Ни о чём

  Моя первая зарисовка)
 
 Лошади умеют плавать,
 Но – нехорошо, недалеко.
 «Глория» по-русски значит «Слава». –
 Это вам запомнится легко.
 Б. Слуцкий

В начале пятого возле «Дома кино» было тихо. Робкий ненавязчивый дождь шептался с пылью, втирая её в серый аляповатый тротуар, окутывал ёлки, повисая на концах иголок в застывшей позе акробата, и еле уловимо причмокивал, когда в редкие лужицы невзначай ступала чья-то нога или босая замёрзшая лапа.
«Мой сводный брат Франкенштейн» начинался через десять минут. В холле кинотеатра держалась та же уличная ноябрьская тишина, и на её фоне неудержимая волна диссонанса выбрасывала человеческие голоса из открытой двери зала.
Я вошла. Первые ряды пустовали. В середине – горстка пенсионеров, одна колоритная пара в чёрных одеяниях, худая возвышенная женщина средних лет с сыном-подростком, а сзади – белые ликующие зубы и студенческий пар, выпускаемый из открытых ртов сидящей троицы.
 - Ай! Идиот! – кричала рыжая хохотушка с упаковкой чипсов в руках. Чипсы опутывали её со всех сторон: хрустели во рту, украшали волосы, цеплялись за щёки, расстёгивали пуговицы пальто, мешались на полу с конфетами и скорлупой от семечек и умудрились даже пристать к молодому человеку, сосущему пиво из горлышка бутылки и как бы невзначай хватающего девушку за круглую поспевающую грудь.
 - Тише!
Подруга надула пузырь из жвачки.
 - Подожди, Наташка! – шикнула рыжая и завопила ещё громче:
 -Отстань! Славик! Ну!
 - Завтра на информатику пойдёшь? – спросила Наташка.
 - К Поплавку? Ты что, рехнулась? Она утопит. Злая, как старая дева, а страшная! Ой, мать моя женщина!
 - Слушай, я такие джинсы себе купила! Отпад!
 - Где?
 - В Москве в Охотном ряду.
 - За сколько?
Подруга наклонилась к рыжей и что-то прошептала ей на ухо.
Та выразительно хихикнула.
 - Зашибись!!! Покажешь?
 - Угу!
Экран погас, и чёрная история, зазвучавшая оттуда, слилась с густой темнотой, упавшей на зал. Мой сводный брат Франкенштейн – главный герой картины, вернулся из Чечни и пытался как-то жить в, казалось, навсегда изменившемся для него мире. Он вздрагивал от каждого шороха, искал врагов в кирпичной кладке дома, блаженно улыбался на луну, поражал всякого лучистой беспомощностью единственного глаза и поминутно сглатывал слюну войны, брызжущую из его тяжело дышащего полуоткрытого рта.
Почти так же тяжело дышали его близкие, не зная, что им делать с двадцатилетним человеком, навсегда утратившим человеческое обличье.
 Другие двадцатилетние знали. В то время как на экране плакала прекрасная Е. Яковлева, застывал в отчаянной отцовской нерешительности Л. Ярмольник, и из малинового окна кричало тревожное эхо, хватая за горло зрителей, сзади раздавался тот же хруст, и то же конское ржание с неизменным: «Ай, Славик! Ну!»
 Ему вторило иное ржание, которое захлёбывалось в чёрном прямоугольнике, отражающем иную, не менее реальную жизнь. В этой жизни улей молодых искалеченных душ мучительно ржал, идя на дно ради чьей-то дымной славы и дурно пахнущих денег. Ржал, заражая окружающих и родных. Ржал…
 Когда экран погас, я подумала, что уже давно не видела такого хорошего фильма.
В открывшуюся дверь зала ворвался сноп света.
 В холле у зеркала стояли две девушки. Я сразу узнала их. Наклонившись к холодной глади своего отражения Рыжая старательно пачкала тушью и без того тёмный задушенный глаз, ресницы на котором были покрыты толстым слоем липкой мазуты.
Подруга стояла рядом и, тумбовидно расставив ноги, водила расчёской по длинным сосулистым волосам, слипшимся от лака.
Наконец Рыжая оставила в покое ресницы, брызнула краской на алые губы и, промокнув их салфеткой, выразительно сказала:
 - Фильм – ни о чём!
 - Зато бесплатно! – пожала плечами Наташа.
Я вспомнила, что сегодня среда, и по студенческим билетам вход действительно бесплатный.
 - Эй, морковки!
С улицы в помещение заглянула шаровидная голова Славика.
 - Идём!
Рыжая схватила Наташу под руку, и они удалились.
 На улице стемнело. Дождь прекратился, и мокрые дорожки оранжево мерцали, отражая расплывчатые очертания больших плачущих фонарей.
Я шла по Пушкинской и вспоминала услышанный диалог у зеркала, потом фильм и лошадей в океане. Передо мной в стремительном порыве пронеслись благородные вытянутые морды, мелькнули печальные глаза, туловища, ноги, пылающие хвосты. А потом всё растворилось в ускользающей темноте. Я посмотрела им вслед и почему-то подумала, что у кого-то лошади пасутся на лугу, а у кого-то они – в океане. Но это я так. Ни о чём.