Страсть, или Осенняя лихорадка в Бремене

Она стояла в очереди впереди Петрова, чтобы получить талоны на завтрак. Первое, что бросилось ему в глаза, это ее ноги. Они были бескомпромиссны, и лишь неверие в полное совершенство побуждало непременно поднять глаза выше.

Вторым – здесь уже понадобилось размышление – был английский язык, на котором она объяснялась. После плотного двухмесячного опыта общения с иностранцами Петрову не стоило большого труда понять, что она не из Испании или Западной Европы вообще, а откуда еще, кроме России, может приехать в Германию девушка с такой внешностью? Только если полька или чешка, но это маловероятно – эти тоже знают немецкий. В бременском Гете-институте оказалось много студентов с Востока – японцев и корейцев, из западных решительно доминировали испанцы с очень специфическим акцентом, а остальных было по одному или два.

Наконец подробный взгляд Петрова добрался до ее лица. Оно оказалось явно старше всего остального – лицо зрелой женщины, суховатое, с нескрываемыми морщинками, с честными следами прошлых страстей, которые не смоет душ и не скроет макияж. Оно будило фантазию и звало на приключения. «Давно Вы тут?» - спросил он ее по-русски и уверенно встретил ее удивленный взгляд. «Меньше недели», - ответила она нарочито медленно, словно заранее размышляя над дальнейшими словами и действиями. Тут подошла ее очередь, и он, не желая упускать инициативу, сказал: «Ну, хорошо, увидимся после, подождите меня».

Ждать ей пришлось не более пяти минут, но он все равно получил удовольствие от ее послушания. «Ну, куда пойдем?» - она вопросительно взглянула на него. «Гулять по Бремену», - едва сдержался он от другого ответа: их всех селили в отдельные комнаты. Петрова проняло так, как давно с ним не случалось, и он с радостью ощутил в себе уже забытую легкость – готовность к подвигам.

Оправдать стремление к чужой женщине может только страсть.

Они бесцельно брели по улице, ведущей от общежития к Гете-институту. Другой дороги они не знали, да и в переулках интересного не было ничего. Закапал дождик, и она предложила зайти в кнайпе – немецкую пивную; та была тотально увешана рекламой “Haake-Beck” – марки пива, навязчиво доминирующего в Бремене и, как он потом узнал, почти не встречающего во всей остальной Германии. Их разговор, с точки зрения Петрова, не имел никакого смысла. Он думал о своем, пытаясь определить стратегию поведения, объективно оценивая силу соперника и эмоционально подкачивая свою самооценку. Первое преимущество Петрова состояло в том, что он уже пытался говорить по-немецки и понимал почти все, что можно было прочесть в магазине. Второе преимущество он упорно искал, но пока не находил. Поездили они оба достаточно, и опытом зарубежной жизни она ему не уступала – подолгу бывала в Америке, Голландии, даже в Германии, правда, ей везде хватало английского.

«Зачем же ты пошла на эти курсы, если тебе немецкий ни к чему?» Они уже сидели за столиком и перешли по его предложению на «ты»; соглашаясь, Ирина усмехнулась, словно говоря: «Это еще ничего не значит». А вслух назвала крупный немецкий фонд, предоставивший ей годовую исследовательскую стипендию. «Придется долго общаться с немцами, а без языка нет реальной перспективы». - «Ну, надо же», - удивился Петров, - и у меня такой же грант, только не в Штутгарте, а в Киле».

Ее звали Ириной, фамилия была какая-то французская, дворянская, переиначенная на русский манер. Похоже, она достаточно знала о своих собственных преимуществах. Порода чувствовалась во всей ее почти неженской, модельной фигуре – прямые плечи, узкие бедра – и ледяном лице, напоминавшем стихотворение Марины Цветаевой. Здесь и «продолговатый и твердый овал», «надменные губы» и прочие детали, вплоть до «жестокого мятежа», глубоко скрытого внутри.
А может, и не так уж глубоко.

Петров еще не знал об этом, но за его второе преимущество могло вполне сойти то, что он уже третий месяц жил в Германии совершенно без женщин, если не считать журнала, купленного в секс-шопе за безумные четырнадцать марок и имевшего правдивое название «Глубокое анальное наслаждение». Это тоже был мелкий мятеж, в основном против советских привычек примерного поведения за границей. Еще он долго присматривался к газовому пистолету; их в Германии продавали без специального разрешения, но он так и не придумал, как его вывезти. В общем, внутри его организма накопилось достаточно эмоций для штурма, был бы только объект.

Ирина быстро выпила маленький бокал, и ей сразу похорошело – пиво оказалось к месту, похоже, вчера перебрала. От сигареты она отказалась. Платили каждый за себя, Петров еще не полностью созрел для разбазаривания средств. Шел 1992 год, и в России валюта была в цене. Из тысячи дойчмарок, выдаваемых ежемесячно на питание и карманные расходы, он ухитрялся экономить чуть ли не девятьсот, чем вызывал сильное удивление соседа-тунисца. Тот жил роскошно, тратя в неделю по полсотни, без фруктов обойтись не мог, дома не наелся. Но Петрова было не сбить. Завтрак – почти шведский стол – ему оплачивал фонд, если бы не так рано, он бы наедался на весь день, а так хватало только до ужина. Хлеб за 89 пфеннигов полкило, квашеная капуста в банке за 39 и спагетти за 79, шестисотграммовая колбаса за две с половиной марки, молочный йогурт по 25 и пиво по 35 пфеннигов за банку – этим рационом он довольствовался без труда.

В России-то вообще был кризис. В прошлом году, когда Петров возвращался из Англии на поезде, то чуть в обморок от голода не упал. Но голова у него закружилась еще раньше – от цены бутерброда на вокзале, в вагоне и на пароме. После суток тотального воздержания он все-таки попал в полубессознательное состояние и потратил половину английского фунта на хлеб с ломтиком колбасы и фунт на бутылку пива. Ел и пил он все это в течение часа, зная, что следующий раз такое с ним случится не скоро. Но, вопреки всякому здравомыслию, ему повезло с попутчиком – из Голландии возвращался дипломированный переводчик, заработавший денег на стрижке роз и кормивший Петрова до самой Польши.

Воодушевленная пивом, Ирина потащила Петрова в «Карштат», сам он в такие магазины не совался. Она искала кроссовки для сына. «А ты что, собираешься домой, в Петербург?» - выразил недоумение Петров. «Сын здесь, со мной», - ответила Ирина. «Но ведь детей и супругов на курсы не берут?!» - «Пришлось рискнуть, не с мужем же его оставлять». И она сразу увела разговор в сторону от сына и мужа. Последнего и в самом деле никто в Германии не ждал.

Петров, как окончательный зануда, спросил ее о проекте, который она будет делать в Штутгарте. Ирина отвечала сперва нехотя, а потом, видя со стороны Петрова реальный интерес, разговорилась. Она занималась применением ботанических методов в геологии, точнее, определением возраста земляных пластов по содержащейся в них пыльце растений.

Дело обстояло вроде бы так. Известно, какие растения где и когда на Земле произрастали. Поэтому обнаружение их пыльцы в том или ином пласте позволяет произвести датировку последнего. Петров тут же вспомнил, как археологи нашли в неандертальском захоронении пыльцу цветов, из чего сделали вывод о наличии у этих древних людей культа мертвых. Пример был слегка не к месту, но позволял щегольнуть эрудицией. Правда, особого впечатления на Ирину это не произвело, так же как и его рассказ о себе и своем проекте. К науке, похоже, она относилась исключительно как к способу зарабатывать деньги. У Петрова было по-другому, но он сделал выводы и заговорил о спорте – не хочет ли она сыграть с ним пару в бадминтон, он даже ракетку с собой захватил. «Нет, я не играю, сил нет, - безразлично улыбнулась она, - вот японцы у нас в группе каждый вечер в спортзале по два часа потеют. Давай, составь им конкуренцию, если можешь».

Нужных Ирине кроссовок в магазине не оказалось, хотя самому Петрову на глаза попались хорошие бадминтонные туфли «Asis»; пусть и зверски дорого, но взять придется, с такой темной подошвой, как на его кроссовках, в местные спортзалы не пускают. Однако вместо этого он бросил взгляд на часы и пригласил Ирину на ужин.

Последующие полчаса Петров провел по ту сторону если не добра и зла, то, по крайней мере, арифметики. В недорогом по здешним понятиям продуктовом магазине «Плюс» он отчаянно выложил половину своего недельного бюджета и все же соразмерного своей лихости уважения не снискал. Пока он дотащил две сумки до общежития, все руки отмотал, но даже резь в ладонях не могла унять включившийся в итоге калькулятор. Только когда они вошли в его комнату, слегка отпустило. Картина открылась душевная – женщина взялась за приготовление ужина. Громко сказано, конечно, ибо все дело состояло в том, чтобы разложить по тарелкам содержимое банок и упаковок. Однако даже накрывающая на стол женщина при некоторых обстоятельствах едва ли не то же самое, что раздевающаяся или принимающая душ.

Оба они не ели с утра. Свежие овощи со сметаной, селедка, картофельный салат, курица в желе, черный зернистый хлеб – все это манило и исчезало со стола в темпе вальса, но главным образом усилиями самого Петрова. Кормить Ирину почти сразу оказалось безнадежным делом, в основном она налегала на пиво. «Нет аппетита, лихорадит», - пожаловалась она. Тыльной стороной ладони Петров прикоснулся к ее лбу, она не отстранилась, лоб был горячий. «Давай, я тебе сделаю массаж», - предложил он. Она удивленно подняла брови: «При чем тут массаж?» Пришлось рассказать историю с самого начала.

Авиабилеты «Москва-Гамбург» Петров взял заранее – на утро седьмого июля. До Бремена еще нужно было добираться – там предстоял языковой тест для определения его в группу. Однако и третьего, и четвертого числа Петров, хотя уже съел целую упаковку бисептола, все еще валялся с острой болью в горле, заложенным носом и боялся смотреть на градусник. Ниже тридцати девяти ртуть не опускалась. Семья уехала на море. В пустой квартире Петрова кидало то в жар, то в холод, среди прочего, и от перспективы сорвать столь важную и перспективную командировку. Привычка к советской дисциплине, помноженная на расчет прибыли в немецких марках, требовала ехать точно в срок, по-армейски, не взирая на обстоятельства. Но Петров знал, что в таком состоянии ему не утащить тяжеленный чемодан и столь же увесистую сумку, в которые он запихал все, что может понадобиться ему аж на ближайший год. Сама идея пойти в районную поликлинику была совершенно бредовой еще и потому, что он даже не знал, где она находится. Впрочем, под таким градусом Петрову все равно было не под силу отличить бред от всего остального. Поэтому он собрал все остатки крутости, выбил часть соплей, прополоскал горло содой с йодом и пополз за пределы квартиры.

Дежурным терапевтом оказалась маленькая старушка – божий одуванчик. Когда она стала рассказывать Петрову о полосканиях и витаминах, он перебил ее: «Простите, доктор, если я не вылечу в командировку через два дня, у меня вся жизнь рухнет. Может, посоветуете, как мне быть?» Старушка оживилась. «Давайте поговорим по-мужски. Я могу рекомендовать вам одно китайское средство. Если останетесь живы, то через два дня будете на ногах. Подходит? Если подходит, то ложитесь на кушетку». Петров не дрогнул и сжег за собой все мосты.

В последующие двадцать минут он много узнал о медицине и о себе. В частности, о том, какие невыносимо болезненные точки есть у него на бровях, крыльях носа, в районе гайморовых впадин, под ушами и даже между указательным и большим пальцем. О том, что пальцы старушки очень твердые, когда они ищут эти точки, находят их и делают три раза по три круговых движения, сначала по часовой стрелке, а затем и против. О том, что продлись это истязание еще чуть-чуть, и кричать под пальцами божьего одуванчика было бы уже почти не стыдно. Год назад, в университетском общежитии Петрова угощал китайской едой настоящий китаец. Хотя по поводу состава поглощаемого у Петрова были сомнения, он ел за пятерых и всерьез опасался лопнуть. Впрочем, едва он успел вернуться домой, оказалось, что ремень снова застегивается на привычную дырочку и что от ужина отказываться не стоит. В китайской культуре много таинственного.

«Поняли, как это делается? Вы должны повторять этот массаж трижды в день, - напутствовала Петрова старушка. – А после каждого сеанса прикладывайте к горлу, слева и справа, лед и держите, сколько сможете. И будьте здоровы».
Через два дня Петров, экономя на такси, весь в мыле, уже целый квартал тащил по Бремену свой багаж в поисках Гете-института. Он даже успел на тест, который неожиданно написал так хорошо, что попал в группу, далеко превосходящую его скромный уровень, и два месяца мучительно тянулся за продвинутыми испанцами и всякими шведами. О болезнях за все это время он больше не вспоминал.

Под влиянием этой истории Ирина бессловесно сбросила туфли и улеглась на кровать. Юбку она оправлять не стала, и смотреть на это было невозможно. Петров присел рядом, коснулся ее лба, почувствовал работу ее потовых и сальных желез и стал искать болезненные точки. Она закусила губу и застонала, когда жесткий мужской палец начал вкручиваться ей в бровь. Ощутимая хрупкость ее тонкого носа заставила Петрова умерить силу, но он отыгрался на гайморовых впадинах. Лицо Ирины покрылось красными пятнами в тех местах, к которым прикасались пальцы Петрова, но она мужественно терпела до тех пор, пока он не перешел к рукам. От боли, причиненной им, судорога пробежала по ее телу, и она жалобно вскрикнула. «Ой, вот здесь особенно больно, просто невыносимо». «Должно быть больно, значит, попал в точку. Мне перестать?» «Нет, только одну секундочку подожди, дай вздохнуть. Теперь можно».

Он продолжил, жалея ее и наслаждаясь одновременно. Ее глаза были плотно закрыты, лицо вздрагивало, она постанывала, даже зубы постукивали, когда боль становилась нестерпимой, и ему казалось, что граница между болью и наслаждением расплывается. Она так послушно отдавалась его пальцам и так мгновенно реагировала на его прикосновения, что он остро ощутил эротизм этой медицинской процедуры и пожалел, что исчерпал все точки. «Льда нет, но холодное пиво подойдет». И он приложил к ее горлу две баночки по 0,3 литра.

Ирине явно полегчало, она задышала носом и оживилась. «Спасибо, кажется, действует, а то боялась, что не засну. Пока дышится, пойду посплю. Ужин был очень вкусный, спокойной ночи, до завтра». Ее комната оказалась рядом – невероятное совпадение.

На следующий день, после занятий они пошли покупать столовый сервиз. Петров был в остолбенении, когда она выбрала комплект за двести марок. «Это не мне, меня попросил знакомый, у него в доме не из чего есть».

История Ирины шокировала фактами и одновременно поражала типичностью перестроечной ситуации. «Он был замдиректора нашего института, - рассказывала она. – В середине восьмидесятых его сняли и обвинили во всех грехах, как диссидента, выступающего против партии и советской власти. Он и в самом деле не отличался лояльностью, как и все приличные люди, только был посмелее. В общем, запрет на профессию и все такое. Но эпоха кончалась. Его знали на Западе, он подал заявку на грант и получил миллион марок. Уже несколько лет работает здесь, снимает большой дом, семья осталась в России. Мы с сыном живем у него, под Бременом, так ближе в школу».

Первое упоминание об Иринином любовнике лишь раззадорило Петрова. Свободны только те женщины, которые никому не нужны. Никому не нужны те мужчины, что боятся конкуренции. Ее комната рядом недаром все время пустовала. Но ведь она не отказалась от нее, хотя могла бы сэкономить сто марок в месяц. Хочет быть свободной, не иначе. Верная жена из нее не получилась, на верную любовницу она тоже не похожа. Значит, не все потеряно.

- Конечно, ездить в Бремен на поезде каждый день накладно, но что поделаешь. Здесь нет хорошей школы, да и жить вместе с сыном в общежитии могут не позволить. Ты проводишь меня на вокзал? -

Тащить сервиз Петрову не понравилось, но Ирина пообещала, что в следующие дни не уедет так рано. Петров занес коробку в вагон. Скрыть сожаление при прощании не удалось, и Ирина улыбнулась, словно извиняясь. Всерьез этого принимать было никак нельзя. Всю последующую неделю она не показывалась ему на глаза, а он даже толком не знал, где ее искать.

На стенде объявлений Петрову попалась на глаза записка на немецком языке. Она гласила: «Ищу продвинутого напарника для игры в бадминтон». Там же был и номер комнаты. Петров, не долго думая, зашел.

Японца, который открыл дверь, звали Такихиро, для краткости – без слога «хи». Говорил он по-немецки отважно, как настоящий самурай. Химика по профессии, его направили на работу в Дюссельдорф, но сначала – курсы немецкого. Он долго отказывался, не хотел уезжать из Японии, менять обстановку, разлучаться с семьей. Да и немецкую пищу есть невозможно. Однако приказ начальства – закон для подчиненного, порядки у них строгие, никакой демократии. Семья приедет по окончании курсов, да и семь тысяч марок в месяц должны были подсластить пилюлю. Петров так бы на все жизнь в Германии остался, а этот выпендривается.

Они быстро собрались и отправились в спортзал.

За два месяца, которые Петров не тренировался, он слегка вышел из формы. С короткой подкрученной подачей не стоило экспериментировать, и он подал на заднюю линию, под самый потолок. Удар у японца был поставлен, но бегать назад предстояло учиться еще долго. Тактика тоже хромала; когда Петров отдал в полполя по линии, Такиро заметался и чуть не упал. После вчистую слитых трех партий он подошел к сетке и поздравил Петрова – проигрывать японец умел. Петрову он понравился. Их силы были явно неравны, и они решили играть микст, то есть вдвоем против других пар, и оказались почти непобедимы.

Всю неделю Петров на пару с Такиро опробовали разные спортзалы в ближайших окрестностях; платил всегда японец, для него десять марок не деньги. Играли то одиночку, то пару, в зависимости от наполнения зала. Такиро был счастлив – он обрел сильного партнера, которому проиграть не зазорно и с которым приятно выигрывать.

В одном из спортзалов за те же десять марок после игры можно было воспользоваться сауной. Петров и Такиро приняли душ и отправились париться. В полумраке они не сразу сообразили, что попали в смешанный день. На лавочках, подстелив полотенца, расположились и мужчины, и женщины, причем в позах, отнюдь не обремененных стеснительностью. Петрова бросило в пот независимо от внешней температуры, но он сдержался. Девушки были как на подбор, пусть и не слишком ухоженные, как все немки. Одна из них встала и, щеголяя всеми прелестями рельефа, пошла в бассейн. В прозрачной воде она смотрелась как сквозь лупу; Петров подумал было присоединиться к ней, но, не зная правил, решил воздержаться. У японца глаза уже совсем вылезли из орбит. «Европейские женщины красивые, - сказал он. – У нас в группе есть одна очень красивая русская, зовут Ирина. Очень строгая. Надо пригласить ее в сауну».

Через минуту Петров уже знал расписание их группы. На следующий день он взыскал обещанное свидание. «Продукты покупаю я, - поставила условие Ирина. – Знаешь, что такое бифштекс по-татарски? Это very special, блюдо для двоих. Я покажу тебе, как это делается».

Такие вещи в «Плюсе» не продавали, Ирина повела его в большой магазин под названием «Discount». На прилавке свежего мяса она выбрала самый дорогой бычий фарш, за пятнадцать марок. «Сырым едят только это». Крохотная баночка каперсов за четыре марки добила Петрова вконец. Все остальное было уже пустяки. Водку она милостиво предоставила купить Петрову. «Отнеси к себе, я приду попозже, у меня есть еще дела», - и вручила ему сумку.

Прошел час после намеченного времени их встречи, но Ирина не появлялась. Ждать уже не имело смысла, но и есть больше не хотелось. Петров распахнул окно и закурил единственную дневную сигарету – все равно пропащее дело. Она появилась в окружении большой группы, в узкой черной юбке и белой кружевной блузке, в которых здесь никто не ходит. Все остановились под окнами и стали прощаться. Такиро что-то долго говорил Ирине, она смеялась и кивала головой. Потом она вошла в дом.

Петров досчитал до тридцати и понял, что сможет оставить ее опоздание незамеченным. Он даже улыбнулся, впуская ее в комнату. На ее лице застыло нездешнее выражение. Петров откупоривал водку и пиво, а Ирина встала у окна и, казалось, что-то высматривает вдалеке. Он подошел сзади и положил ей руки на талию. «Ну, наконец-то, - в ее голосе слышались и удовлетворение, и легкий упрек: – Что же ты так долго ждал, чтобы дотронуться до меня?» Петров ругнулся про себя за скромность, а вслух высказал мудрость: «Всякому яблоку свое время». Она только вздохнула и прикрыла глаза. Под тонким материалом блузки его руки чувствовали ее дыхание, звучащее как зеленый свет. Ладони Петрова двинулись вверх и осторожно совпали с ее маленькими грудями. Ирина повернула голову, и ее губы, дрогнув, приоткрылись. Их поцелуй длился недолго и носил пробный характер; он удостоверял новое качество их отношений. Ирина разомкнула руки на шее Петрова и слегка отстранилась. «А теперь – к столу».

Бычий фарш нужно было перемешать с мелко накрошенным репчатым луком, разложить по двум тарелкам и придать ему форму круглой лепешки с углублением посередине. Туда Ирина опустила сырой яичный желток; она освободила его от белка, профессионально поиграв половинками скорлупы. Черный перец, лимонный сок, каперсы и соль завершали оформление. Петров разлил «Двойную зерновую», наполнив стаканы на треть. «За любовь!» - подняла стакан Ирина. Возражать Петров не стал.

Масляный вкус сырого мяса с яйцом чуть не встал в горле у Петрова, но он, очертя голову, последовал за Ириной. Бифштекс по-татарски предполагает взаимное доверие, почти такое же, как акупунктурный массаж. Есть его – как еще одна репетиция безоглядного секса. Водка обещала снизить риск дизентерии и сальмонеллеза, но что стоит это все по сравнению с обещанием отчаянного наслаждения? Петров поглощал водку с сырым мясом, совершенно не пьянея, и ему казалось, что он губами впивается в живое тело.

На улице стемнело, но свет они не зажигали. Они сбрасывали одежду, судорожно путаясь в деталях, и взаимная помощь только затрудняла дело. Наконец, скомканные оболочки их тел оказались на полу, а тела остались предоставлены друг другу. Петрову никогда не приходилось так внезапно и безумно отдавать себя на растерзание и встречать такую открытость своим ласкам. Они сливались воедино, вели друг друга за собой, и одновременно каждый жил автономной жизнью, переживал все в одиночку, сам для себя. Губы и руки затерялись в противостоящем теле, и это взаимное путешествие было чревато не открытием нового, а узнаванием сбывшегося сна. Начало оборачивалось концом, а конец – новым началом. Можно было все, не хватало только времени и сил. Это должно было длиться вечность, но закончилось быстро. И сознание оставило их тела, провалившись в ночь.

Стоило Петрову пошевелиться, и Ирина вскочила как ошпаренная. «Я опоздала на поезд! Сколько времени?» Было уже за полночь. Уговоры отскакивали от нее с упругостью теннисного мяча. Петров только успел влезть в спортивный костюм и накинуть плащ, туфли пришлось надевать на босу ногу – носки на глаза не попадались. И вот они уже стоят на автобусной остановке; она с нетерпением высматривает поздний автобус, он безуспешно надеется на его опоздание.

За всю дорогу оба не проронили ни слова. У Ирины был проездной, а у Петрова не оказалось ни гроша, и он пошел на очередное мелкое безумство – поехал «зайцем».

Вокзал встретил их светом и толпой, выходящей из прибывшего поезда. В приступе отчаяния Петров прижал Ирину к стене подземного перехода и окружил оградой своих рук. «Ну, вот и все. Куда ты теперь денешься?» - «Пусти, пожалуйста, пусти меня, мне очень нужно, ну, что ты?» Она вырывалась, но не хотела привлекать внимание, и Петрову мнилось, что он близок к победе. Внезапно он почувствовал, как обе его руки оказались в тисках других, не менее сильных рук. «Lass die Frau gehen! », - услышал он грубую немецкую речь: по сторонам от него выросли двое парней. «Это мои проблемы. Это моя женщина», - процедил он сквозь зубы, но в ответ прозвучала та же фраза. «Левому – справа в живот и той же рукой, снизу вверх правому локтем в зубы, – бессловесно пронеслось в голове, - а потом – посмотрим». И сразу же нарисовались последствия драки – полиция, отсутствие документов, плохой немецкий, конец командировки, отказ в визе, проблемы на работе. Петров с сожалением отвел руки от Ирины, со злостью и одобрением взглянул на парней – молодцы, немцы! Ирина выскользнула из разомкнувшихся объятий, парни отпустили Петрова. Он последовал за ней.

Еще две минуты были отпущены ему на то, чтобы посидеть напротив нее в вагоне и, скрипя зубами, послушать, как у него кипит кровь. И подумать о том, чтобы без оглядки уехать с ней – без денег, документов, без возможности вернуться той же ночью, не зная, зачем и что будет потом. Когда его время истекло, поезд тронулся, он попрощался и выпрыгнул из вагона. Назад он шел пешком, радуясь холодному октябрьскому ветру и ночи, скрывавшей его лицо. Мимо, будя сиреной темноту, промчалась машина «скорой помощи», но помочь ему она не могла. Шел второй час наступившей субботы.

* * *

Что двигало им, когда он сделал шаг навстречу Ирине? Часть ответа мы знаем – необходимость женщины. Почему же это не стало для него только банальной интрижкой? Потому ли, что он привязывался к женщинам, с которыми переспал?
Потому ли, что не успел исчерпать всего, что может быть в постели? Потому ли, что не ощутил окончательности своей победы? Или по причине непонятного и непреодолимого скепсиса этой женщины, граничившего с равнодушием? Или потому, что почувствовал в ней иное, сильно отличающееся от него самого, существо, которое живет больше настроением, чем разумом, больше случаем, чем правилом, и больше пользой, чем призванием?

Страсть питается загадкой. Познание закономерности дает использовать алгоритм и более не нуждается в аффекте. Мужская страсть рассудочна, ибо стремится к своему преодолению, как только мысль справится со сложностью объекта.

* * *

Субботнее утро в Бремене – пробуждение после операции: уже начинает болеть, но наркоз еще действует. Прошедшая ночь грела и леденила одновременно, окрыляла и пилила тупым ножом. Их связь состоялась, но ее словно и не было. Будущее существовало рядом, но ему предстояло раствориться в небытии. Петров вдруг понял, что у него полно денег, не стал звонить профессору Кюллеру и пошел за покупками.

Центр Бремена с бронзовыми животными, братьями Гримм и фигурками Бременских музыкантов не напоминал о том, что это – город, к власти в котором пришли немецкие коммунисты. Только ведущие к центру переулки, по которым шел Петров, позволяли об этом догадаться. Разбросанный по мостовой мусор, социальные нищие и хиппи в подворотнях, грязные шприцы на тротуаре с утра пораньше производили впечатление. Профессор Ханс Кюллер, с которым Петров поддерживал контакт, все это обсуждать не любил. По субботам они частенько встречались, говорили о России, перестройке, перспективах науки. Он был образованный, все понимающий, но очень прижимистый и скучный. После падения стены Кюллер вышел из компартии и перестал претендовать на место Хоннекера. В Бременском университете Петрову, впрочем, все равно ничего не светило.

После Москвы, превратившейся за годы перестройки в одну огромную торговую площадку, субботняя толкучка в Бремене удивить Петрова не могла. Однако он, будто расстроенная женщина, отдался бездумному шоппингу так, как хотел бы отдаться чему-то другому, но уже не мог. Его кожаному пальто недоставало теплого шарфа, чтобы стать зимней одеждой, – он купил клетчатый шотландский шарф. Старый поясной ремень уже давно хотелось выкинуть – Петров демонстративно снял его и бросил в урну, немедленно выбрав новый на уличном лотке. Однако все эти безумства по десять марок за штуку не могли унять его страсть. Он окунулся в суету «Карштата», и ноги сами понесли его к ювелирному прилавку.

В России доллар, как скалолаз, набравший спринтерскую скорость, карабкался все выше и выше, и драгоценности скупались, не доходя до магазина. Здесь же они почти никому не были нужны, и Петрова, примерявшегося к бриллиантовому колечку, обслуживали как VIP-персону. Ведь бриллианты по субботам покупают не всегда обладатели крупного счета в банке, но и люди, поддавшиеся страсти, жаждущие красоты. Петрову же хотелось не столько красоты, сколько ощущения окольцованности хотя бы того пальца, на который будет надето украшение.

Русские женщины ничего, кроме бриллиантов, не понимают. Символ важнее денег. Если он угадает размер, то все будет хорошо. Он думал о ее пальцах, всех по очереди, о том, что они могут делать, и возбуждался на пустом месте. Но колечко он выбрал недорогое, в два недельных бюджета. Бриллиант был крохотный, едва различимый, только коробочка и паспорт убеждали в его существовании. Квитанцию – для обмена – Петров засунул в карман. Поскольку в воскресенье магазины не работали, оставалось еще купить продуктов – он всегда это делал по субботам. А завтра будет учить уроки на понедельник и вспоминать пятницу.

Утром в понедельник Петров заглянул в аудиторию, когда все уже рассаживались, поймал взгляд Ирины и закрыл дверь. Через минуту она вышла. Петров вытащил коробочку, вложил ей в руки, сказал бессмысленные слова и ушел на занятия. В перерыве Ирина сама нашла Петрова. Она была необычно возбуждена, глаза сияли. «Как тебе удалось угадать размер? Ты не представляешь, что было, когда я надела кольцо. У японцев глаза на лоб вылезли. Ну уж, эти русские! Уже кольцами обмениваются! Но давай считать, что между нами ничего не было». И она побежала дальше учить великий немецкий язык.

Ирина была яркая женщина, и Петров сразу стал популярной персоной. Такиро еженедельно устраивал званые обеды. Он возил с собой огромный ковер, восьмилитровую кастрюлю и здоровенного приживала-японца, который не столько учил немецкий, сколько все это таскал. В кастрюле Такиро самолично варил какие-то сушеные японские деликатесы и просто продукты, раскладывая их по тарелкам специально приглашенных гостей. По поводу каждого ингредиента он деликатно спрашивал: «Тебе это можно?» Напитки приносили с собой. Отныне в список постоянных гостей попал и Петров.

Казахстанская немка, соседка Петрова, приняла вечером душ и напросилась к нему в гости со своим пивом. Он два часа примерялся к пышной блондинке, активно предлагавшей себя, но остался непоколебим. Возможно, потому, что от нее пахло мылом. Или же Петров просто влюбился и не хотел слишком скорой замены. Вместо этого он, уподобляясь доктору Живаго, полночи писал стихотворение.

Литература – вынужденный конспект страсти.

Автобус только что уехал,
И ждут на остановке два
Едва знакомых человека,
Не полюбившие едва.

Нот-арцт с сиреною на “Бенце”
Не слышит, как и все врачи,
Как тихо рядом бьется сердце
И разрывается в ночи.

Часы сверкают на запястье,
Глаза читают стрелок бег.
Ей опозданье – одночасье,
А он опаздывал навек.

Она придет, напьется чаю,
Колечко выбросит в окно.
Смешно все было так отчаянно,
Что вовсе не было смешно.

Новая женщина – как обещание новой судьбы.
Прощание с ней – словно конец одной из возможных жизней.
Ему хотелось Ирины, как альпинисту в горы; это был большой риск в настоящем и непредсказуемая новизна будущего.
Он будет высматривать Ирину на официальных тусовках, писать ей в Штутгарт.
«Если захочешь увидеть – приедешь». – «А ты хочешь, чтобы я приехал?» – «Решай сам».
Его место рядом с ней, уже изначально занятое другими, сохранится только в его сердце, а потому не навсегда.