Фимочка смертоносная

 ФИМОЧКА СМЕРТОНОСНАЯ


Не, ну, блин, достали ведь! Дерево прячут в лесу, человека – в городе, а я решила спрятаться в «конторе». И тут, чуть нос к носу с Лютиком не столкнулась. Главное - не знаю, чего он меня ищет, но совершенно не хочу, чтобы нашел.
Но долго здесь пропираться не получится. Во-первых, уже тошнит от этой ка-зармщины и бюрократщины, обычно сюда и на час не залетела бы, но сейчас – другое дело. А во-вторых, не Лютик, так кто-нибудь из прямого начальства заметит и поинтересуется: «Что, время Суда наступило, что ты здесь ошиваешься, а не на рабочем месте?» Или: где это мои отчеты за последние три земных года, что еще хуже.
Да, если бы не их поганые бюрократические заморочки, я бы в Контору ни ногой со своего рабочего места. На фиг мне их статистика? Я, конечно, где-то что-то краем мозга понимаю, что там наверху это надо, чтобы перенаселения не произошло, но это ТАК НУДНО!
- Фимочка, хорошо, что я тебя встретила.
Фимочка, - это мое прозвище с детства, настолько ко мне прилипло, что я уже сама имени своего не помню (Серафима, кажется). Да и зачем, я ж не обращаюсь к себе по имени. А, другие… хоть горшком назови, только в печь не сажай. А все из-за моего дурацкого свойства: выяснять - кто прав, кто виноват. До Фемиды не дотянула, осталась Фимочкой.
- Дикочка, привет, вот тебя-то не чаяла в этом гадюшнике встретить…
- А чего не залетаешь? Ты ж знаешь, я у себя, как на приколе…
- Дикочка, тут на меня охота открыта, а все знают, что тебя, пожалуй, единственную, я иногда рада видеть.
- Да, какая охота? Тебя Лютик ищет...
- Пусть еще поищет.
- Фимочка, у тебя неприятности?
- Еще не знаю.
- Фимочка, мне не показалось, что у Лютика плохие новости.
- Дикочка, этот старый пройдоха четырех таких как ты, вокруг пальца обведет, и не заметите.
- Слушай, я чем-то могу помочь?
- Дикочка, а если я чего натворила?
- Ты?!!
- Ну, это с твоей точки зрения, я агнец. Но, только учти, их иногда закладывают.
- Кто, Фимочка?! Кто тебе может желать зла? Ты же…
Упсс… я уже вылетела в иное измерение, потому что запахло жареным. Неужели этот старый недотепа не понимает, что когда он приближается, паленым на три версты воняет, даже на небесах. Жаль, с Дике не поболтали. Надо же, при моем характере, подружка сохранилась, правда одна, но все же.
Я поняла, что нет смысла прятаться, особенно в таком неприятном месте, как Контора. Господи, и что эти людишки возомнили: свои жалкие подобия конторами называть… Они КОНТОР настоящих не видели. У них хоть есть какая-то видимость целесообразности и порядка, хотя бы коридоры и кабинеты, и никто сквозь стены не ныряет. А тут, когда в одной точке понапихано столько измерений и сжато все время, ныряешь до полста раз, пока куда надо и к кому надо не попадешь, а ему - некогда: «исчезни, я сейчас». Замечательно! И потом еще меня ругают, что я свои отчеты, которые сами же и требуют, не доношу до места. Правда, теперь уже и не делаю вообще. Конечно, сколько веревочке не виться, а концу быть. Должны же были когда-то меня прищучить. А не буду! Пусть переводят!
Я вернулась в родные пенаты. Родные… Знать бы где они. Я не знаю кто я, что я и откуда. Сирота Казанская. Отправили сюда, дали работу «по способностям и особенностям характера». Ну, в общем, может быть, и угадали. Хотя… я же ничего другого и не пробовала. Например, Музой поработать. Чистая работа, красивая и радостная…
Ага. Сколько из петли вынимала поэтов и художников, - немыслимо. А скольких и прибирала, когда видела, что дальше только хуже будет. Сломался человек. Работа-то ее чистая, только дерьма сколько после ее работы разгребать приходится – не видит. А я вижу. Мне все в дерьме копаться! Да, ладно, чего мечтать. Работа есть работа, и ее надо кому-то делать. А я делаю это лучше других. Это-то я точно знаю, сколько бы на меня шишек сверху не сыпалось. Да и место мне подходит. А, может быть, это и есть моя родина?
Ну, вот какая тебе разница, где ты зародилась? Родина там, где тебе хорошо. А мне дома хорошо. Ну, в крайнем случае, лучше, чем где-либо еще.
В сердце воткнулась игла, и я помчалась делать свою работу.
На земле лежала скомканная женщина, согнув все тело так, чтобы прикрыть живот. В животе была еще одна жизнь. Ублюдок бил ее ногами, прерываясь только на то, чтобы задрать повыше подол платья. Другой сидел на мотоцикле и поигрывал коротким ружьем.
- Что, сука, будешь говорить, где козел твой прячется? Будешь?
- Да, она уже в отключке, Борик, передохни.
- Ни хрена, слышит.
- Может и слышит, только сказать-то она уже ничего не может. Слышь, чо говорю, остынь, поехали. Не знает она. Сказала бы.
- Ну, ладно, хрен с ней. Чо делать-то будем. Заразыч голову снимет, если че-го-нибудь ему не привезем.
- Съездим к мамочке, а лучше к папочке, папочки хуже секреты держат.
- Ладно, а с ней? Сама подохнет, или добьем?
- Добьем, чисто надо работать Борик, - и он вскинул ружье.
- Погоди…- но выстрел уже прозвучал. Только попал он не в женщину, а в то-го, кто внезапно наклонился над ней.
- Борик… Борик, ты чо, ты чо полез-то, Борик, ты жив? Борик, ты не уми-рай. Я без тебя не буду жить, Борик…
Рыдая и размазывая сопли со слезами по лицу, он тащил своего Борика к мото-циклу. Но, внезапно понял, что поздно, и ему уже никакие врачи не помогут. Тогда он взял ружье, вставил себе в рот и…
Я вытерла о бедро ножницы, как кинжал от крови, будто на них могли остаться следы их грязных душ. Теперь я их не могла ненавидеть, потому что, перерезая своими золотыми ножницами ту нить, что должна быть серебряной, видела, что в самых грязных нитях все равно посверкивали серебринки. Значит, - в переделку. И как ему сейчас придется, - знала. Поэтому ненавидеть не могла. Не кого было уже ненавидеть. Все, против чего я восставала, теперь восстало против него. Мало ему не покажется.
Я наклонилась над женщиной… Посмотрела где ее муж и что он сейчас делает… Спою-ка я тебе колыбельную. Какую тебе мама пела? Ах, эту? Ну, что ж… «Лунные поляны… Ночь как день светла…»
Вот и хорошо, улыбаемся. «Мама…» «Спи дочка. Тебе приснится, что ты со своим сыном летишь далеко и высоко! Ты не бойся, это только сон, не пугайся!» «Ма-мочка…» Она закрыла глаза, улыбаясь, и прижимая мою руку к щеке.
Я поцеловала ее в голову и за моими губами вытянулась серебряная нить. Потя-нув за нее, я вытащила еще одну, с ней связанную и заканчивающуюся серебристым шариком. Распутав их, одну я обрезала, а вторую отпустила в шарик, который поднялся, немного «постоял» на месте и быстро улетучился.
- Так-так-так…
Застукал все-таки. Да еще за каким занятием!
- Ну, что ты им в головы нашептывала, я еще понимаю. Все нетерпеливы, да-же боги, а уж о феечках, что и говорить, поторопить события – дело понятное. Придумать и сыграть сценку для собственного удовольствия – это уже хуже. Но, зачем ты убила ЕЕ?
- Сам знаешь.
- Нет, драгоценная моя, не знаю.
Ну и, слава богу, что не знает. Это не входит в мои обязанности, но и не запре-щено. Так как никто из вышестоящих не рассматривает всерьез нижестоящих, думаю, им и в голову не пришло, что я могу мысли читать, будущее видеть и многое еще чего, что другим Навьям недоступно. Мы простые работяги, нам положено обрезать нить, когда уже Антропос свое дело сделала. Конечно, Лахесис с меня шкуру бы сняла за то, что я переделываю ее работу, а Норны добавили бы, но правильно люди говорят: Бог высоко, царь далеко… А я здесь на месте, и я не ангел воинства небесного – песчинка в пустыне, ветринка в буране, я - навья Фимочка, а что это такое, - сама не знаю. И если я не могу…
Автомобиль мчится по изгибающейся змеей трассе. В машине играет музыка, и трое пассажиров во все горло подпевают: «Вот! Новый поворот, и мотор ревет!..» Отец за рулем, мать рядом, на заднем сидении сынишка прыгает от восторга и воз-буждения. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», - с удовольствием вопили взрослые, мальчишка успевал подхватывать только последние слоги, но его это мало волновало…
Я не хотела, мне было вообще не до этого!!! Но бликами молнии в моей голове фотографии будущих событий… И…
Внезапно в придорожном ивняке взбудоражился лось, что-то его вспугнуло. Он захрипел, встал на дыбы и бросился в лес на другой стороне дороги. Машина вывернула из-за поворота и, одновременно с выбежавшим лосем, оказалась на одной точке асфальтовой ленты… Лось убежал.
Встречная машина затормозила, из нее выскочили люди, подбежали к перевернутой машине, вытащили мальчишку, пытаются вытащить взрослых…
Я вытерла привычным жестом ножницы, хотя нити были серебряные, переливающиеся в чистоте. Но долго ли им было такими оставаться? Зачем мне только бросилась в глаза эта машина? Все так не вовремя.
- Ты!!! Ты что делаешь?!! Сама-то можешь объяснить? Впервые вижу взбе-сившуюся фею. В человека тебя засунуть, да в сумасшедший дом!
- Люций… Я и не знала, что ты можешь гневаться.
- Я и сам забыл, что могу…
Лютик внезапно успокоился и усмехнулся. Я по сравнению с ним – еще желудь под тысячелетним дубом, а он на меня злится. Забавно.
- Ты права, все это мелочи и суета: двумя больше, двумя меньше… Одна толь-ко проблема… Не вижу целесообразности.
- Ты? Среди леса деревьев не видишь… Спустись на Землю, это все-таки, если ты не забыл твоя епархия в прямом и переносном смысле.
- Знаешь, почему я терплю твое хамство?
- Знаю.
- Почему?
- Тебе миллионы лет, а мне… Стоит ли обращать внимания на какую-то бу-кашку?
- А ты этим пользуешься.
- А почему бы и нет? Вот удовольствие хамить себе равным, а еще хуже под-чиненным!..
- Ну, у тебя подчиненных пока нет…
- И, слава богу, - не будет.
- Ну, это как сказать. Кстати, он ведь мог и не влюбиться…
- Не мог. То есть, он влюбился бы.
- Ну, и что? Сколько трагических треугольников на Земле, что ж, теперь всех убивать?
- Мальчик…
- Кстати, о мальчике.
- У него классная бабушка вкупе с, не менее, замечательным дедушкой. Они больше подходят на роль его родителей.
- А ты не считаешь, что родную мать не заменит никто?
- Жаль, иногда этого очень хочется, - я взбеленилась, - Да что ты понимаешь, старый высохший пень! У него и так скоро не было бы матери! Она превратилась бы в морального инвалида, или ноющего и воющего, срывающего любое свое настроение на мальчишке, или цепляющегося за него, как алкоголик за бутылку. Ему предстоял сплошной ад на земле, лет этак на девять, не меньше. Это его исковеркало бы необратимо.
- Скольких это закалило?
- Для чего? Ему такой закалки не надо. Горе он переживет, а образ счастливой семьи останется. И потом… Самые страшные психические поражения при-носят войны в «интеллигентных» семьях.
- Ладно, оставим это пока…
Ну, так я и знала. Конечно, знала, прикидывалась сама перед собой, что не знаю, зачем он меня ищет. Так не хотелось решать проблему, пока она не наступила на горло. И отчеты не писала потому же. Странно, почему он сделал вид, что не обратил внимания на мои способности к предвидению.
Лучший способ защиты – нападение…
- Знаю, знаю… Напишу я эти дурацкие отчеты!
- Дурацкие отчеты, как ты выражаешься, уже не нужны. Ты думаешь, кто-нибудь их читает?
Я задохнулась от возмущения! Ни фига себе финт! Я, конечно, понимала, что Лютик не из-за отсутствия отчетов спустился с небес ко мне ничтожной, но из-за того, что стоит за ними. Или отсутствием их. Но, каково столетиями строчить эти отчеты, а они никому не нужны! Это издевательство…
- «Мне сверху видно все, ты так и знай»…- и пока я задыхалась в гневе и не могла выдавить из себя хоть что-нибудь членораздельное, он продолжал, - Ты что, драгоценная моя, творишь? По твоей территории мор идет, будто десять сорвавшихся Кер поработали. Территория твоя, между прочим, мирная…
- Мирная… - я хмыкнула.
- Да, мирная с точки зрения Неба. И процент, поступающих отсюда на перево-площение, должен быть соответствующим.
- Что, койки все заняты?
- А ты не ерничай. Кстати, анекдот: Беседуют Раввин с Папой Римским. Папа: «Побывал я тут недавно у вас в раю… вонь, суета, детей делают и рожают, торгуют и покупают! Суета…» Раввин: «Да, и не говори. Я, кстати, тоже недавно в вашем раю побывал: чистота, красота, воздух прозрачный, зелень, цветы, самоцветы… и ни души…»
- Это кто из нас ерничает?
- Ну, ты же знаешь, это не моя епархия.
- Судить себя самое трудное, говаривал мой любимый Экзюпери.
- Ты помогла ему уйти?
- Не моя епархия. Мне и на своей территории хватает работы. Кстати, изви-ни…
Девушка, почти девочка, закрыла за собой дверь, прошла, не снимая верхней одежды, в ванную комнату, включила воду, потрогала, - нормально. Ванна начала медленно наполняться. Девочка вышла, сняла пальто, сапожки, ушла в комнату. Там она открыла письменный стол, выдвинула нижний ящик и вытащила из-под кипы бумаг синий футляр. Открыла, - посмотрела на опасное лезвие, покачала головой и пошла на кухню за полотенцем: вытереть лезвие. Новое, замасленное, - неприятно.
Она проходила по коридору мимо телефона, когда тот затрещал. Девочка вздрогнула от неожиданности. Никто не должен был звонить. «Мне не могут, я в другом месте. Все знают, что бабушки в это время дома не должно быть. А вдруг, что-то срочное ей сообщить надо: кого-то встретить, кому-то что-то передать?» Полминуты сомневаясь, все же взяла трубку.
- Привет!
- Привет…- этого не могло быть, это голос из прошлого. Такого далекого и уже нереального. Первая любовь… Бывшая… Но он же в другом городе, в другом времени…и тем не менее это был ОН.
- Знаешь, нас тут на практику заслали, я постарался, чтобы сюда. Тебя хо-тел увидеть. У нас ты знаешь, - режим, но я сейчас как раз на твоей улице, прямо возле твоего дома, мы тут по работе, но я могу… Ты что молчишь?
Девочка попыталась что-то выдавить членораздельное, но получился почему-то всхлип. Реветь она не собиралась! Она уже давно не плакала, казалось, - разучи-лась. И вот…
- Ты чего? Случилось что-нибудь? Я сейчас, подожди…
- Не надо, сейчас не надо! Потом…,- Что потом? Напишу, приеду, скажу? Ничего не будет потом. Как трудно врать на краю бездны! Просто невозможно!
- Я уже иду, расскажешь.
- Не надо!
- Иду.
«Он будет выламывать дверь… Надо открыть, наврать, сыграть…»
Я улыбнулась, привычно вытирая ножницы, которые не пришлось использовать. Нить-то ее серебряная с золотом наполовину, ножницы так и тянуться, но я не делаю этого…
- Ну, и что ты опять натворила? Это ж не в первый раз. Ты так и будешь с ней носиться?
- Ну, лет десять, а там не придется.
- Только, золота уже в нити не останется.
- Ну и что? Зато серебро какого качества может стать… А, может и не стать, но это уже не наше дело… А кто просил тебя вмешиваться, когда я пуповину ей узлом перевязала?!! Кто с ней носился, как с писаной торбой пять лет, а потом бросил?
- Сама же знаешь…
- Не знаю, и не хочу знать! Ты ангел жизни, но ты – садист!
- А ты не садистка? Зачем ты ее здесь оставила?
- Да, и чтобы она прошла через чистилище самоубийц?
- Значит, ей это было необходимо! И потом, она не оправдала наших надежд…
- Ах, не оправдала! Да что ты знаешь о человеке?!
- Я?!!
- Да, ты – Люцифер, имя свое забывший, Люцием прикинулся! Думаешь, имя сменил, сущность свою забыл? Другие не забыли. Я - например! – Он захохотал.
Конечно, он был прав. Что я могла о НЕМ судить, или его? Пылинка. Но…
- Я ближе к ним, и знаю лучше. Никому не дано судить человека до последне-го Суда, ибо несовершенен он по природе своей, нельзя его судить, как и не-совершеннолетнего. Так же не можешь судить ТЫ о человеке, потому что ушел давно от них в свои заботы обо всей Земле, привычка – называется. Так - блошки, мох на теле Земли… Не можешь ты знать наперед, что он сможет, а чего нет. Все, что касается его судьбы в его ВОЛЕ и СИЛЕ. Как бы Урд не кичилась.
- Э!.. Стоп, стоп! Это ведь мои слова. Это Я тебе хотел сказать!… Постой, ты меня совсем запутала. Теперь и не знаю что говорить. Ты мне бросила обви-нения, которые хотел тебе предъявить. Ты косишь людей, как траву, а я АНГЕЛ ЖИЗНИ должен их защищать…
- Ни фига, я не кошу людей, как траву… У меня работа филигранная, и ты это знаешь, я, не как некоторые для отчета, чтобы свести баланс, автобусы с детьми подсовываю под поезда, или самолеты в пике отправляю. Ты знаешь, я работаю только с индивидуумами.
- Придется отказаться от этой привычки…
- Что, переводят? – я все же не была готова к этому факту, как бы себя не уго-варивала.
- Марена тебя видеть хочет.
- Марена?!!
- Придется рассказать тебе немного истории… Мы бессмертны, но если ты думаешь, что я первый Люцифер, которым ты меня назвала, то ошибаешься, – я в недоумении открыла рот и забыла его закрыть, - Приходит время, когда мы не можем выполнять свое дело, потому что вырастаем из него: для нас Хаос становится идентичен Порядку. Тогда мы уходим от дел. Замену себе мы «выращиваем»…
- Как парниковые огурцы?
- Если бы… Ты чувствуешь себя парниковым огурцом?
- Ты хочешь сказать, что я…
- Да, ты дочь Марены… Точнее одна из дочерей.
- Ну, да, мы все, Навьи…
- Да, помолчишь ты или нет?! Ты же не Навья, тебя сюда «приписали», разве не помнишь? – я вдруг решила заткнуться, - Я очень крупно сомневаюсь в решении Марены, очень уж ты болтлива, своевольна, глупа, добра… Хотя, именно это качество и перевесило чаши весов, на которых было несколько дочерей Марены. Я бы взял тебя к себе, мне нравится традиция старых королей иметь шута при дворце… Тише, тише, я пошутил! Но, для меня ты слишком добрая. Жизнь – штука тяжелая, надо иметь побольше мужества, чтобы оставлять их жить… Хотя, иногда, теперь я вижу, ты могла и это делать.
- Я же не болванчик какой, запрограммированный… Но, слушай, Лютик…
- Я, конечно, не Люцифер изначальный, но все же имей совесть…
- Прости, я нечаянно, Люций, я не справляюсь даже со своей работой, так как нужно, как же можно мне доверить всех Навий и вообще все ЭТО?
- Марена считает, что если кто-то не может починить кран, это не значит, что он его не может изобрести… Каждому свое. Боги горшки не обжигают. У тебя и не должно было «хорошо» получаться, то есть по правилам.
И тут ПРАВИЛА! …Интересно, КУДА это ОНИ, высшие силы уходят, когда ИМ этот бедлам надоест?
Лютик «подслушал» и сверкнул своей белозубой улыбкой:
- Думаю, Марена не ошиблась. Хотя для нас на какое-то время наступят тяже-лые времена. Тысячелетия всегда сменяются катастрофически…



P.S.

Керы – богини войны и битвы (греч.)
Дике – богиня справедливости и возмездия.
Навьи – ангелы наоборот, то есть дети Подземного царства, царства смерти, нежити.
Антропос, Лахесис (греч.) Норны (сканд.) – богини судьбы, прядущие нити и обрезаю-щие их.
Марена – богиня ночи, зимы, смерти, Нави – изнанки Яви, то есть Загробного мира.
Люцифер – «падший» на землю Ангел Света, по некоторым источникам, ему была дана земля во владение, если он на Небе не хотел играть на вторых ролях.