Один вечер

Лежу в траве на берегу реки Камы. Вижу, что солнечный свет над рекой уже померк. От этого вода окрасилась в глубокий и мягкий сине-серый цвет. Она, кажется, стала плотнее, гуще и тяжелее, хотя местами ее поверхность все еще поблескивает дневным глянцем. Но поверхность – это лишь тонкая прослойка между глубиной и высотой, где-то вдали она уже стерлась, почти исчезла. Яркие краски неба тоже сникли, и теперь оно уже не голубое, а дымчато-синее. Река и небо, вода и воздух постепенно сливаются, и все вокруг вдруг становится таким зыбким, словно можно утонуть и потеряться в пространстве, таком теплом, насколько вообще может быть теплым синий цвет. Кажется, что радостный голубой мир завернули в пушистую серую шаль – она протянулась от одного края горизонта до другого, и голубизна теперь только тихо просвечивает сквозь седой пух шали, то ли присмирев от ласки, то ли потускнев от легкой усталости.

Все расплывается, как жидко разведенная синяя акварель на чистом листе бумаги. Я мягко утопаю в этой теплой синеве, как в стареньком синем пальто, сероватом от пыли и потертом, но знакомом и приятном на ощупь.

На ощупь уплываю вдаль. Хочется плыть и плыть непонятно куда, плавно раскачиваясь на морских или воздушных волнах – все равно на каких. Там синий парус далеко-далеко и синяя птица из старой сказки.

Вот уже больше часа лежу на берегу Камы в примятой отдыхающими траве среди разнообразных и разнолитровых бутылок из-под пива и другого всякого мусора. Уже почти стемнело, и на пляже почти никого не осталось. Только парочка на скамейке и бомж под березой, вроде пьяный, бормочет себе что-то. Пора двигаться в сторону дома, к тому же на работу рано вставать.