак нельзя это понять, но только почувствовать. И не видел он ничего, кроме такой близкой и, казалось бы, родной Луны и пути своего. И кто теперь вспомнит что тогда так не кстати подвернулось на его пути, и было ли там что-нибудь вообще. Какая-то неведомая, дикая сила выдернула его с сиденья и безжалостно швырнула на асфальт...
 Он стоял и смотрел на тело, словно тряпичной куклой брошенное на дорогу. Шея была неестественно вывернута, а в изуродованном лице он с ужасом узнавал самого себя. Наконец он не выдержал и отвернулся. Только теперь он заметил стоящего позади него человека. Облачен человек был в длинный, до самой земли, черный плащ, застегнутый до подбородка. Черные длинные развевающиеся волосы напоминали вечнонезатухающее черное пламя. Но более всего поражали глаза человека: большие, черные, они были обращены к нему, но смотрели куда-то сквозь него, не на распростертое тело, не на черный ночной лес, не вдаль, за линию горизонта. Но они и не казались слепы, они словно видели всех и вся, не замечая однако ничего достойного внимания их владельца.
 - Чего ты хочешь, - спросил черный человек.
 Ответом же было непонимание и удивление. Тогда черный человек протянул руку и, взяв его за плечо, повел вдоль дороги. Вдали от тела напряжение спало и уже ничто не мешало беседе.
 - Ты все время чего-то ищешь. Чего? Славу или свободу мысли?
 - Конечно славу, - ответил он и подумал: "И в самом деле, сколько ж можно?", - любой творец жаждет признания.
 - Слава и признание не одно и то же, - возразил черный человек.
 - А в чем же разница? Я не понимаю.
 - Я мог бы объяснить, но ты не поймешь. И не поверишь. Так уж вы устроены: для познания всегда нужны время и обстоятельства.
 Они остановились. Он посмотрел задумчиво на черного человека и подумал: "Наверное Бог", а тот смотрел всевидящим взором в никуда.
- До встречи, - словно нехотя бросил черный человек.
 И в тот же миг душа вернулась в тело: он лежал на дороге, израненный, измученный, живой.

***
Затих последний торжественный аккорд. На мгновение воцарилась тишина. И вдруг зал взорвался сотнями восторженных голосов. Но на лицо его была наклеена неискренняя,
натянутая улыбка, а глаза с холодным презрением и потаенной ненавистью смотрели на бушующую толпу, которая, он знал, будет безумно счастлива, даже если он назовет ее стадом баранов, кем он их, по сути, и считал. Но концерт был окончен, и он нетерпеливо зашагал за кулисы, хотя знал, что и там покоя не найти: туда уже просочилось несколько журналистов, но лишь один, избранный, будет допущен к нему. Сегодня им оказалась девушка лет двадцати пяти, в потертых синих джинсах и не менее потертой коричневой кожаной куртке. Она поздоровалась хрипловатым прокуренным голосом и заспешила за ним в гримерку. Он вошел и сел на единственный стул, ей же пришлось сесть на корточки и положить свой блокнот на колени. Глядя снизу вверх, она начала задавать ненужные вопросы и получать на них ненужные ответы. Наконец она задала последний вопрос:
 - Как вы можете прокомментировать слухи о том, что вы продали душу дьяволу за славу?
 Он изменился в лице: скулы стали жестче, словно были они вырублены из камня, а взгляд стал настолько пронзителен и тяжел, что девушка готова была сжаться в комок, забиться в самый дальний и темный угол, лишь бы только не ощущать на себе более этого взгляда. Но уже через долю секунды он расслабился и обессилено произнес:
 - Вы же взрослый человек. Должны понимать.
 Она кивнула, закрыла блокнот и выскользнула за дверь.
 Через час его нашли в гримерке, повесившимся на гитарном ремне...
 ...По дороге шли двое. Они не спешили, по тому как для одного время уже не было важно, а для другого его и не существовало вовсе.
 - Я хочу вернуть все, как прежде, - сказал первый.
 - Ты хорошо подумал, - как-то по-дежурному спросил второй, вложив в вопрос некое подобие иронии.
 - У меня было много времени.
 - Что ж, это был твой последний шанс, - теряя всякий интерес к своему собеседнику сказал второй и бросил в пустоту, - Как же скучно!
 Но этого уже никто не слышал. На черной дороге, идущей их ниоткуда в никуда, остался один только черный человек. И даже Луна не выглядывала из-за черных туч.

***

В одном из тех гаражей, что сотнями селятся в окраинах городов, играли они, и никто их не слышал, и никто о них не знал, и были они счастливы.