Монолог

МОНОЛОГ

Мне уже шестьдесят с хвостиком. Пожалуй, лукавлю: не с хвостиком, а уже с хвостом. В общем, пребываю в «золотом возрасте». И какой юморист выдумал это словосочетание «золотой возраст»? Что у нас может быть золотого? Разве что единственная коронка на единственном натуральном зубе.
Приехала я в Израиль в 91-м с сыном, невесткой и внучкой. Поселились в центре страны в маленьком городишке. Прожили вместе около двух лет. Молодые освоили язык, прирабатывали не по специальности. И сын, и невестка художники-архитекторы. Разослали они письма по всей стране. Пришло приглашение на собеседование из Иерусалима. И вскоре они переехали туда. Уговаривали меня ехать вместе с ними, но я отказалась: я уже привыкла к этому городу, к этой съемной квартире, обзавелась друзьями моего возраста. А там? На новом месте? Город большой. Пойди найди себе подобных. Сын с невесткой будут работать, у них появятся друзья, сослуживцы. Сонечка, внучка, идет в армию. Лучше пусть приезжают в гости. Буду рада.
… И вот прошло около трех лет. За это время я всего один раз побывала у своих. И они приезжают не часто. Я их понимаю. Работы много, и в свободное время есть чем заняться. А мне плохо. Мне очень одиноко. Я не живу. Я доживаю. Просыпаешься утром. Солнце заглядывает в окно. Небо синее-синее. А тебя ничего не радует. Чем заполнить длинный-длинный день? Пойти в центр? Жарко! (Или проливной дождь). Да и ноги в последнее время стали болеть. Телевизор? Газеты? Да- же к книгам, которые когда-то были моей ненасытной любовью, обращаюсь редко: стала хуже видеть, нужно менять очки, а это проблема, на новые очки требуются большие деньги… Правда, хожу в ближайший клуб, занимаюсь с детьми английским. Но и это большой радости не приносит. Самое страшное, когда случайно увижу себя в единственном в доме зеркале. Кто это? Я?
И невольно приходят на память строчки Анны Ахматовой:
…О, жизнь без завтрашнего дня…
А помнишь, были мы людьми
Еще вчера, еще недавно.
Подумать только, как бесславно
Во что-то превратились мы.

… А была я красивой. Очень красивой. Как волнительно было идти по улицам родного города и чувствовать на себе пристальные восхищенные взгляды муж- чин! Природа одарила меня не только красотой. Я была далеко не глупа, хорошо танцевала, неплохо пела, знала много стихов наизусть. Мне едва исполнилось восемнадцать, когда после окончания школы я решила по- ступать в школу-студию при драматическом театре. И поступила. Успешно прошла все три тура: пела, танце- вала, читала басню, стихи, прозу, исполнила мимическую сцену. А проучилась в этой престижной студии всего полтора месяца.
… Практические занятия по постановке голоса про- водил маленький лысый человечек. Он учил нас правильно дышать. Вот он подошел ко мне. Я встала. Он обнял меня, прижался ухом к верхней части живота. Я читаю: «Буря мглою небо кроет…» и т. д. А он слушает, правильно ли я дышу. И тут я опустила глаза и по- смотрела на него сверху. Вижу его пунцовую голову, с лысины катятся капельки пота. И так мне противно стало, что я крикнула: «Отпустите меня!» Он, кажется, не совсем понял, а может быть, даже и не слышал меня. Я с трудом оторвала от себя его липкие руки и выбежала из аудитории. Больше его занятия я не посещала. Меня вызвали в деканат. Отругали. Пригрозили. С тех пор в студии я не появлялась. Так и не стала я актрисой.
А в следующем году я подала документы в педагогический институт на английское отделение. Шел пятдесятый год. Антисемитизм процветал и на государственном, и на бытовом уровне. Родные, друзья меня предупреждали: «Не поступишь! Евреев на этот факультет на пушечный выстрел не пускают». А фамилия моя типичная Выгодман. Секретарь, выписавшая мне экзаменационный лист, букву «а» в моей фамилии скорописью написала как «я». Получилось Выгодмян. И на всех вступительных экзаменах меня вызывали: «Выгодмян!». Я не поправляла. Ко мне не придирались. Оценивали объективно. Я набрала высокий балл и про- шла по конкурсу.
До института я добиралась трамваем. Каждое утро среди ожидающих на трамвайной остановке я видела высокого смуглого мужчину, одетого скромно, но элегантно. Я заметила, что время от времени он поглядывает в мою сторону. Мне это льстило, хотя показался он мне далеко не молодым. Мы ехали с ним одним маршрутом, но я выходила из вагона раньше.
Однажды холодным дождливым утром я не увидела его на остановке. Не было его и в следующее утро. Может быть, он стал ездить другим трамваем, в более позднее время? Рискуя опоздать в институт, я дождалась другого, но мужчина не появился. Прошла неделя. Мне было грустно: очень хотелось увидеть еще этого человека, с такими пристальными серыми глазами. И вскоре я увидела его и невольно улыбнулась. И он улыбнулся мне, как старой знакомой. В вагоне мы раз- говорились. Он приболел. У него есть еще немного времени, и он, с моего разрешения, проводит меня до института. Я разрешила. А под Новый 1952 год мы поженились.
Леонид был старше меня на четырнадцать лет. С первых до последних дней находился на фронте. Получил несколько ранений, контузию. Все тело в рубцах. До сих пор осколок у самого сердца: врачи не решились тронуть опасно. Родителей, жену, дочерей фашисты расстреляли в Белоруссии. Леонид талантливый конструктор-изобретатель. Работает в конструкторском бюро. Его именем названы приборы в авиационной промышленности. Всем лучшим во мне я обязана ему. Это он научил меня быть терпимее, добрее, скромнее. Это он научил меня понимать настоящую музыку, это он научил меня отличать подлинную живопись от модной, но проходящей. Он познакомил меня с поэзией Гумилева, Цветаевой, Мандельштама и других, о которых я представления не имела, так как они просто были запрещены. С ним было всегда интересно. Часто к нам приходили его друзья. К их приходу я всегда готовилась: стол был красиво накрыт, блюда самые изысканные, приготовленные по особым рецептам. Гости хвалили хозяйку, я была счастлива, а муж с улыбкой шутил: «ЗА ЧТО и держу!»
Арестовали его двенадцатого января 1953 года, а тринадцатого января на первом допросе он умер от сердечного приступа. Я была беременна на седьмом месяце. Не знаю, что было бы со мной, если бы не друзья. Я плакала днем и ночью. Я не хотела жить. Но во мне уже шевелилась новая жизнь. Это был ЕГО ребе- нок. Я была обязана жить ради него. Сына я родила пятого марта, в день смерти Сталина. Итак, в двадцать три года я стала вдовой. Было очень тяжело. С двух месяцев отдала сына в ясли. Кормить грудью мне его не надо было: молоко исчезло, когда сыну едва минул месяц. Был он неспокойным, крикливым, плохо спал. Часто болел. В общем, на его здоровье отразилось мое состояние последних месяцев беременности. Но шли годы. Сын подрос, окреп. Я закончила институт, аспирантуру. Стала работать в одном из институтов переводчицей. Закончил институт и мой сын. Женился. Появилась внучка Сонечка. Мы с ней очень подружились. Мне, а не родителям она рассказывала все свои секреты. В это время и сын, и невестка увлеклись иудаистикой. Это они настояли на отъезде в Израиль.
Ну а моя личная жизнь? Ведь прошло уже сорок три года со дня смерти мужа! Мудрые предки заметили: «Не родись красивой, а родись счастливой». Я вела светский образ жизни. Меня приглашали как переводчицу на официальные встречи, на званые обеды, я даже ездила за границу, сопровождая высокопоставленных особ. И «особы», и многочисленные друзья, и знакомые добивались моего расположения, но… Каждый раз я вспоминала своего мужа. Его умный взгляд. Его добрую улыбку. Его интеллект. Сравнивала. И эти сравнения были не в пользу моих «соискателей». Вот так я и осталась одна. Жила с семьей сына. Любимая работа, поездки по стране и за границу, интересные встречи. В свободное время, а его было очень мало, чтение литературных новинок, на русском и английском. Наверно, я специально себя так загружала, чтобы не остаться сама с собой, со своим одиночеством. Меня оставили на прежней должности и тогда, когда я должна была выйти на пенсию. Работала до самого отъезда в Израиль. И вот здесь остро почувствовала, что я одинока, что я стара, что все в прошлом, что будущего нет. Правда, среди моих подружек есть такие, которые сумели здесь найти себе пару. И ничего, живут, помогая друг другу во всем. Говорят, легче живется. Возможно. Но я, встречая мужчин моего возраста, почему-то всегда вспоминаю персонаж райкинской миниатюры: «Если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке, то со мной еще очень можно… поговорить».

… У меня есть наручные часы. На них гравировка. Эти часы награда мужу от министра за очередное изобретение. Я пользуюсь ими, но у каждой вещи есть срок. Вот и часы эти то отстают, то бегут вперед, то вообще останавливаются. Понесла их мастеру. Он смеется: «Ваши часы нужно давно в музей древностей от- нести». Рядом со мной стоит невысокий пожилой человек, выбирает ремешок для часов. Обращается ко мне по-русски:
 Разрешите мне посмотреть ваши часы.
Смотрит. Читает гравировку.
 Такие часы грех выбрасывать. Если вы мне доверите, я их попробую починить.
Я доверила. И Борис (так звали моего нового знакомого) через день вернул мне часы. Они были как новые.
Мы гуляли по городу. Вечер был чудесный: теплый, со свежим ветерком. Как-то незаметно стали рассказывать друг другу о прожитых годах. Борис похоронил жену уже здесь два года назад. Болела недолго, но тяжело рак легких. Дочка с семьей в Канаде. Он по специальности врач-кардиолог. Здесь помогает ветеранам войны, ведет приемы, консультирует. Мне понравился его мягкий голос, его умение слушать, его ненавязчивость. Мы стали с ним встречаться. Тем для бесед было нескончаемо много. Иногда он был не согласен с моими выводами и тогда очень умно, убедительно, логично доказывал свою правоту.
Вот уже больше полугода, как он переехал в мою квартиру.
Теперь с вечера я планирую меню на следующий день. Что-нибудь очень необычное, очень вкусное. Я люблю исподволь наблюдать, с каким аппетитом поглощает Борис все, что с такой любовью я приготовила.
Утром в окно заглядывает ласковое солнце, а небо синее-синее. А впереди день, наполненный беседами, совместными прогулками, поездками на экскурсии. Иногда навещаем семью сына. А весной задумали по- ехать в гости к его дочери в Канаду.
У Бориса золотые руки. Он сделал прекрасный стел- лаж для книг, вертящийся столик под телевизор и многое другое. В нашей съемной квартире очень уютно. Друзья хвалят Бориса, его умелые руки. А я смеюсь:
 ЗА ЧТО и держу!