Моя первая встреча с одиночеством

«Моя первая встреча с одиночеством» - мел заскрипел по доске, привычно выводя округлые учительские буквы.

- Так, ну вы знаете, что делать. Люди взрослые. Отключили быстренько сотовые, пэйджеры, если у кого еще такое гавно осталось. От астрала тоже отключились. Есть только вы, ручка и лист бумаги. Ну и мозгов у всех хватит не списывать. Надеюсь…Училка не договорила фразу и провалилась в глубокий сон. С ней такое бывает – по ночам варит какие-то зелья, днем – уроки в школе в две смены. Думаете, в классе возникло оживление? Все стали поворачиваться к соседям, перешептываться, шуршать шпорами? Нет. Все знали, что Училка не потерпит ни одной фальшивой ноты в сочинении и лучше б, если оно состояло из одной строчки: «*** тебе, а не сочинение», чем было откуда-нибудь списано.

Девочка на первой парте убрала за ухо темные пряди непослушной челки и сосредоточенно погрызла кончик ручки…

«…У меня нет отца. Вообще нет. Нет, не было и не будет. Кажется, достаточно отрицаний на одной строчке…В моей медицинской карточке в графе «отец» ничего не написано – там нет даже прочерка. Из моего теперешнего ФИО действительна только буква «И». Впрочем, меня это никогда не беспокоило. В детском саду дети рассказывали истории про то, как папа привез им из Японии эту игрушку и еще такую штуку вкусную, что словами неописуема. Слова «папа», «япония» были для меня также бессмысленны и неинтересны как, например, «президиум» или «инфляция». Мы жили с мамой вдвоем в трехкомнатной квартире. Она пекла пирожки, потому что бабушка жила в другом городе и пирожки могла обеспечить только два раза в год – на зимних и летних каникулах. Мамины же пирожки можно было найти субботним утром в двух кастрюльках, прикрытых полотенцами. Чтобы узнать, в какой из них с изюмом, а в какой с луком и яйцами, надо было подкрасться к маме и тихонечко дунуть ей в ухо. Когда она просыпалась, можно было спросить у нее «Где сладкие?», и она говорила – там «в синей», или «в маленькой».

Спали мы с мамой в одной комнате. Сначала у меня была своя маленькая кроватка с высокими перилами. Я терпеть не могла, когда меня укладывали в нее спать в колготках. Когда перильца почему-то перестали быть высокими, и пальцы моих ног стали торчать в проходе, я переселилась к маме. Когда мне было жарко, и я начинала ныть, мама советовала высунуть одну ногу из-под одеяла. Удивительно – но это всегда помогало.

Однажды мама пришла забирать меня из садика с каким-то незнакомым дядей. У дяди были усы, и он как-то странно пах. Как выяснилось позже – табаком. Он часто смеялся, брал меня на руки и собирался съесть.

Я сказала ему, что этого делать не стоит, потому что в ушах у меня – сера, а она очччень и очень невкусная. Мама смущенно засмеялась. Дядя сказал, что съест меня вместе с серой.

Очень скоро дядя оказался у нас в гостях.

В этот вечер он часто сажал меня на колени, рассказывал какие-то несмешные истории и смеялся, смеялся, смеялся…

В этот вечер мама подозвала меня к себе и сказала очень важным голосом:

- Ты уже большая девочка, тебе пора спать на отдельной кровати. Сегодня ты будешь спать в зале.

- Нет, мама, я хочу спать с тобой!

- Ну, милая, ты уже совсем взрослая. Привыкай…

Темно. По потолку пробегают прямоугольники света от фар машин. Я провожаю их взглядом.

Мне очень страшно.

- Мама… – пытаюсь позвать я. Голос меня не слушается. Тело как будто онемело.

Из комнаты мамы раздаются непонятные и пугающие звуки.

- МАМА! Мама…

Темно. Комната становится все больше. Вот она превращается в наш город. В нем нет ни одного человека, только темные стены и прямоугольники света от фар машин. Потом она становится нашей великой и могучей страной, нашей планетой…И на ней нет ни одного человечка…

Мне очень одиноко. Тоска сковывает меня. Я покрываюсь ледяной коркой одиночества, слезы превращаются в острые кристаллики, и я засыпаю…»

 
Светловолосый мальчик с родинкой на щеке рядом с Девочкой С Темной Челкой За Ухом покосился на исписанный лист и искусанную ручку. Он только что вышел из какого-то странного оцепенения, в котором находился все время, пока Девочка С Челкой писала.

Теперь пришла его очередь. Он вздохнул и взялся за ручку.

«…Моя семья очень дружная. Особенно если сравнить со всеми остальными. Мама и папа никогда не кричали друг на друга. Они очень добрые у меня. И дома мне было хорошо. Так хорошо, что меня не хотели отдавать в садик. Но все-таки пришлось - мама нашла хорошую работу и не могла больше со мной сидеть. В садике мне, как ни странно, понравилось. Единственное, что меня раздражало – это обязательный сон посреди дня и пенки на молоке в полдник. Это раздражало не только меня, и на счастливчиков, которых забирали домой до и во время сонного часа смотрели с нескрываемой завистью. А про индивидуальную непереносимость молока я вообще молчу. Это были не люди - небожители. Меня довольно часто забирали домой во время сонного часа – то мама заедет с работы, то у папы незапланированный выходной, иногда бабушка по пути на рынок заглянет. И вечером меня старались забрать пораньше. В тот вечер шел дождь. Я очень любил такую погоду. Гулять мы не шли, а из запасников доставались какие-то невиданные ранее игрушки, чтобы развлечь детей. Часто мы рисовали, или нам читали сказки.

В 4 часа я дорисовал мою вторую картинку с «семейным портретом» и, сидя на стуле, болтал ногами в ожидании родителей, которым собирался подарить свой опус.

В 5 часов я еще не волновался. Проводил своего лучшего друга - его мама пришла за ним в смешной оранжевом дождевике. Потом свою лучшую подругу – ее папа был в смешнючих резиновых сапогах…

В 6 меня стали одолевать сомнения.

В 7 во всем садике остались только я и Воспиталка. Она звонила нам домой – никто не брал трубку. О сотовых тогда еще не слыхали.

- Ну, дорогой мой, где же твои родители?...

Вот нарожают, потом забывают из сада забрать… - Пробурчала себе под нос Воспиталка и начала собираться.

- Подожди, я щас вернусь…

Я-то все слышал. И мне стало ужасно обидно…Уж мои-то мама с папой не могли так со мной поступить!

В 7.30 Воспиталка еще не вернулась.

Я поиграл с самым крутым грузовиком – с тем самым, на который всегда была нескончаемая очередь. Сейчас можно было беспрепятственно молотить по ксилофону – никто не сделает ни единого замечания – но почему-то не хотелось. Я подошел к окну. За ним стояла серая пелена – сквозь дождь едва просматривалась противоположная сторона дороги. Вдруг соленые капельки сами собой покатились из глаз.

- Нет, я не плакса! Я не плакса!

Слезы лились рекой.

На улице не было ни одного человека. Эта серая пленка отрезала меня от всего мира. Я навсегда останусь в этой комнате. Один…

 
За дверью раздался шум.

- Я же звонил!

- Тшшш! Не при ребенке!

Мои мама и папа кинулись ко мне разом, столкнулись за полметра, остановились, переглянулись и хором принялись меня утешать.

Раньше они забирали меня, не договариваясь. Как будто внутри них была протянута какая-то невидимая телефонная линия, которая проходила и через меня. Она оборвалась, и нарушилось это равновесие. Это Мое Первое Одиночество почувствовали все – и Воспиталка, и мама, и папа. Они были особенно ласковы со мной целую неделю после этого…А через две недели мои родители развелись…»


Короткостриженный Сдвойкинатроечник сидел на последней парте в среднем ряду, где сидели Девочка С Челкой и Мальчик С Родинкой.

Он исписал уже три листа свои крупным рваным почерком. Левый уголок его губ был приподнят намеком на циничную усмешку. Но лишь намеком – окружающие – даже родители и самые близкие друзья – никогда не могли понять, как выражение его лица согласуется с внутренним состоянием. Ошибались они в ста случаях из ста.

 
«…Мое одиночество всегда со мной. Оно всегда было со мной, с самого рождения. Может, я и есть Одиночество.

Но первую встречу с Ним (вернее, тот момент, когда я узнал название этого своего состояния) я запомнил навсегда.

Вы мне понравились сразу. Я помню, как Вы первый раз вошли в кабинет – высокая прическа – собранные в пучок золотистые волосы (натуральная блондинка! – была моя первая восхищенная мысль), юбка чуть выше колена – именно такой длины, чтобы я смог оценить безупречную линию ног и Вашу элегантную задницу (зачеркнуто) попку.

Весь урок я рассматривал тонкую серебряную цепочку на вашей шее. Она отбрасывала тусклые блики на Вашу нежную кожу – и - о боже!- как мне хотелось прикоснуться к ней губами…

Когда вы рассказывали о творчестве Мурампата Фредриксона, я думал о ваших сиськах (зачеркнуто) потрясающих способностях и уникальном уме.

В конце урока я понял, что влюблен. Окончательно и бесповоротно. Вы – моя пятая любовь. Первые 2 были в садике, а еще 2 – в начальной школе…

И Вы же – причина моего бесконечного одиночества!

Кто ж знал – что вы – лесбиянка?! Блять(зачеркнуто), да кто вас так обидел? Покажите только, и я ему расскажу, че к чему!

Когда я увидел, как вы заигрываете с Училкой Начальных Классов (господи, она же училась в пединституте – как можно?!), мое сердце навсегда замедлило свой ход (Теперь мой пульс – где-то 3-4 удара в минуту. Спросите в мед-пункте – я не вру, меня проверяли) и Одиночество вошло в мою кровь, стало частью меня…

…А вообще-то я вам наврал. Конечно, я вас безумно люблю, но…

Говорят, что человеческое существо полностью складывается в первые 6 лет своей жизни, поэтому корни комплексов и заморочек – всегда в детстве. Что ж. Однажды мой папа решил провести со мной «беседу». Скорее, это была лишь одна из «бесед» «цикла». Когда он напивался – а это случалось довольно часто, он рассказывал мне что-нибудь из Ницше, Фрейда или Шопенгауэра. Раньше он был Научным Сотрудником Известной Лаболатории. Где известной и кому известной – неизвестно, вы уж простите за каламбур…Так вот в тот вечер он решил мне прочесть лекцию по астрономии. Мне было лет 5.

- Сынок, а ты в курсе – там, на небе, звезды, и их очень много. Вот ты думаешь – самое большое число – 20? Столько у тебя пальцев у тебя на твоих крошечных ручках и ножках.

Я промолчал – потому что я уже вполне сносно мог считать в пределах сотни, имел представление о тысячах, умел умножать и делить, а крошечными ручками и ножками от****ил (зачеркнуто) побил половину детишек во дворе.

- Звезды – задумчиво протянул я. Ну, в курсе. Много их, да.

- Нет. Их не просто много…Их БЕСКОНЕЧНО много. Вот там небо у нас над головой – наверно, замечал, да? Оно по научному зовется атмосферой. Сначала там тропосфера, потом стратосфера, мезосфера, там...экзосфера. Ну а потом – космос. Там воздуха нет. Красиво так. Темно и звезды. Ну и планеты всякие. А если долго-долго лететь, попадешь в другую Галактику. Там тоже планеты. Но другие и там живут зеленые человечки. Они зеленые не потому что накурились или напились. Бгагага…Просто они умеют фотосинтезировать. У них в коже хлорофилл. Ну, я тебе рассказывал в прошлый раз что это…И можно лететь долго-долго…И космос не кончается.

- Ну, где-то же есть стенка какая-нибудь?

- А за стенкой что?

- Ничего…

- Вот видишь, там есть НИЧЕГО, а это уже ЧТО-ТО.

- Пап, я в туалет…

Я сидел на унитазе, отмотав метра два туалетной бумаги, и постигал Бесконечность Вселенной. Не может быть! Должна же быть Конечная Стенка! Как так? Не может быть! Сколько же там места? По спине поползли к затылку мурашки - мерзкие, холодные - они подняли волоски на моем затылке, и я понял, что я одинок. Один в таком Бесконечно Огромном пространстве…»