Дранг нах Вестен. Гулливер в стране алеманов

(Главы из будущей книги)

Эта книга была задумана давно, в конце 1976 года, сразу после моей поездки в Восточную Германию и обратно. Но я был ещё студентом, а студенческие годы к мемуарам не располагают.
В конце прошлого тысячелетия (не слабо звучит!) я, наконец, решил осуществить грандиозный замысел и засел-таки за воспоминания. Энтузиазма хватило на три главы, которые были опубликованы в журнальном варианте. Результат оказался неожиданным. Я снискал у читателей славу русского Мюнхгаузена. Один из них написал: «Гениальный уморительный рассказ - 99,9 процентов смеха и 0,1 процента правды». С одной стороны, приятно, когда тебя причисляют к гениям. Но с другой – обидно. Юмор юмором, но я ничего не выдумывал!
Вслед за Мюнхгаузеном заявляю: я – человек кристальной честности. Если чего-то не вспомню – лучше промолчу. Но в остальном я правдив настолько, что иногда даже самому страшно.
Говорят, барон Карл Фридрих Иеронимус фон Мюнхгаузен терпеть не мог зевак, которые вечно отирались вокруг его замка, и слугам приходилось отгонять этих бездельников. У меня слуг нет, а сам я не собираюсь бегать с драным веником за всякими недотёпами. Поэтому повторяю ещё раз: всё, что я намерен изложить в своих путевых заметках – ПРАВДА. Правда такая же чистая, как девушки в романах Тургенева.
Возможно, мои соотечественники проклянут меня и заплюют. А потому что нельзя высмеивать самих себя перед всем крещёным и некрещёным миром! Даже если и было где-то что-то как-то, можно это дело смягчить, описать с добрым юмором, лёгкой иронией. Но, видимо, бацилла барона Мюнхгаузена не даёт мне ни малейшего шанса приукрасить действительность. Прости, народ православный. Да и вы, немчики, простите, ежели чего нетолерантного про вас брякну.
Что с меня возьмёшь – с помеси барона и барана?


О водке, значках и бабочках
ШЕЛ БЛАГОСЛОВЕННЫЙ 1976 ГОД. Мне было 20 лет, я учился на отделении журналистики филологического факультета Ростовского университета - другими словами, валял дурака, влюблялся, писал стихи и на сессиях корчил из себя умника, что иногда получалось довольно убедительно. Последнее обстоятельство позволило мне попасть в группу студентов, которым была оказана честь представлять нашу альма матер в стенах Лейпцигского университета. А затем мы принимали немецких буршей в России. По тем застойно-застольным временам событие выдающееся: обмен делегациями студентов-журналистов Лейпцига и Ростова! Как бы доступнее объяснить? Нечто вроде экранизации романа Жюля Верна «Из пушки на Луну». 
Ничего удивительного, что среди студентов развернулась отчаянная борьба за место под тевтонским солнцем. Честно говоря, по поводу «битвы народов» у меня остались довольно смутные воспоминания, которые не во всём совпадают с впечатлениями моих сокурсников. Мне почему-то казалось, что в нашей группе особых боёв не было. Во всяком случае, мы с моим приятелем Пашкой Резепиным прошли отбор без сучка и задоринки.
-Ну, ты сравнил! – заявила недавно Галя Капустина (в те далёкие «лохматые» годы – ещё Коновалова). – Вы же были умниками, интеллектуалами, а в делегацию отбирали по принципу успеваемости. Зато в нашей группе знаешь какие баталии гремели!
Но, в конце концов, как писал поэт, «рука бойцов колоть устала», кровавые сопли были утёрты, и группа собрана. Перечислять весь состав нашего представительного кагала не буду, познакомлю читателей со всеми по ходу дела. Скажу пару слов о руководителе. Возглавил нас Марат Тимофеевич Мезенцев, преподаватель... Что же он нам преподавал? Как говорил персонаж Аркадия Райкина,"что-то там в носу". По-моему, жанры журналистики. Марат Тимофеевич, флегматичный человек с вялотекущим чувством юмора, был мужчиной среднего роста, средней упитанности, средней залысенности - в общем, возьмите прилагательное «средний» и подставляйте любые существительные. Как старший товарищ, он посоветовал нам взять в далекий край много значков и консервов. Мой отец, собирая меня в долгий путь, к сему присовокупил:
-И водки. Вы на сколько дней едете? На две недели? Если по бутылке на день… Нет, бутылок десять бери, в самый раз будет. А то не дотащишь. Или тару побьёшь, или надорвёшься. Водка водкой, а здоровье дороже.
Для справки: водкой мой родитель предлагал затариться, чтобы продать за буграми нашей Родины, где (по мнению отца) её у нас «с руками оторвут».
О Русь! Мудрость твоих сынов достойна восхищения... Хотя, забегая вперёд, замечу: ни одной бутылки «беленькой» мы так и не продали. Пришлось употребить её вместе с гостеприимными германцами.

Нихт ферштейн!
(То есть абсолютно нихт)
Дорога до Берлина мне не особо запомнилась. Её можно описать короткой цитатой из «Песенки фронтовых шофёров»:

Путь для нас к Берлину, между прочим,
Был, друзья, не близок и не скор.

Не то чтобы совсем не скор, но на границе в Бресте наш поезд тормознули часа на полтора или два, чтобы сменить колёсные пары. Если кто до сих пор не в курсе: российские железнодорожные колеи несколько шире европейских, поэтому при пересечении кордона вагонный кузов приходится переустанавливать на другие тележки  (основы с колёсами).
По этому поводу существует забавная история. Я не любитель «бородатых» анекдотов, но этот в тему, к тому же связан с немцами. Рассказывают, что при строительстве первой железной дороги в России из Петербурга в Москву (1837) к императору Николаю I на утверждение проекта явился обрусевший немец Пётр Клейнмихель. По ходу дела Клейнмихель поинтересовался: какую колею пролагать – как в Европе или, может, чуть пошире? Удивлённый царь спросил: «На хрен шире?». А непонятливый Петруша понял эту реплику слишком буквально (что называется, трудности перевода). Побежал к императорскому лейб-медику и поинтересовался, какова длина императорского «хрена» (то есть пениса). В результате вышла небольшая неувязочка, и колею проложили шире именно на этот самый размер. Вот такую пакость нам подложил сумрачный германский гений.
Из прочего запомнился ещё один эпизод. Когда мы проезжали по Польше, состав остановился на одной из станций - всего-то минут на пятнадцать. Однако Сашка Михайленко по прозвищу Старый (никто так и не знает, с какого перепугу он превратился в Старого, несмотря на то, что был нашим ровесником) завопил Пашке Резепину:
-Смотри, твоей фамилией станцию назвали!
И действительно, на табличке гордо красовалось «RZEPIN».
-А почему одну букву пропустили? – сурово вопросил Паша.
-Чего ты от них хочешь? Одно слово – поляки. Тундра…
Кажется, друзья даже сфоткались под указателем. Хотя врать не буду.
 Короче, в Берлин наша группа, как ни странно, прибыла без происшествий. Что мы легко наверстали на месте. Потому как русская пунктуальность принесла нас в столицу Германии на сутки раньше условленного срока. Глупые немцы предусмотреть такой поворот событий, конечно, не могли, поэтому на вокзале нас никто не встретил. Дело усугублялось тем, что была суббота, выходной, и дозвониться до немецких коллег в университет не представлялось возможности. Вообще-то такой возможности не представилось бы и в любой другой день недели, поскольку ни одного телефона мы всё равно не знали. Кроме того, мы не могли обменять рубли на марки, поскольку кассы обмена были закрыты по причине выходного.
Что делать?
-Без паники, - успокоил Марат Тимофеевич. – До Лейпцига доедем сами. А там – дело техники.
Единственным человеком, имевшим репутацию знатока немецкого языка, к несчастью, оказался я. Остальные по-немецки знали только «камрад», «хенде хох» и «голый вассер».
- Дерзай, - сказал мне Марат.
Я дерзнул и занял очередь в справочное бюро. Отстояв минут пятнадцать, я оказался перед лицом огромного детины, бородатого, как анархист Бакунин. Детина находился по другую сторону перегородки, одновременно курил, жевал и что-то чертил на аккуратном листочке. Плохо поставленным голосом, но по возможности разборчиво я произнес составленный заранее и наскоро заученный вопрос, как добраться до Лейпцига. Не прерывая ни одного из своих занятий, бородач коротко и доходчиво (на его взгляд) выложил мне требуемую информацию. Затем лениво процедил: «Дэр нэхсте!» (Следующий!). Я выслушал его с нескрываемым интересом. Единственное, чего я так и не понял: на каком языке он говорил?
Пришлось снова встать в хвост очереди и мобилизовать свои внутренние ресурсы, лихорадочно повторяя в уме спряжение неправильных глаголов. Когда через четверть часа бородач вновь узрел мой лик и услышал вопрос на тему дороги в Лейпциг, он от неожиданности вынул изо рта сигару. Теперь парнишка напоминал Карла Маркса, который пытается растолковать «Капитал» воспитаннику Миклухи Маклая. Он стал отчаянно жестикулировать и что-то лопотать, из чего мне удалось отчётливо разобрать только слово «Лейпциг».
Я понял, что попал в порочный круг, из которого выхода нет... Когда через двадцать минут моя физиономия с жалкой улыбкой вновь уставилась на бородатого детину, от ужаса он выронил карандаш и проглотил жвачку. В этот раз он смахивал на Че Гевару, окруженного головорезами в боливийских джунглях. На варварском наречии я предложил ему изложить в письменном виде всё, что он хотел сказать. Дрожащей рукой мой собеседник (если его так можно назвать) нацарапал несколько слов на том же листке, где допрежь чертил каракули.
Видимо, бородач понял мои слова слишком буквально. Я не сомневаюсь: он написал на листке именно то, что хотел мне сказать. К сожалению, там не было ни слова о Лейпциге. Там вообще не было ни одного понятного мне слова. Видимо, Че Гевара изъяснялся на каком-то отборном блатном немецком жаргоне с крепкими выражениями. В советских школах нас этому не учили.
В очередной раз броситься на штурм мне не дали сотоварищи, силком оттащив от очереди. Иначе этот тип просто отгрыз бы себе бороду…
Между тем приближался субботний вечер. И это не вселяло оптимизма.
Тут я вынужден сделать маленькое отступление. Мне уже приходилось писать, что отдельные соотечественники подвергают сомнению правдивость моей истории. В частности, эпизод со справочным бюро. Категорически заявляю: всё правда, до последней запятой! Надеюсь, бородатый парнишка ещё жив и при случае подтвердит мои показания. Мне почему-то кажется, что он не забудет этот случай до конца жизни.
Хотя как честный человек должен заметить, что по поводу дальнейших событий нет единства даже в нестройных рядах участников той далёкой экспедиции. Так, некоторое время назад в Ростов нагрянул легендарный Паша Резепин, имя которого запечатлели поляки в названии своего города. Но далее наши с Пашей воспоминания существенно разошлись. Так, Резепин настаивал на том, что наша группа с берлинского Остбанхофа спустилась в метро и отправилась не то в Шёнефельд, не то прямо  в Лейпциг. Даже проехали полпути в никуда, но сердобольные немцы убедили нас вернуться в Берлин.
-Паша, но ведь с вокзала Остбанхоф не ходит никакое метро! – возразил я. – К тому же у нас не было немецких марок и пфеннигов, о каком метро речь? Да и если в страшном сне представить, что существовало какое-то метро – НА КАКУЮ ВЕТКУ МЫ БЫ СЕЛИ, ЕСЛИ НИ ОДНА ИЗ НИХ, ПО ТВОИМ СЛОВАМ, В ЛЕЙПЦИГ НЕ ВЕЛА?!
Но Паша и сегодня доказывает, что его мемуары правдивы до последней точки. Впрочем, оставим его в покое. Вернёмся  на вокзал.
Приближался субботний вечер. Это не вселяло оптимизма. Спасли жизненный опыт и железная логика преподавателя. Обнаружив на одной из платформ электричку с надписью «БЕРЛИН - ЛЯЙПЦИГ», он резонно предположил, что этот маршрут по формальным признакам идентичен нашему. После чего мы ввалились в вагон и оккупировали лучшие места. Поразительно! Вы не поверите, но поезд довез нас именно до Ляйпцига. Причём без особых происшествий. Если не считать того, что мы не приобрели билеты. Оказывается, в германских поездах принято ездить по билетам. Вот такой национальный казус. Мычанием и жестами мы убедили контролёра, что требовать с русского человека билеты – аморально. В конце концов, он согласился получить плату за проезд пёстрыми значками с изображениями экзотических бабочек.
-Бабочки, они и в Неметчине бабочки, - резюмировал Марат. – Бабочки все любят. Я же говорил: советские значки здесь ходят по курсу доллара.
Как ни забавно, но позднее я убедился в справедливости этого убеждения, когда наша делегация оказалась в Веймаре. По выходе из домика Гёте я столкнулся с парнишкой лет шести. Первое, что меня поразило, так это его чумазое лицо и взъерошенные волосы. Аккуратная, чистоплотная Германия и шпанёнок, который смахивал на Гавроша, упорно не желали совместиться в моём сознании. Лишь позднее, уже на земле советской, одна из немецких студенток со смехом мне объяснила:
-Такие сорванцы - планетарное явление. Мы называем их «кукен». Где эти чумазики успевают так извазюкаться, ума не приложу…
Короче, этот самый цыплёнок подскочил ко мне, дёрнул за рукав и потребовал: «Гебен Зи мир, биттэ, абцайхен!». Даже с моими шаткими познаниями в немецком смысл фразы я понял. Каждый уважающий себя русский интеллигент прекрасно помнит, как в романе «Двенадцать стульев» бывший предводитель уездного дворянства Киса Воробьянинов просил милостыню в пятигорском парке «Цветник», обращаясь к гуляющей публике со словами: «Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод».Но значков, увы, при мне не оказалось, и я отделался пятикопеечной монетой. Малыш глянул на меня жалостливо, как на дебила, и мгновенно исчез.




На фото:
меня не ищите, это всего лишь часть группы.