Украденное время

Пролог.

Алберт окинул комнату прицельным, ничего не пропускающим взором.
Высоченные обрамлённые лепниной потолки заставили его улыбнуться и с нежностью осмотреть целые стеллажи сплошь уставленные книгами, пирамидками, призмами, колбами… и прочими предметами содержащими ту или иную силу.
Его глаза остановились на секции. Там, посреди всевозможных амулетов, талисманов, заряженных камней, на самом почётном месте, лежал небольшой осколок тусклого зеркала. Что же он здесь делал, посреди всего вот этого блистающего великолепия? Был ли его хозяин безумцем подбирающим всё что ни попадя, или наоборот сквалыгой, что никак не может расстаться с накопленным хламом?
Нет его хозяин был далеко не сквалыга. Да и безумцем Алберт не был.
Он был магом – человеком огромных возможностей, МОГУЩИМ многое человеком. И этот с виду невзрачный кусочек, занимал своё место вполне оправдано. Ибо являлся жемчужиной его коллекции.
И если бы перед ним поставили бы выбор: всего его драгоценные камни, продукты нешуточной силы, или вот этот, осколок непонятно чего, он бы выбрал последний. И ни грамма не сожалел бы о принятом им решении.
Почему?
Потому что его связывает с этим осколком слишком многое, не позволяющее без наказано от него отречься.
Прошлое? Настоящее? А может всё-таки будущее?
Алберт глубоко вздохнул и взял в руки осколок.
Тот тут же заиграл, нежась под взглядом мастера. Переливаясь всевозможными цветами он стремительно преображался, начав иронично поблёскивать, будто подтрунивая над печалью крутящего его в руках человека.
Алберт грустно улыбнулся, и мыслями оказался далеко в прошлом, в самый разгар своей бурлящей юности.
В то время, когда он только выучив пару несложных приёмов считал что может подчинить и поставить пред собой на колени весь мир. Поработить всех и вся и стать самым великим, самым непобедимым, самым… самым… самым.
Воистину то было время сюрпризов. Безудержных, порой ненужных, если не сказать поспешных взлётов, и не менее громогласных, потрясаемых душу падений. Если только можно назвать «падениями» - те бесценные уроки, что преподала ему жизнь, и охарактеризовать «взлёты» - те суетные, сомнительные достижения, на том поприще где не существует ни победителей, ни проигравших, а заслуги - характеристика весьма и весьма зыбкая.
Алберт выдохнул и стиснул осколок так, что будто бы он ещё мог что-то поменять, мог изменить прошлое…
Комната, его комната, роскошная усыпанная драгоценностями обитель, многотомная библиотека, загородные дома… его бездарно длинная жизнь… полчище учеников коих лучше было бы именовать сворой обормотов алчущих халявы…
Он отдал бы всё это лишь бы вернуться туда, на десятилетия назад, хоть незримо… хоть в качестве ветра но лишь бы предупредить того отчаянно-амбициозного человека коим он был. Лишь бы его остеречь… наставить на путь истинный…
За это, он бы отдал всё.
- Да ничего бы ты не отдал, - знакомый голос эхом пронёсся по комнате. Тысячи всевозможных теней заиграли, начав расти, поглощая в себя остатки света.
 Мрак неуклонно окутал комнату.
Озноб пробежался по его телу, и мастер подобрался:
- Отдал бы. Всё. За шанс исправить…
- Это, увы, невозможно… - голос стал мягче, сейчас он почти мурлыкал, - но… вернуть тебя… только в качестве вихря… я могу.
- Я согласен.
- Тише… Не спеши соглашаться: ты же не знаешь, что я потребую взамен.
- Да чтобы ты не попросил…
- Потребовал, - чуть жёстче поправил его голос.
- Пусть потребовал…
- Я заберу твою силу…- твои знания… - голос прервал надрывный если не сказать истерический смех собеседника. – Право жизнь.
Алберт вымолвил:
- Бери.
- Как пожелаешь, – громогласно выдохнул голос, и круговорот мерцающих теней заклубился, завертелся… и рассыпался под натиском абсолютной тьмы, что вышла из самого сердца. Не его сердца. А сердца взывающего к справедливости мастера. – Начнём…
- С самого начала.

Деяние первое.

Ветер нёсся по мостовой донельзя загаженной вчерашними пролетариями, ныне – свободными жителями великой страны. Подхватывая хабирики и обёртки он спешил, нагоняя темп. Он бежал… Он стремился…
Лишь бы успеть… Лишь бы не опоздать… Лучше раньше… чем позже, лучше переусердствовать чем не до страховаться… лучше бы вовремя…
Порыв упёрся в закрытые наглухо окна, бессильно побился в тяжелые неподъёмные двери, и заклубился неподалёку от измалёванного подъезда. Он затаился… он ждал.
Пахло сыростью… и отчаянным, сумбурным, смешанным на изуверском молчании, пофигизмом.
Грохнули тяжёлые замки, заскрипели проржавелые двери и на улицу выбежала худенькая, тощенькая, в чём только душа держится, девочка. Или всё-таки девушка?
Да какая разница, этот недокормыш никак не мог быть женщиной…
Или всё-таки мог?
Короткая, еле прикрывающая задницу, юбчонка, выставляющая напоказ изможденные, узловатые ножки. И к тому же так бездарно размалёванная мордень, заученно скалящаяся, щербатым ртом… ТАНЯ?!!!
Таня…
Ветер бессильно выдохнул, и взвыл, простонав.
А девушка немного поёжилась и заспешила на свою еже вечернюю работу: посудомойка при ресторане. Не за деньги, а за еду, за то что кормят в это мутное время перемен, и иногда, но это уже за отдельные услуги, позволяют немного вынести.
Тогда в её семье начинается праздник: она может покормить бабушку, дать не много отнекивающемуся брату, а остатки, совсем скудные, она отнесёт дворовой собаке. Просто так, не преследуя никак корыстных целей: пёс хороший, он каждый вечер её встречает, и не так давно отпугнул местную шпану. Так что сегодня обязательно надо вынести, чего бы это ни стоило. Пусть завтра недосчитаются и её четырнадцатилетнюю кобылу, за это изобьют и выкинут с работы. Пусть…
Но сегодня она их всех накормит.
Ветер неловко затих, и лишь тихонько взвыл, подобрал порывом опавшие листья, а затем, со сдавленным хрустом, пробежался по веткам растущих неподалёку деревьев. Он стонал, и будто бы тихонько плакал.
Почувствовав неладное девушка остановилась…
Ну что же ты делаешь, дура, нельзя… прочь с этого перекрёстка, прочь…
Ветер набрал мощь, силу, и ураганом понеся по мостовой, подхватив подол её юбки. Он впился в её ноги, он слепил её, терзая.
Прочь, дура прочь… ну что же ты стоишь, ты же опаздываешь… тебе же на работу… а ты как вкопанная… прочь…
Победа. Не выдержав натиска ветра девушка стремглав побежала, понеслась… но в противоположную от ресторана сторону.
Ветер сокрушенно выдохнул, перевёл дух, и с удвоенной силой, и с утроенным натиском погнал её прочь из этого места, подальше от перекрёстка… туда, к другой жизни…
Девушка резко затормозила, вымученно оглянулась и как затравленный зверёк бросилась к ближайшему подъезду. Её тонкие руки отчаянно рванули на себя двери, соскользнули и нечеловечески сильно впились в дверной косяк. Тот скрипнул, ухнул и поддался… Дверь открылась и девочка заскочила вовнутрь.
Всхлипывая и отфыркиваясь она захлопнула двери.
И ветер возликовал: есть. Он спас её…
Шаловлив поигрывая листьями, обёртками, и разбросанными листовками он понёсся по улице. Свободный и довольный, этот вихрь рановато расслабился.
Ибо к ближайшему перекрёстку неуклонно приближалась тень. Бесшумно скользя, она не спешила выходить на освящённую часть улицы. Но тем не менее пришлось… - единственный фонарь, каким-то чудом выживший в новое время свободной страны, светил ярко и мощно.
Молодой человек, тщательно маскирующий неуверенность за маской самодовольствия вышел на освящённую часть улицы. Небрежным жестом откинув прядь льняных волос, он осмотрелся, внимательно изучая представшие его вниманию окрестности.
Ветер поражённо замер и будто бы онемел, и лишь секунд этак с пять спустя набросился на молодого человека. Свирепо и жестко, он отчаянно терзал его роскошные волосы, трепал его дорогую одежду, и так и норовил впиться в его глубокие густо коричневые глаза.
Юноша легко отряхнулся, и… погрозил ему пальцем:
- Прекрати.
- ?!!! – взвыл, отскакивая ветер.
- Оставь меня. Ну где же жертва…? – Юноша осмотрелся. Переполненная помойка, пара раскуроченных детских качелей, несколько загаженных скамеек на фоне многочисленных заплёванных подъездов. – Приют неудачников… - он презрительно поморщился.
А ветер неистовствал. Отброшенный магией на приличное расстояние, он пакостил как мог: срывал кусты, обдирал дёрен, гнул ветки деревьев, вырывал с корнем скамейки…
- Кому сказал, цыц. – Жестко приказал юноша, немного подумал и добавил, - ветер, ветер ветерок, дуй на запад, а не на восток… чёрт и как там дальше? В общем пригони-ка ты ко мне… тетю с сумкой на ремне? – он усмехнулся: с лирикой у него всегда было туговато.
Впрочем сейчас его устроила бы абсолютно любая особь женского пола… с сумкой ли, без сумки… неважно. Хоть собака…
Он уставился на показавшуюся собаку. Косматая, рыжая, она свирепо рычала, так, как будто чуяла зверя… точнее угрозу, такую, которую мог дать только хищник, во многом превосходящий её по параметрам.
- Тью-тью-тью – он поманил собаку. – Девочка… то что нужно. Иди ко мне… я не кусаюсь… тью-тью-тью… - собака сделала неуверенных пару шагов и глухо рыча отчаянно уцепилась глазами в дверь подъезда.
Она смотрела туда так, будто знала что только эти ржавые двери могут её спасти. Ища поддержки она хрипло залаяла, жалостливо заскулила, взвыла. Душераздирающий вопль огласил окрестности…
- Тью-тью-тью…
Ухнул отчаянно ветер, скрипнули входные двери. И показалась она… Таня.
Ну что же ты творишь… - бессильно неистовствал ветер.
- Отстаньте от собаки…! - девушка пискнула ибо глаза зыркнувшего на неё человека ей ой как не понравились. Она было попятилась, но чарующе-глубокий голос остановил её.
- Тью-тью-тью, - обратился к Татьяне незнакомец, - Я не кусаюсь. – Он обнадёживающе улыбнулся, хотя его глаза нехорошо блеснули, – Тью-тью-тью…

Деяние второе.

Преимущество тощеньких девушек перед их пышнотелыми соплеменницами очевидно. Во-первых их достать проще: по средне российской статистике недокормышей на двадцать пять процентов больше чем пухленьких. Во-вторых ореол их обитания в основном сводиться к пролетарским семьям базирующимся в захолустных, замшелых районах, и как следствие этого, они обитают в местах открытых для свободного доступа. Ну и третье, и это наверное главное: измождённые девушки на удивление утилитарны. Их переносить проще, перетаскивать, закапывать или наоборот выкапывать…
Во всяком случае по теории всё происходит именно так. Или почти так.
Только вот жизнь накладывает коррективы, и на практике далеко не всё так просто, и уж тем более не так уж доступно…
Алберт учёл многое… но увы не всё. И хотя место действия и время действия, и соотношения сил… и необходимые компоненты… были в общих чертах соблюдены, учтены, выверены и взвешены. Только вот ему так и не удалось просчитать, что вот эта стремительно коченеющая кукла по имени Таня окажется такой неподъемной… Будто некто навалился на неё и держит… не позволяя не то что поднять но и с места сдвинуть.
Оставив безуспешные попытки втащить её вовнутрь нарисованного на перекрёстки круга, он решил поступить иначе. Руководствуясь старинным удмуртским способом, Алберт с многозначительным видом нарисовал ещё один круг, но только вот вокруг этого, неподъёмного тела.
Взвыл негодующе ветер, скрипнули распахиваемые двери…
Показалась бабулька в обнимку с мопсиком. Подслеповато щурясь старушенция прошла буквально в метре от напрягшегося человека: тьма стояла кромешная, единственный фонарь и тот не горел, а зрение у пенсионерки было слабое. Да и особого желания выяснять что к чему не наблюдалось у хранительницы вверенной ей территории.
Подавив в себе желание и её ритуально пригробить – не фиг разменивать себя по мелочам - Алберт сосредоточился на главном: на описании действа в книги.
«…В первый час утреннего рассвета, стоя в круге подле перекрёстка трёх дорог, прочти Моласп над не отпетым телом особи противоположного с тобой пола. Затем зажги четырнадцать чёрных свечей и возложи одиннадцать зеркал. Двенадцатое схорони в корнях мёртвого дерева и наложи печать Триединства. Задуй свечи. Закопай тело…»
Юный мастер нежно улыбнулся, закрыл книгу, и внимательно посмотрел на сумрачный, начинающий светать небосвод. Пора…?
Пора.
Он аккуратно зажёг густо вишнёвые, сделанные из тёмных сортов воска свечи и отогнал неугомонный, неистовствующий ветер. Тот взвыл и с яростью накинулся на сухое, отжившее своё дерево, что когда-то росло, а ныне торчало неподалёку.
Алберт усмехнулся и с нежностью осмотрел заморенный свободными демократами дуб, что кренился, скрипел… и будто живой, жаловался… кляня свою судьбу.
Пыхнули зажженные свечи. Дёрнулось мёртвое тело.
Мастер собрался и прочёл здравницу задом наперёд…
Взвыл негодуя ветер… и хрустнуло иссохшее древо.
Он разложил зеркала, и последнее, двенадцатое закопал в корнях шатающегося дуба. Подумал немного: он забыл куда и как там идут линии в той явно вымученной автором печати и решив, подобно истинному мастеру, лишний раз, не заглядывать в книгу, нарисовал на земле палочкой треугольник. А что – дешёво и сердито. Главное просто… и то же самое триединство.
Притухли обеспокоенные свечи… Ходуном заходило тело…
Затих отчаявшийся ветер… спрятался…
Тьма обволокла землю…
Непроглядный мрак вобрал в себя пламя свечей, заструился… и послышался звон… размеренные шаги…
И из-за поворота показалось ОНО…
Поддатое лицо без определённого места жительства.
Алберт ошарашено выдохнул.
Заиграл будто хохоча ветер: сегодня же пятница, выходит он перенёсся на неделю раньше намеченного срока… Но, позвольте причём же здесь его первая, позорно-неудачная попытка вызвать Оена, или «посыльного сатаны», как его, помниться охарактеризовали в той книге…?
Да и первая жертва у него не была человеком, а кажется собакой… Да и мёртвое дерево… разве был дуб?
Загорелся потухший было фонарь. И в его свете приближающейся бомж предстал во всей своей красе: чёрт знает во что одетый, вшивый, одноглазый мужик, покрытый неиссякаемыми побоями.
Нищий остановился подле напрягшегося и не знающего как себя вести Алберта, поднял на него спокойные глаза:
- Тебе чего надо, малой?
- Бессмертия…
- ?! – он, повернул голову, так чтобы охватить его единственным здоровым глазом, не много подумал, и переспросил спитым голосом, - бессмертия…? – махнул рукой и зашагал дальше.
- ? – на лице Алберта пробежала вся гамма чувств, на которую только может быть способен не до конца уверенный в себе человек: отчаяние, облегчение, недоверие… страх и жажда, алчущая и неподдающаяся измерению.
В самом конце дороги нищий неожиданно остановился, внимательно посмотрел на ветер гнущий, выворачивающий ветки и спокойно поинтересовался:
- Ну как ты себе? По-моему восхитительно… Алберт, ты, разве так не находишь? - хрустнуло вырванное с корнем дерево, полетел в бомжика срываемый бурей дёрен, - Тише… тише… это же только начало. Ну как же ты… некрасиво…
Яростно засвистел вихрь подгребая всех и всё на своём пути. А лицо без определённого места жительства завело сиплую, исконно-народную песню, что мгновенно перекрыла рёв бури:
- И дорога-я не уз-знает, КАКОЙ у танкиста был ко-о-онец…
 Мнущийся и ошарашенный мастер уставился на происходящее вокруг. Не каждый же день в двух шагах от тебя беснуется ТАКАЯ стихия. Летают выкорчёванные деревья… порхают словно бабочки лавки, а этому проспиртованному пришельцу ну хоть бы что…
Да, вот она – выведенная на генном уровне, передаваемая из поколения в поколение как бесценное сокровище, пролетарская живучесть. Вот оно – мощь могучей генеалогии…
Алберт улыбнулся, и самодовольно осмотрелся. Ему потребовалась минута чтобы вникнуть в смысл только что произошедшего.
Мастер, ругая себя, рухнул на колени…
- Аен… - Он поднял руки к небу, - АЕН…?!!! – ради справедливости необходимо отметить что ощущение собственного идиотизма ему давалось не легко, - АЕН…
А ветер хохотал до исступления и слёз, своеобразных слёз мёртвого дождя – измороси на которую может быть способна лишь нежить, упорно цепляющаяся за жизнь.
Чужую, не свою жизнь.

Деяние третье.

Как же жалок был он, мнящий себя вседержителем. Как мелок в исступлённом осознании своём, как скуден. И одновременно как неизлечимо патетичен…
Ветру стало неловко за своего соплеменника яростно листающего книгу.
Вот уже с час, как Алберт покинув тот злополучный перекрёсток, поспешно забился в свою обитель – целый этаж привилегированного дома. Да… а тяга к роскоши похоже у него с младенчества… как и безрассудность впрочем: не запереть окна… не наложить печати на двери… выставить на показ и всеобщее обозрение библиотеку… украсить столик человеческим черепом…
Боже и он ещё клянёт жизнь…! Да так мягко и бережно редкая мать обходиться со своим ребёнком. И так терпеливо… вдалбливает, вдалбливает, вдалбливает…
Ветер тихонько пронёсся по комнатам, захлопнул пару окон и вежливо притаился неподалёку от форточки стремительно перерождаясь в сквозняк.
Алберт же поёжился но не обратил на озноб ровным счётом никакого внимания: книга поглотила его, вобрав в себя его внимание и заставив волю, его волю, действовать по строго запрограммированному маршруту.
- Бельмо на глазу… бельмо… чёрт нет бельма…
- Посмотри в самом конце. Там где ОКО.
- Угу… - он послушно перилиснул страницы, пробежал по шрифту глазами, но внезапное озарение оторвало его, - Угу…?
Он неуверенно оглянулся, скользнул взором по пустой комнате, облегчённо выдохнул и потёр виски.
- Глюки… - он вымученно выругался: всё его чутьё даже не говорило, оно орало о том что ЭТО – не глюки.
Алберт подскочил и бросился к полке с оберегами, но передумал и понёсся за амулетами…
Невидимый гость терпеливо проследовал за ним, слегка попридержал ящик, помог в выборе, и даже перевязал косо завязанный узел.
- А знаешь тебе идёт…
- А?!!! – Алберт отпрыгнул на пару метров, затравлено осмотрелся, - Кто здесь…?
- Только вот тигровый глаз – не твой камень, - невидимка слегка дотронулся до заряженного кулона, и переливающийся камешек, стал густо вишнёвым, не спеша перерождаясь в кровавую яшму. - Так лучше.
- Кто здесь…?
- Хм… - освещение притухло – будто пришедший гость вобрал в себя часть света.
- Аен…
- Зови меня Оен.
- Пришел…
- Ты же звал.
- А кто был на том перекрёстке? Кто так лихо противостоял буре…
- Тот же кто был частью света что присутствовал при твоём рождении, тот же кто хорониться и ждёт тебя во мраке, тот же кто подбросил тебе первую вещь силы, кто слегка подтолкнул на выбранный тобой путь…
- Оен… - не то спросил, не то утвердил Алберт. – Но что значит «частью»?
- Когда-нибудь поймёшь.
И ветер поднялся…
 Посыпались на пол сброшенные ветром книги, погасли зажженные Албертом свечи, зазвенели подвешенные обереги, хрустнули деревянные половицы.
Усмехнулся Алберт, разъярился ветер.
Буйствующая стихия набрала обороты, подобралась… ведь всё можно сделать здесь и сейчас… исправить… только вот ещё немного и… только бы помешать не дать им договорить…
Не дать… не дать… не дать…
Хлопнули входные двери и послышался довольный детский смех, поспешные шашки вперемежку с назидательным бормотанием матери.
- Ольга, – удивился Алберт.
- Ольга… - бессильно выдохнул ветер, и вырвался на волю выдавив стекла в целом ряду окон.
Криво улыбнулся Алберт и поспешно спрятал отчаянную многозначительность: в комнату влетел его ребёнок, его сынок, его надежда, его неловкое улыбающееся солнышко – пожалуй единственное существо на земле, которое было по-настоящему ему дорого.
- Что ты потребуешь взамен? – обратился к пустоте Алберт.
- Увидишь…
- Но…
- Ты, как я понял, рвёшься к бессмертию? – беззвучно ответила сила стоящая за пустотой.
- У всего есть своя цена, - он крепко прижал к себе ребёнка.
- И ты её изберёшь сам.
Хрустнули раздавливаемые осколки… глубоко выдохнул мастер. Ему отчего-то стало так грустно… Странной доселе не ведомой тоской.
Он улыбнулся ребёнку и с недоумением посмотрел на гору осколков: то что осталось от выдавленных окон.
- Что с окнами, пап…?
- А… - он поёжился от ласкового ветра, что коснулся его, и нежно встрепал волосы его ребёнка, - Странный ветер… что ему нужно?
- Может поговорить, пап?
- Ветры не «говорят»… они предпочитают действовать… хотя этот… - он сделал небрежный жест и практически все выдавленные осколки встали на место.
Все, кроме одного… небольшого… тусклого… и так похожего на ЗЕРКАЛО.

Деяние четвёртое.

Промозглый ветер ёжился под неустанно хлещущим ливнем. Вот уже с несколько часов, как рыдало тусклое по-осеннему угрюмое небо. Ветер же терпеливо сносил все тяготы, упорно не желая перерождаться в бурю или на худой конец в ураган.
Он ждал.
Не понятно чего и зачем.
Он слушал дыхание приближающихся перемен, так и с таким упоением с каким редкий меломан вслушивается в ритм музыки.
Он растворился в круговороте мироздания жадно ловя мысли и чувства людей, вбирая в себя их страхи… порывы, устремления.
Да, он ждал. Но не обрушившегося на него озарения, или возникшего самосознания, он ждал рассвета. Он жаждал рассвет. Он стремился к пробуждённому утренним дыханием небосводу…
И он слушал.
А за восстановленным окном шла иная, в чём пересекающаяся с ним жизнь. Кипели страсти. Там лгали говоря правду и смеялись над не смешным. Там готовились к переменам, там ждали перемен. Амбициозно и испепеляюще. Категорично и вне сомнений.
Там хотели силы и власти, денег и господства. Знаний и преклонения. Величия и незыблемости… над жизнью и смертью, над временем и всем сущим…
И ведь достигнут.
Скрипнет калитка, загорятся глаза соседей, и Алберту начнёт везти. Везде и во всём. Буквально всё будет превращаться в золото. Он сколотит себе состояние, он займёт видный государственный пост, напишет около сотни бредовых на ура раскупаемых книг. О нём узнают. Ему будут поклоняться… у него будут приспешники и целая свора тех, кто возомнит себя его учениками…
Да у него будет почти всё… только вот сына он упустит. И небольшая трещина в их отношениях с годами станет пропастью… за которой прейдёт пустота. Имя которой забвение…
Да к чёрту бессмертие если не с кем разделить своё величье. К чёрту купленную любовь, растянутую улыбку заменяющую радость.
Всё же можно решить здесь и сейчас. Пока не поздно. Пока купающийся в лучах обломившегося счастья, Алберт расслаблен и сыт, неосмотрительно безрассуден… и скуден в исканиях своих.
Ибо сейчас он доступен.
Пока доступен.
Ветер набрал в себя горькую мощь и отчаянно, как камикадзе, выдавил окно.
Ухнуло раскалывающаяся форточка, взвыл врывающийся ветер.
Он не медлил и не сомневался, он решительно шел к своей цели, набирая темп, усмиряя дыхание…
Порыв подхватил внушительный осколок, замахнулся и со сдавленным звоном, метнул его… направив в горло так ничего и не понявшего человека.
Хрипло прорычало разрезанная шея… алая струя крови ударила в руки всхлипнувшего сына:
- Папа…! – взвизгнул ребёнок и поднял глаза на разделяющую с ним скорбь стихию. – Ненавижу… - вымолвил он плачущему изморосью ветру. – Слышите? НЕНАВИЖУ. Я клянусь, что вырасту, найду и всех вас уничтожу… за моего папу, - он зарыдал и бросился в объятия вовремя, подоспевшей матери, - Ненавижу…
- Тише, тише, – она погладила его по головке и поспешно, на ватных ногах, увела его из комнаты.
- Ненавижу… - ухнул рассыпаясь ветер, стремительно уходя в небытиё.

Эпилог.

Первые лучи утреннего солнца осветили пробуждающуюся землю. Нежные и трепетные, чистые и искренние они были везде и всюду, пронизывая и проясняя всё.
Они касались замшелых дорожек изгоняя мрак, даруя определение сумраку, заглядывали во все без разбора окна и неуловимо и трепетно проявляли всё.
И эта залитая кровью комната не была исключением. Ворвавшиеся лучи осветили свёрнутое судорогой тело, растоптанную лужу крови, и даровали влажный отблеск паре оброненных слезинок.
Они пронзали и проявили всё, и клубящийся мерцающий сумрак, и распахнутую книгу, и даже призрачную фигурку юноши, склонившуюся над телом.
- Да… - выдохнул призрак и его тело приобрело объём и форму, наполнилось содержанием, переродясь в самого обычного молодого человека.
Ну разве только глаза, осмысленные глаза мастера выдавали в нём силу и мощь никак не могущую принадлежать человеку.
Он улыбнулся утренним лучам, как старым и верным соратникам, и они ответили ему:
- Вот видишь, а ты говорил…
- Да…
- Ты говорил, Оен, что эта душа никогда не одумается, что власть безвозвратно слепит, что он слаб и немощен.
- Да… я так говорил, наставник, - пожал плечами юноша. – Мне ещё предстоит открыть многое.
- Многое, - согласился с ним набирающий мощь рассвет. – Помни, мой юный приемник, что никогда не следует так категорично судить созданных по образу и подобию Господа, творца всего сущего.
- Запомню, - улыбнулся юноша рассыпаясь мерцающей дымкой вдоль всё нарастающих и нарастающих лучей истины.
Призрачных посланников надежды, вечных хранителей мудрости, существующих вне времени и вне пространства, вне масштабов и вне каких бы то ни было категорий, в первооснове бытия – внутреннего храма каждого человека. Его души, где алтарём является совесть.
Ключом к познанию которого служит вера, надежда, любовь – понятия не требующие характеристик и определений, существующие неотъемлемо от человека.

АВТОР: Сальпетер Майя.
30 марта 2006 года…