Застывшая аллея

Памяти Сергея Червинского

Memoria est, per quam animus repetit illa, quae fuerunt, thesaurus rerum inventarum.


Сергей не спеша начинал один из самых на его взгляд лучших дней в своей жизни. За окном мягко порошил снежок, горячий завтрак уже ожидал на столе. Он состоял из хорошо прожаренной, обильно сдобренной специями пикантной свиной лопатки и хрустящего печеного картофеля, покрытого золотистой с коричневыми прожилками корочкой. Сегодня день отдыха. Можно не торопясь принять ласковый, беспечно журчащий, шелковистыми струйками сбегающий по выспавшейся коже душ. Можно не бриться и не портить волосы химически чрезвычайно активными и до крайности агрессивными средствами для укладки. Да и фен сегодня не понадобится.
Все-таки подобные курьезы его работы – внезапный выходной посреди трудовой недели – иногда бывают очень даже кстати. Еще вчера он весь в мыле доделывал последнее задание, а сегодня – умиротворенное спокойствие и беспечность, дарованные ему его собственным усердием.
Нет, ошибкой было бы думать, что работа кончилась. Она, надо сказать, никогда не кончится. Но сейчас наступил один из тех редких дней, когда нет никакой нужды с первым лучиком позднего зимнего солнца включать компьютер, срочно звонить партнерам и коллегам, тыкаясь еще сонным пальцем в неуловимые кнопки телефона, бежать в гараж разгребать тяжелый рыхлый снег перед воротами и потом задыхаться чадом замерзшего за ночь мотора.
Наоборот, все можно делать неторопливо, вальяжно, в полруки и в полсилы, оставив многие досужливые заботы дню буднему. Медленно разогреть на настоящем огне, а не в искусственной турбореактивной микроволновке пищу, заварить свежий душистый чай, послушать псевдоновости – изо дня в день, из года в год одни и те же, включить тихую музыку и облачиться не в отторгаемый всем телом строгий деловой костюм, душным панцирем спирающим грудь, а в просторные как бы спортивные штаны (хотя спортом-то он уже и забыл когда занимался, разве что считать спортом секс), свободную футболку, не стесняющую движений, уютную полушерстяную кофту и чистошерстяные с затейливым скандинавским орнаментом носки.
 В таком виде он плавно, как говаривали в старину – будто пава – проплывет на кухню, расположится на удобном стуле и с чувством с толком с расстановкой, тщательно пережевывая каждый кусочек, позавтракает. Потом достанет из небольшого деревянного ящичка, украшенного живописными узорами в карельском стиле сигару, припасенную специально для такого случая.
Аккуратно, чтобы не развернулся нежный, податливый покровной лист, при помощи обожаемого никелерованно-патинового ножа-гильотины почти на полную ширину срежет ее запечатанный конец. Прикурит сигару от газовой зажигалки (ни в коем случае не от спичек – сразу захлебнешься кислым серным привкусом) и сделает несколько пробных затяжек, чтобы убедиться в нормальной тяге и по достоинству оценить приторный, прочищающий разум аромат зажженного табака. Затем с размягчившейся от тепла сигары удалит бант. Не сорвет как большинство его тупоголовых знакомых, сразу же засунув сигару в рот, а осторожно, можно сказать, трепетно, как снимают одежду с бесконечно любимой кроткой и покладистой женщины, снимет этикетку. Причем только после того как будет на все сто процентов уверен, что сигара достаточно мягка и снятие этикетки не повредит ее целостности.
Хотя нет, зажигалка - это тоже в некотором смысле моветон, сегодня такой день, когда можно и даже нужно использовать самое идеальное – кедровую лучину. Держа пламя под углом, Сергей покрутит сигару перед ним, делая короткие, едва ощутимые затяжки.
Пауза. Буквально несколько секунд терпения, прежде чем приступить к наслаждению. Ее необходимо сделать и сегодняшний неторопливый день, способствуя этому, позволяет испытать блаженство всего таинства сполна. Сигара должна остыть, чтобы вобрать в себя всю полноту вкуса, чтобы ее букет полностью оформился. Только тогда курильщик изведает воистину незабываемые, ни с чем несравнимые, переполненные волнующим благоговением, ощущения.
Окончив трапезу, он не будет тушить сигару, он просто отложит ее и она погаснет сама. В следующий раз можно будет снова раскурить ее, вкусив уже совершенно другой аромат – более изощренный. Букет станет крепче и насыщенней, может быть в нем даже появятся убаюкивающие миндальные нотки.
Теперь, пожалуй, имеет смысл прогуляться. Можно конечно полазить по Интернет, поискать что-нибудь веселенькое и искрометное, расслабляющее и беспардонно пустое. Может быть суровую порнографию или, напротив, возвышенно гуманитарные беседы о, скажем, теории современного искусства (бессмысленная демагогия, словоблудие, по сути, ничем не отличающееся от блуда телесного; надо же, даже слова в определениях подобрались однокоренные). Или же скачать какие-нибудь обновления, посмотреть, что такого необычного предлагает ему беснующийся, как бешеная собака, бурлящий, как вулканическая лава, ощетинившийся «джеками», штекерами и разъемами всех мастей ненастоящий электронно-виртуальный мир. Это было бы интересно, но… так похоже на работу, так похоже на повседневную рутину, лицом к лицу, наедине со светящимся, однако абсолютно мертвым монитором.
Нет, сегодня он проснулся не для этого. Сегодня он не просто хочет а, безусловно, жаждет настоящей жизни в ее пускай даже самых тривиальных проявлениях. Он соскучился по подобным вещам, по тем же самым бесцельным прогулкам. Да, именно прогулкам. Ему необходимо совершенно бесцельно побродить по занесенному снегом городу, забравшись в его самые потаенные уголки. Туда, где дома расступаются в немом танце каменного балета, застыв в мистерии фантасмагорического аттитюда, туда, где кроны деревьев, слепящие своей свежей белой одежкой, молчаливо провожают случайного путника в серебристую, искрящуюся бесконечность.
Наверно это наваждение. По представившейся ему сейчас аллее он практически каждый день ходит на работу, но даже сегодня в такой день ноги отчего-то сами несут его туда.
Сергей специально уже давно перестал ездить в свой офис на машине, и все для того, чтобы лишний раз пройтись по безупречно прямой асфальтированной дорожке в центре громадного парка. Вот уже несколько лет он не изменял этой привычке. Казалось бы за этот срок парк вместе со всеми его дорожками, аллеями, тропинками и прочими проторенными и не очень лазами должен был надоесть ему. И, тем не менее, сегодня он предпочтет любому другому уже наверняка осточертевший пейзаж, сопровождающий его серые будни.
Однако в том-то и дело - во многом благодаря именно этому пейзажу серые будни и перестают быть такими серыми. Они окрашиваются разноцветными переливами чередующихся друг за другом времен года. От зябко праздничного лилейно-молочного зимнего убранства, через глубокую прозрачную серо-голубую чистоту весеннего неба и зелень изумрудного лета, к яркому, пышному пурпурно-желтому, багрово-шафранному, бьющему через край, пламенеющему кармину осенней охры.
И жить становится светло, во много раз светлее.
Когда идешь озадаченный предстоящим собранием сквозь шушукающиеся, шепчущие о чем-то своем деревья поневоле отрешаешься от назойливой повседневности, забываешь насколько она может быть противна, развратна и похотлива. Вот небольшое озеро. Оно было таким всегда и, скорее всего, таким же и останется. Летом его окружают изнывающие от жары горожане, распластавшие свои расплавившиеся и растекшиеся тела по немного влажному, горячему песку. Зимой здесь рай для любителей подледного лова.
Одинокая лыжня, причудливо петляющая, бежит рядом и скрывается в глубине парка. Она зовет с собой, подначивает, предлагая заглянуть в таинственный, невообразимо огромный мир за пределами тропинки. И ты начинаешь верить, что мир там, в практически лесной чаще, действительно невообразимо огромен, бескраен, ведь ты ни разу не видел его и поэтому не можешь точно оценить его реальных размеров. Точно оценить?
Всю жизнь мы пытаемся предельно точно оценить миллионы важнейших обстоятельств, вербальных символов, ограниченных пространств, материальных объектов и эфемерных замыслов. А зачем? Зачем нам это, когда есть притягивающая своей неизведанностью бесконечность, пускай и существующая только в нашем сознании.
Но что есть мы и окружающий нас мир, не будь призмы сознания, пропускающей через себя действительность. Все в ней. Все через нее. И без нее никак нельзя. Вся эта замысловатая картинка с запахами, тактильной кинестетикой, звуками и прочим создана посредством волшебной призмы, разбив которую, мы в буквальном смысле лишимся себя. И действительности. Действительности, которую мы чаще всего не видим, ведь она огромна и во всем объеме непостижима простыми человеческими органами чувств, но, тем не менее, она известна нам из-за того, что она создается, а, лучше сказать, воспроизводится нашим сознанием в полном соответствии со всеми нашими представлениями о реальном мире, почерпнутыми нами где-то и как-то. И тогда становится уже непонятно, где кончается бесконечность и размывается реальность, или наоборот. Все сводится воедино, давая возможность переступить через условности, найдя неоспоримые доказательства существования безмерности, именно безмерности как места, где не нужны и не применимы любые известные и неизвестные единицы измерения. Где пространственно-временной континуум смыкает все возможные оси в точке равноденствия.
Судите сами. Что для человека, воспитанного в соответствии с классической академической системой образования, допустим, городской парк? Участок на карте, чаще всего окрашенный в зеленый цвет? Да, несомненно. Если у того же человека есть хоть капелька воображения, и он помимо всего прочего одарен еще и художественным чутьем, то в его восприятии мира зеленый участок на карте превратится в нечто вполне осязаемое, живое, трепещущее на ветру, меняющее свой облик в зависимости от настроения природы, переливающееся в сиянии солнца многочисленными озерами и щебечущее трелями диковинных птиц.
А если человек по роду своей деятельности всю жизнь занимается лесоустройством и лесной таксацией? Сплошное зеленое поле может легко преобразиться для него в замысловатый калейдоскоп лесонасаждений, с определенным процентом лесистости, рассортированных по группам возрастов и культурам, наименованиям получаемых сортиментов, изрезанный защитными вдольдорожными полосами, просеками и вырубками. Он увидит вполне осязаемые и поддающиеся просчету и инвентаризации древостои и отдельные деревья…
Но идентично ли это осязаемое, рожденное в сознании столь разных наблюдателей тому, что на самом деле присутствует в парке?
Стоп. Сергей понимал, что в своих размышлениях он заходит слишком глубоко. Не одно поколение философов поломало не одну сотню копий в безрезультатных дискуссиях и спорах о том, что есть действительная действительность и как она соотносится с реальной реальностью. Ведь понятно же, что, скажем, реальности дальтоника, или шизофреника, или параноика мало чем похожи друг на друга. И даже если не затрагивать аномалий (опять же, в какой степени мы можем считать это аномалиями), то трудно представить, что в реальности российского дальнобойщика может адекватно ужиться, да и вообще появиться Британский музей или берлинский Дворец Шарлоттенбург. А Пражский град?
Для него более актуальны испещренные рытвинами и ухабами российские дороги, возможно, какая-нибудь вполне определенная дорога, например проходящая по занесенному снегом бескрайнему полю, тонущему в иссиня черном вечернем горизонте где-нибудь на северо-западе нашей страны и связывающая Питер с Новгородом. Хотя в то же время упомянутые выше достопримечательности более чем действительны для европейских искусствоведческих кругов, ничего не знающих о российской транспортной системе. Правда надо признать, что в тех же самых кругах более чем хорошо осведомлены о Новгородском Кремле или Эрмитаже.
Так что же для него этот парк и эта алея, не дающая покоя даже в такой день. Где начинается ее бесконечность и куда ускользает реальность во время его неспешных прогулок и любования окружающей природой.
Можно сделать вывод, что разгадка где-то рядом, что и правда все проявления мира, соприкасаясь с сознанием, перетекают одно в другое, рисуя в воображении не только чудесные картины, но и формируя вполне осознанное отношение к, в большинстве случаев, ирреальным фантазиям. Следовательно, не нужно стремиться во чтобы то ни стало увидеть всю совокупность объектов, услышать всю совокупность звуков и почувствовать всю совокупность ароматов. Достаточно выдернуть из каждой этой совокупности лишь по маленькой толике, соотнести со своим знанием, или воображением, или может быть опытом, отношением к жизни, взглядами на мироустройство, философскими воззрениями, религиозной парадигмой наконец, и получить свою реальность наилучшим образом подходящую именно тебе, ведь никто другой не обладает таким же точно восприятием, каким обладаешь ты. Каким обладает каждый конкретный человек.
А, найдя идеальную реальность и уверовав в ее бесконечность, ты естественно захочешь проникнуть в нее всей душой, всем телом, свернуться в ней поудобней калачиком и задремать, беспечно посапывая в своем уютном и теперь уже бесконечном сне. Сне, в котором не властвуют физические законы, в котором отсутствует любая геометрия, а есть одна лишь, подвластная тебе относительность.
Так почему же эта аллея не может быть, если уже не стала таким местом?

Желая побыстрее с головой окунуться в беспредельность сознания, Сергей вопреки своему прежнему намерению провести весь день в вальяжной неторопливости, чрезвычайно оперативно одевается, выходит из дома, добегает до метро, садится в зеленохвостый поезд и нетерпеливо несется к своей мечте, вспоминая сладостные минуты недавних прогулок в тиши парковой аллеи.
На улице довольно морозно, но это не мешает ему, раскрасневшемуся, бодрому и полному сил, насладиться свежестью декабря.
Бесконечная тропинка, то скатываясь под горку, то взбираясь ввысь тонкой лентой, пробирается сквозь лучезарные деревья. Покой. Темп сбавлен. Он опять никуда не спешит. Бережно, как будто боясь расплескать, вдыхает обжигающий холодом воздух и размеренно вышагивает по хрустящему, скрипящему под ногами снегу. Воля. Вот она какова. Хочется раскинуть руки и закричать что есть мочи, все равно что, главное громко, чтоб затрясся мир, чтоб с веток посыпался разбуженный криком снег, чтоб он порадовался вместе с ним его необычайной и такой своевременной идее.
И не нужно, забираясь по колено в многочисленные бездонные сугробы, пытаться обойти весь парк, достаточно только идти по аллее, переводя взгляд с одного неповторимого уголка природы на другой.
Вот дятел, настоящий дятел, как положено – с маленькой красненькой шапочкой примостился на сосне. В голове возникло непонятно откуда взявшееся и очень странное слово: желна. К чему оно? Сергей первый раз увидел, как говорится, вживую эту птицу, вернее, первый раз в своем осознанном бытии, и удивился своему внезапному открытию – ничего больше кроме красной шапочки и длинного остренького клювика не напоминало ему навсегда оставшиеся в памяти рисунки из школьного учебника биологии. Не было традиционного и ожидаемого чередования черных и белых участков оперения. Где черная спинка, где черные с белыми крапинками крылья, где белое брюшко и грудка с уже черными крапинками? Да и красного или хотя бы розового подхвостья тоже нет. Вернее было что-то похожее, но более полутоновое что ли, что-то уходящее в серость и даже в шоколадную коричневость. Молодой человек замер.
А дятел, казалось, и не замечал пристального взгляда огромного и уродливого по его понятиям незнакомца. Он был чрезвычайно занят своим серьезным делом, выстукивал причудливую морзянку, извлекая, опять же по его мнению, аппетитных короедов, усачей и других – стремительной вспышкой как стрелой молнии сквозь мозг пронеслась строчка из учебника – «насекомых вредителей». Хотя для него они никакие не вредители, так, бессмысленные твари, все предназначение которых – стать когда-нибудь обедом трудолюбивой птицы.
– И как тебе только не холодно, - Сергей поежился и продолжил путь, осознавая всю тщетность своих попыток разобраться в хитросплетениях орнитологии и понять, почему же он так ошибался в своем представлении дятлов. Тешила только одна мысль – уж с белками, неоднократно виденными здесь прежде, он не даст маху.
И точно, стоило ему только сделать несколько шагов, как он сразу же увидел и, что самое главное, узнал свою подружку – маленькую, серебристо-серенькую белочку (мягкая шерстка так и играет на солнышке), застывшую, учуяв приближение чужака. Глазки-кнопочки испытующе оглядели его с ног до головы. Дернулись рыжевато-серенькие кисточки на ушках.
– Да я собственно… – Сергей замялся. Но его объяснений не потребовалось. Привыкший к людям зверек уже через мгновение возобновил свое деловитое занятие, продолжая что-то перебирать, или может быть шелушить в своих миниатюрных лапках. С чем же она возится? Уже давно нет почек на деревьях, семян, побегов, соцветий… наверно это не успевшая опасть ягодка, подмороженная крепким декабрьским морозцем и сорванная белкой с неподалеку стоящей в разухабисто красных пятнах рябины. А может кусочек коры. Сейчас она отнесет это в свое гнездо или дупло, подготовленное специально для нее новым Сергеевым знакомым - дятлом. Как же там должно быть мягко и удобно. Выстланное лишайником, мхом, травой, ветошью, оно хранит тепло долгие лютые зимние месяцы, предоставляя кров ей и возможно ее сородичам.
Каждый год в парк завозят все новые и новые партии белок, которые должны радовать посетителей демонстрацией настоящей лесной жизни, но они почему-то через какое-то время мигрируют глубже в лес, туда, где парк перерастает в заповедник и выходит за черту города.
Детишки очень любят подкармливать стремительных, резких зверьков, подманивая их хлебным мякишем или купленными загодя орешками. Но обычно наплыв людей происходит летом или еще не холодной сентябрьской осенью, сейчас же, в декабре здесь редко кого увидишь, белкам приходится рассчитывать только на свое умение и сноровку.
– Блин, и я ничего с собой не захватил, - Сергей расстроился, - извини уж, хотя… постой.
Он порылся в кармане и достал оттуда недоеденную шоколадку, которой дня два назад закусывал терпкий коньяк, поглощаемый на встрече с бывшими сокурсниками здесь же в парке.
Присев на колени, он протянул находку белке. Шельмовка опять замерла, казалось, оценивая намерения молодого человека, и, убедившись уж каким-то своим внутренним чутьем, что он не собирается причинять ей никакого вреда, и понимая, что ей предлагают нечто несравненно лучшее, чем то, что она буробит сейчас в своих лапках, отбросила свою добычу и невысокими легкими прыжками подскочила к Сергею. Не говоря спасибо (а что вы ожидали?) она энергично и в то же время как-то очень аккуратно выхватила из протянутых ей пальцев небольшой кусочек и тотчас, видно боясь, что нежданный благодетель передумает, метнулась обратно к деревьям.
Парень довольный поднялся. Он постоял еще несколько минут, наблюдая, как серенькое пятнышко мечется между деревьев, то взбираясь по их стволам, то перепрыгивая с одной ветки на другую, пока оно совсем не исчезло из поля зрения.
Записанное в сердечный архив доброе дело согрело душу. Он улыбнулся сам себе, порадовался своему поступку и продолжил путь, размышляя о том, как мало подчас нужно человеку для бесконечного, беспредельного счастья.
Окружающая идиллия расслабляла, успокаивала взведенные нервы. Стоит ли лишний раз говорить, что происходит в офисе в конце года: отчеты, отчеты и еще раз отчеты. Подведение итогов, составление планов и бюджетов на год следующий, подготовка новых стратегий и головомойные «разборы полетов» нерадивых сотрудников, внезапно всплывающие в огромных количествах и незамеченные прежде ошибки и ляпы. Словом бесконечная круговерть никчемных забот и разбирательств. Круговерть, от которой хочется волком выть.
Тем более приятен сегодняшний выходной, когда можно спокойно ни о чем таком не думать. Но все-таки он думает, думает, сравнивая мнимую бесконечность суматошных рабочих моментов с истинной бесконечностью, из которой он вырывает сейчас эту милую аллею. При этом аллея замещает все пространство, все бытие и ничего кроме нее не остается.
Только эти конусовидные вечнозеленые ели с густой жесткой, остроконечной кроной едва занесенной крупинками снега, украшенные повислыми, деревянистыми, чешуйчатыми шишками. А рядом стройные листопадные березы, правда, сейчас лишенные своего убранства, совершенно прозрачные, тонкими ломкими линиями веток разрезают бездонное небо. Стоят, тесно прижавшись друг к другу, и вместе с тем такие одинокие (подобные ему), значительно посеревшие от грязного тяжелого воздуха, спирающего дыхание, так же как и осины, тоже потерявшие в осенней пучине свои округлые неравномерно выямчето-зубчатые листики. Считается, что они поглощают отрицательную энергию. В магии осину называют деревом, отводящим смерть.
А есть ли здесь смерть? Вряд ли, здесь есть только бесконечность, застывшая на том конце аллеи, до которого кажется никогда не добраться, никогда не дотронуться до самого последнего деревца, прислонившегося к пепельно-черной чугунной ограде парка и склонившего свое чело на венчающие ее декоративные пики. И как бы ты ни бежал, как бы усердно не перебирал ногами, тебе никогда не дойти туда. Так стоит ли это делать?
Сергей огляделся. Кругом деревья, названия которых он в большинстве случаев и не знал, вернее, сами слова то он помнил – дуб, клен, вяз и так далее – но связать их с чем-то определенным, искромсано звенящим в холодной парковой пустоте, с чем-то однозначно подходящим к тому или иному бескровно серому или бледно бурому шелушащемуся и склоняющемуся на ветру, он не мог. Спутанный кустарник по правую руку. Кто ты? Можжевельник? Вероятно…. Нет, если бы сейчас было лето, и на деревьях трепыхался их беспечный наряд, он бы по форме листочков непременно узнал бы и дуб, и клен, но вяз…
Да не важно это, успокоил себя молодой человек. Смысл лишь в том, что мне сейчас как никогда покойно и хорошо, и мои знания или незнания не должны повлиять на мои ощущения, на мое восхищение этим миром, который, кажется, я творю сам для себя, который покорил меня своей привольностью, ласковой свободой и убаюкивающим спокойствием. Он никогда не кончится, он нигде не перельется в надсадный скрежет и вой настоящего, ломающего меня всеми своими силами. Мнится ли мне это или же это единственно возможная правда, на поиски которой я потратил столько себя?
Я буду идти и идти, пока в состоянии это делать, пока рядом будет хоть кто-то живой, как эти белки и дятлы, и деревья, и это умопомрачительное небо, такое многогранное и такое монотонно разное. Они помогут избавиться мне от моего одиночества, от моей тоски по бесследно потерянному раю.
А что если мне все-таки попытаться добраться до того конца аллеи?

Напрасно на следующий день его ждали на работе. И через неделю, и через месяц он не вошел как обычно радостный, безупречный, сияющий благополучием и молодостью в свой душный, пыльный, флегматично хладнокровный офис. Напрасно разрывали телефон безответным эхом взволнованные звонки сослуживцев, обращенные в пустоту. Его не было дома. Его не было нигде здесь. Он по-прежнему брел, довольный собой и окружающим умиротворяющим пейзажем по бесконечной, искрящейся миллионами проблесков тропинке. А седые деревья в полголоса кивали ему, ее слышно поскрипывая пронзительно заснеженными кронами.

И боль и страх и ненависть знакомы
Порочный опыт требующих рук
Мы все живем в утробе мертвой комы
И вырваться отсель нам не до сук.
Но кто-то может!
Память есть способность души возобновлять бывшее, хранилище изобретенного умом.