Крематорий

«…Научи себя быть светом там, где тьма,
Рекой беги по стонущим пескам,
Но заклинаю я самым чистым и святым:
Ни мира ни любви у сильных не проси…»
-«Заклинание», Сергей Маврин


 Сегодня у него был первый день на новой работе. Шел он работать в крематорий. А что? Работа как работа, не лучше и не хуже остальных, а главное нужная. Вот уборщик сор убирает, потому как свойственна человеку чистоплотность и очень некомфортно в грязи обитать. А еще человеку свойственна память предков, хотя бы не столь отдаленных по времени. И когда у кого-то умирает близкое ему существо, не всякий готов зарыть его в землю. Кому-то мешает религия, кому-то его личная мораль, а кому-то и воля самого усопшего. Но не об этом, собственно, речь.
 Итак, сегодня у него был первый день на новой работе. Крематорием оказалось старое одноэтажное здание из кирпича, облицованное некогда, да только эта облицовка сохранилась лишь частично. Деревянная облезлая дверь на входе оказалась незаперта. Отворившись с протяжным печальным скрипом, она впустила его в длинный-длинный коридор с одной единственной дверью в конце. Из окошка над входом падал белый свет, растворяясь в коридорном мраке. Путь по коридору оказался много больше, чем он думал. За толстой черной дверь, с потемневшей от времени ручкой оказалась небольшая комната. С потолка на витом проводе свисала одинокая лампочка, освещавшая комнату легким рассеянным светом, безуспешно боровшимся с тенями в углах. В одном из этих углов поселился старенький деревянный стол с двумя стульями, а на столе стоял подсвечник со свечой, света которой хватало лишь на освещение бутылки да двух граненых стаканов, видимо давно не мытых. На одном из стульев сидел старик. Был он сух, сутул, волосы его были черны, густы и неухожены. Одет старик был в старую вязаную жилетку коричневого цвета и темно-синие спортивные штаны с белыми полосками по бокам. Всевидящий взор его был направлен на пламя свечи. Зачем же здесь свеча? – спросите вы. А черт ее знает. Видимо кому-то нужно живое ее пламя.
 Старик посмотрел на вошедшего и добродушно произнес:
- А, здравствуй, - пододвинул стул, - присаживайся, гостем будешь. Праздник у меня сегодня великий. Выпьем!
 Он наполнил стаканы и пододвинул один из них гостю. Тот был не против, лишь спросил:
- День рождения?
- Скорее наоборот.
 «Это как?,- удивился про себя гость,- Должно быть оговорился». Затем протянул старику свой стакан.
- Не чокаемся,- бросил тот.
 Гость безразлично пожал плечами и выпил. Как и ожидалось, в стакане оказалась водка. Тут же на столе появились малосольные огурчики, сало и хлеб.
- Живем!,- обрадовался гость.
 Закусили. Старик улыбнулся и как-то по-отечески окинул взглядом комнату.
- Свыкся я здесь. Уж который год работаю – хоть убей не вспомню. А скольких я за те года-то повидал!
- Да на мертвецов особо не насмотришься. Лежит себе бревном и слова не скажет.
- Ну да мертвец не мертвец, а общению то не помеха.
- Что ж ты, старик, с мертвыми беседовал?
- С душами. Улыбаешься? Ну, так оно и понятно. Ты просто пока многое не видишь и многого не знаешь. А душ тут много побывало… Всякий хочет жить, а перед отходом в мир иной особенно. Это кого в землю зароют сорок дней гуляет, а кто сожжен будет - всего лишь одну ночку. И как тут не пожалеть, как не выслушать? Ведь каждая душа и душонка сочувствия достойна, ибо «злых людей нет на свете». А по смерти, к тому ж, всякий кается и всякий равен пока. Это потом - кто куда… Знаешь… Здесь как нигде учишься понимать людей. Человек – рассадник противоречий, научиться его понимать невероятно трудно, но необходимо.
 Вот был тут один, бывший священник. Молодой он был, помню я его спросил от чего ж его Туда-то призвали. Он смотрит на меня и видно – плакать хочет, да не может. Говорит так, сдавленно: «Я, брат, думал много. Думал о том, что человечество перестало себя ценить. А зря, ведь если жизнь – чудо, то разумная жизнь – чудо еще большее. И пусть она пока лишь паразит на небесном теле, пусть, но люди движутся. Пусть не все, но в большинстве своем. Каждое потрясение, каждый взрыв эмоций дает толчок человечеству, и оно карабкается вверх, обдираясь в кровь, срывается и вновь ползет все выше, выше, выше. Но почему же тогда люди обосабливаются друг от друга, отгораживаются стенами ложного непонимания? Связи между ними рвутся одна за другой, и уже вскоре будет не человечество вовсе, а человек, один на один с будущим, а испокон веков известно: вместе мы – сила. Вместе, но не по одному.
 Да, человечество перестало себя ценить, и ему нужен новый толчок, новое обстоятельство, но ни обстоятельства, ни времени на его поиск нету. Нужно что-то делать. Но что? Каждый день я видел десятки людей, безразличных друг другу, живущих своими проблемами, своими пороками. Для них не было ни «вчера», ни «завтра», было лишь сегодня, сейчас, сиеминутно получить, урвать, обобрать, завладеть, погнаться за чем-то, поймать и съесть немедленно, чтобы никто не отнял. И за этой ежесекундной погоней, за обыденной человеческой суетой лишь единицы замечают горький трупный запах. И даже эти единицы стараются его забыть, скрыть за пеленой бытовых проблем, потому что они понимают: разлагается человек.
А я молил, искал, требовал силы, чтобы изменить хоть одну-разъединственную душонку. И Бог дал мне силу! И я вершил. Я делал людей гуманнее, добрее внимательнее к другим, сплочал их!»
 Он строил свой идеальный мир. Но он просчитался. Он вывернул наизнанку душу убийцы, последнего подонка, и когда тот прозрел то… повесился. Рухнул идеальный мир, а тот священник, претендовавший на роль ангела, в мгновение ока стал чертом, ибо привел человека к самому страшному греху – самоубийству. Где-то он сейчас?..
 Старик задумчиво смотрел сквозь пламя свечи. Пожевав губами, он продолжил:
- А иной был, с виду, малодушнейшим типом. Он тоже понимал всю опасность, нависшую над Человеком, но ничего не делал. Наоборот: обособился от всех, оборвал все, что соединяло его с обществом и, как итог,- стал бродягой. Почему? В душе романтик, он лишь мечтал. Он говорил мне: «Я смотрел из окна на чистое ночное небо, на две самые яркие звезды, а им не было до меня ровно никакого дела – были они заняты погоней. Одна убегала, другая догоняла, и так из ночи в ночь, из года в год, из века в век. Да что там век? Это для нас величина, а для звезд, с их миллиардами, что мгновение. Всего мгновение, а мы уже разительно изменились: сменились два поколения, устои общества, мораль, внутренний мир и восприятие внешнего. А звезды те же: все так же греют, все так же играют в догонялки…
Ну как, как я мог идти против вечного, великого? Да, я трус. Я понимал, но боялся своего знания, ибо я возненавидел людей. Вот по этому я и отрекся от них. В одиночестве, в своем добровольном изгнании я снова учился любить нас.»
 Знаешь, мне кажется у него получилось. И ушел он от нас с чистой совестью и легкой душой.
Старик вздохнул и налил еще. Выпили молча.
- Да, много судеб я здесь узнал. Вот соберусь, как-нибудь, и напишу их.
Старик тяжело поднялся:
- Засиделся я тут с тобой, а меж тем светает уже.
Гость, посмотрев на часы, с удивлением отметил, что уже и вправду очень ранний час. «Как время летит!», - подумал он. Старик неспеша мерил комнату короткими шагами, а гость следил за ним мутнеющими глазами. Старик казался ему каким-то… прозрачным что ли? «Крепка водочка», - усмехнулся про себя гость, однако вскоре в его голове вспыхнули подозрения, что это не с ним что-то происходит, а со стариком, потому как вся обстановка комнаты не мутнела, а была видна весьма отчетливо. А меж тем фигура в центре комнаты таяла на глазах, и вот уже одно лицо едва угадывалось в рассеянном свете. Старик, посмотрев на гостя, чуть слышно попросил: «Помяни меня»,- и исчез совсем.
Потухла свеча.

***

Приписка от автора.
Однажды, придя на работу я обнаружил на столе некоторые перемены: свеча, которую я никогда более не зажигал, горела ярким, веселым пламенем, а рядом лежала рукопись, подписанная заглавными буквами: «СУДЬБЫ».