Далкео

Молодой вампир сидел на телеге с сеном и яблоками, стоявшей у ворот во дворе деревенской гостиницы и весело болтал босыми ногами. Он щурился от ослепительно сиявшего на небосводе солнца, но никакого вреда золотые лучи светила ему не причиняли. Наоборот, ему очень нравилось сидеть так вот, беззаботно, подставляя лицо солнцу, хрустеть сочным сладким яблоком и витать мыслями где-то далеко в облаках. Он совсем не думал о мучающем его голоде, жажде крови. В его руке было яблоко, и единственное, чем фрукт напоминал животворную жидкость, так это цветом: насыщенно-алым, багровым. Действительно плохо ему приходилось по ночам, особенно ясным ночам, а более всего - в полнолуние. Да, опять это пресловутое полнолуние. Но как ни крути, это все-таки магическое время.
 А днем… Днем парень радовался жизни. Простой, бесхитростной крестьянской жизни. Правда, работа у него была необычная для мужчины: он выращивал яблоки, груши, подсолнухи, гречиху и много чего другого. Особенно он любил выращивать лекарственные травы. Вся деревня всегда удивлялась, что его деревья и травы быстрее всех растут и больше всех плодоносят. Все думали, в чем тут секрет. А секрет был прост: вампир любил растения. Они были живыми, они чувствовали, наверное, какими-то фибрами своей маленькой неразумной души, что их садовник любит их, действительно любит. То, с какими словами приходил он на свое маленькое поле, как гладил руками шершавую кору яблонь, как проводил легкими пальцами по колышущимся на ветру побегам гречихи и душистых трав, все это говорило о поэтичной нежности души садовника и это всех удивляло.
 А еще вампир был влюблен в девушку, свою сверстницу. У нее не было определенной работы, она трудилась вместе со всеми днем, а вечерами ходила в деревенскую школу и слыла там лучшей ученицей. Звали ее Лин.
 Вампир полюбил ее еще тринадцатилетним мальчишкой. Правда, тогда он еще не был вампиром. Это отдельная, грустная история, вернемся к ней позже.
Так вот, он увидел ее на поле, когда всей деревенской общиной люди срезали на поле пшеницу. Лин была спокойной, немного печальной порой. Но спокойствие и печаль отражали лишь ее блестящие серые глаза. Розовый рот вечно улыбался, либо был занят какой-то очередной сладостью, – девушка их любила. Она носила толстую длинную русую косу на плече и простое платье, чаще всего зеленого цвета.
В тот день она работала на поле со всей своей семьей: надежный отец, хозяйственная мать, две умные начитанные дочки. В общем, образцовая деревенская семья. Лин была в семье младшенькой, пока не родилась Фана.
 У вампира же семьи не было. В семь лет он потерял всех. С тех пор он разучился плакать. Но мальчик очень страдал. Старый фермер, которого в деревне считали немного ненормальным, взял мальчишку к себе работать, дав ему и крышу над головой. Вскоре он был принят как сын. «Отец» учил мальчика выращивать растения, ухаживать за полем и садом. Он прожил без малого восемьдесят лет и, чувствовав уже приближение смертного часа, готовил себе достойную смену. И вот в один далеко не прекрасный день этот час настал, и фермер покинул этот мир. Паренек же, которому в ту пору было как раз тринадцать, остался жить один в огромном пустом доме, явно рассчитанном на большую семью. Он чувствовал себя очень одиноким. Не тот был у него склад души, чтобы никого в ней не носить. Он полюбил растения, а затем и Лин.
 Мальчик считал ее красавицей. Крепкая, стройная, загорелая, с приятно неправильными чертами лица и несколько курносым облупившимся носиком. Когда, в пору сенокоса, все выходили на одно общее поле работать и петь, помогая себе в труде, он исподтишка наблюдал за Лин. Как она, посреди волнующейся под ветром, спелой пшеницы, подоткнув длинную юбку выше колен, чтобы не путалась, ловко орудовала острейшим серпом. Девушка пучок за пучком срезала желтые стебли злака и пела песни.
 Особенно она любила песню, где юная прекрасная дама встречает своего честного рыцаря, где он отдает за нее жизнь, а она – за него. И причиной этому была любовь. Голос у Лин был тонкий, чуть дрожащий. Но чистый и мелодичный. Ее сестра-погодка подпевала Лин, да и другие девушки. Их хор замечательно оттенял голос возлюбленной нашего юного вампира, придавая песне новые интонации и краски, завораживая.
 Парень всегда находился поодаль, с другими мужчинами: они вместе собирали срезанную женщинами пшеницу в тугие снопы. Но порой он застывал, как вкопанный, наблюдая за Лин и слушая ее песню, подставив щеки ветру. И тогда он получал оглушительные, строгие, но добродушные нагоняи от старших:
- Далки! Опять на девчонок засмотрелся! Ух я тебе задам…
Звали его, конечно, не Далки. Просто все сочли нужным укоротить для тринадцатилетнего юнца чрезмерно взрослое имя Далкео.
 Мальчик уже год носил в сердце любовь к Лин. И, порой, собирая различные семена и корешки в лесу подле деревни, он, слишком задумавшись или замечтавшись, не замечал, что ноги заводили его достаточно далеко от дома. Один раз он чересчур загулялся. Солнце уже зашло, даже звезды поспешили высыпать на небосклон. А деревня была уже очень далеко, прежде чем мальчик опомнился. Вокруг был лес. Но уже далеко не тот лес, который он привык знать. Это была другая, внутренняя чаща. Злобная, чужая, зловещая. Лес – кладбище. Мальчик заблудился и уже немного проголодался, но он утешал себя тем, что скоро придет домой. Не зная, куда идти, но пока не чувствуя страха, Далки кружил по тропе. Именно кружил, бесконечно ходил и каждый раз, с повторяющейся периодичностью, он сознавал, что уже видел этот пень, усеянный фосфоресцирующими грибами, это корявое, похожее на полуживую мумию старика, засохшее дерево.
 Мальчик не боялся. Он размышлял, как бы ему выйти к деревне и кто протоптал эту тропу. Но Далки не думал, что на самом деле уходит от деревни все дальше и дальше, в древнюю глубь нехоженого людьми леса. Здесь было еще темнее, но мальчик списал это на сгущающуюся ночь. Вдруг где-то вдалеке вспыхнул огонек. Потом еще один. Послышались не то голоса, не то смех.
 - Наконец-то дошел! Но…По какому случаю праздник? Вроде бы нет у нас сейчас праздника…– думал наивный четырнадцатилетний пацан. По наитию Далки стал идти тише, крадучись, подходил к огонькам. Звуки становились громче, огоньков – больше, и, наконец, мальчик достиг некой поляны. То, что на ней творилось, заставило Далки отбросить прежнюю наивность, пригнуться и залечь в кусты, наблюдая. А зрелище было еще какое.
 Посреди утоптанной поляны горел большой костер. На ветках окружающих поляну деревьев висели какие-то странные, цветные, немигающие, холодные фонари. Вокруг костра веселились люди. Хотя это было лишь на первый взгляд. Это были не люди и они не веселились. Они бесновались. Они прыгали, носились, изображали ритуальные подобия танца, пели на неизвестном языке странными голосами. Они разливали по кубкам какой-то темный непонятный напиток, пили и пьянели мгновенно. И забавлялись вовсю. Кое-каких забав мальчик в жизни никогда не видел, но нутром понимал, что это не стоит подсматривать. Далки одновременно хотел уйти, остаться или присоединиться к ним. И не знал, что выбрать. Последнее явно не подходило. Но, тем не менее, эта оргия чем-то манила, звала мальчика. Казалось, что он узнает мелодию этой непрерывной тягучей песни, казалось, что он знает слова и уже тихонько поет ее. Допелся. В момент действо прекратилось по мановению руки какого-то беловолосого мужчины. Сердце Далки замерло, когда мужчина повернулся и посмотрел в упор на те самые кусты, где спрятался человек. Казалось, он видит сквозь густую листву. Беловолосый улыбнулся, глядя Далки в глаза. Улыбка открыла миру тонкие клыки. Нечеловеческая внешность. Нечеловеческий взгляд. Нечеловеческая улыбка. Нечеловеческие зубы. Потом мужчина поманил мальчика к себе. Сознание шептало Далки не делать этого, развернуться и бежать. Тело не слушалось. Тело выпрямилось, раздвинуло кусты…Развернуться и бежать. Шаг назад. Улыбка манила, как и прикосновение глубоких черных глаз. Развернуться и бежать, упорно твердил мозг. На этот раз тело повиновалось разуму. Далки побежал прочь от страшного взгляда. От страшного костра. Побежал, перепрыгивая через бурелом, так быстро, как только мог. Его гнал невесть откуда возникший страх. Он оглянулся назад на бегу в поисках погони за спиной, но ничего не увидел и остановился, поворачиваясь вперед, тяжело дыша…
Перед ним стоял беловолосый. Собственной персоной. Улыбаясь, как и прежде.
- Пойдем со мной. – мягко сказал его голос.
У мальчика еще хватило смелости сопротивляться, он замотал головой в отрицании.
 - Ты уже никуда не уйдешь, – не меняя тона, прозвучала фраза мужчины, - я уведу тебя с собой. Тебе не положено было видеть то, что ты видел, значит, тебе суждено было стать одним из нас. И ты станешь. Этим я дам тебе многое…
 Нечеловеческая улыбка. Блеск белых клыков. Далки только сейчас заметил луну, которая выползла на небосвод, судя по всему, совсем недавно. Она напоминала серебряк. Полнолуние. Далки лихорадочно вспоминал, что такого может встретиться в полнолуние. И что значит «быть одним из нас»? И что именно сулит ему это страшное существо?
- Все, что угодно, – отозвался мужчина, и Далки не понял, на какой из его вопросов ответил беловолосый. Наверное, на все.
Тем временем из-за деревьев выходили все новые и новые существа. Они окружили говоривших плотным кольцом, и мальчику стало отчетливо ясно, что теперь уж он никуда не убежит. Сердце у него колотилось, как у испуганного воробья.
Они подходили все ближе, эти искаженные мужчины и женщины, скаля клыки в непередаваемых ухмылках. Но беловолосый резко взмахнул рукой и все отступили. Временно. Он подошел к Далки. Мальчик оцепенел под тяжелым взглядом черных глаз. Мужчина еще раз улыбнулся, провел по щеке и шее Далки пальцем, потом, мягко нажимая, заставил голову мальчика наклониться вбок, открывая шею. И, слегка нагнувшись, прокусил узкими клыками тонкую кожу четырнадцатилетнего мальчишки. Что чувствовал кровопийца, совершая подобное, Далки не знал.
 Мальчик же чувствовал безумный страх, боль, беспомощность, чувствовал, как силы вместе с кровью покидают его, что сама жизнь уходит. А проклятый вампир, присосавшийся к шее Далки, становится сильнее и сильнее. Он отпустил мальчика, когда у него уже колени подгибались от нехватки сил. Теряя сознание, Далки услышал:
- Ты сюда больше не вернешься. Но мы мстим свидетелям Таинства. Мучайся же нашей судьбой, враг наш!
Далкео очнулся-проснулся далеко за полдень на своем же поле. Гречиха склонилась над ним, будто справляясь о здоровье или желая доброго утра. Ощупал себя. Все на месте, ничего не говорило о вчерашнем происшествии…или сне? С трудом поднялся на ноги, потерял равновесие, упал обратно в гречиху. Тут взгляд паренька упал на руки. Бледные как бумага, они, казалось, стали еще тоньше, чем были. Значит не сон. На шее Далки нащупал две аккуратные свежие дырочки. Кругленькие крошечные царапины. Спать…
 До дома недалеко. Доползти можно. Мальчик полушел-полуполз до своего дома через поле. Но там его ждал посетитель, которого Далки меньше всего хотел видеть в таком состоянии.
 В гостиной за дощатым столом сидела Лин. Одна. Девочка спрятала лицо в ладони, но плечи у нее чуть вздрагивали.
- Плачет? - удивился про себя Далкео. Услышав шаркающие шаги юного обитателя дома девочка подняла голову и широко раскрытыми глазами воззрилась на Далки. Да, видок у него был потрепанный: кожа бледная, спина сутулая, не в силах выдержать на себе вес тела, равно как и ноги, не слушавшиеся своего хозяина, одежда изорвана и испачкана. В погоне ли, гречишном поле, или где-то еще, чего он не помнит? Не важно. Важно то, что сейчас нужно будет что-нибудь наплести Лин о своих ночных похождениях. Не успел наплести.
Девочка вскочила из-за стола, кинулась пареньку на шею и, заливая его плечо слезами, стремительно произнесла:
- Мне страшно. Сегодня ночью мне снился отвратительный сон. Про тебя.
Лин плюхнулась обратно на стул, одновременно усаживая Далки на другой. И порывисто, сбивчиво, надрывно, но удивительно точно передала краткое содержание событий минувшей ночи:
… А потом я проснулась. Я побежала к тебе сразу как встала. Вот. Тебя не было дома, хотя на дворе было страшно рано, еще луна не села…
 Далкео слушал, нервно прикрывая рукой ранки от вампирьих клыков. Напуганная, но еще не потерявшая цепкую внимательность, девочка заметила его поведение и потребовала показать, что у него там. Неохотно, он подчинился. Хотя нет, скорее она сама убрала его руку с ранки и осмотрела ее.
Лин отпрянула.
- Ты…нежить… - только и выдавила она и со всех ног убралась из дома Далкео.
 Мальчик опешил. Я не нежить! Я человек. Лин. Ой, как все это сложно.
 Далки бессвязно повторял эти слова, пока тащился до своей кровати, пока падал на одеяло, как куль с мукой, пока проваливался в пропасть кошмарных снов, в которых он переживал события минувшей ночи, постоянно слыша отвратный, гадкий смех забавляющихся его страхом вампиров. Но это было еще не все.
 Далки резко сел на кровати. На дворе была уже ночь. Глубокая ночь. Мальчик хотел есть. Очень-очень сильно. Он встал и пошел на кухню. Нормальным, твердым шагом, не натыкаясь в кромешной темноте ни на что. На столе перед окном лежала раскрытая книга. Когда он вчера ночью отправлялся за корешками в лес, он намеревался вернуться вечерком и почитать ее, вслушиваясь в закатное пение цикад. Потягиваясь, Далки перевернул страницу и прочел несколько слов, потом бросил взгляд на окно… Луны не было. Точнее, она была, но серебристые лучи ее не выглядывали за пределы гигантского облака, наседавшего, наполнявшего небо. После простой проверки мальчик понял, что отчетливо видит в темноте.
Ранка на шее страшно чесалась. Видимо это были последствия укуса вампира…
- Надеюсь, это все, – подумал мальчик. Но те легенды, что он знал о вампирах и им подобной нечисти, говорили другое.
И точно, остальные последствия не заставили себя ждать.
Голод. Просто непередаваемый голод. Далки торопливо стал готовить себе ужин. Хлеб, сыр, молоко. Все так просто. Но он понял, что видеть эту еду не может, не то что есть. Мальчик задумчиво провел пальцем по лезвию ножа, которым только что резал хлеб, и вдруг вздрогнул от уколовшей палец боли.
- Всего лишь царапина, - успокоил себя Далки и, как обычно, засунул раненый палец в рот. Вкус крови, такой солоноватый, как чистая морская вода…
Далки внезапно понял, ЧТО именно он предпочел бы сейчас на ужин.
О нет. Нет. Нетнетнетнетнетнет и нет.
 Он пулей вылетел из дома, направляясь к единственному человеку, который мог бы сейчас помочь ему. Он бежал к дому местной лекарки, Ведьмы, как ее называли в деревне. Люди не любят того, чего они не понимают.
 Ведьма жила на опушке леса в совершенно неприметной хижине, вход в которую, вдобавок, был укрыт колючими плетьми ежевики. Мальчик, не замечая игл кустарника, вбежал в хижину. Вслед ему злобно оскалилась низенькая, в полроста Далки, статуйка охранного божка, запрятанная наполовину в ежевику.
 Ведьма сидела, спиной к мальчику, возле очага, горевшего посреди комнаты, и тихо беседовала с двумя особами, секретно закутанными в легкие плащи. На топот паренька лекарка неспешно обернулась:
- Мы ждали тебя, Далки. Входи, ты не помешаешь. Напротив, мы тут собрались из-за тебя. Садись.
Мальчик подчинился, усевшись также возле очага, рядом с Ведьмой и вглядываясь в опущенные капюшоны загадочных посетителей лекарки.
- На вот, выпей, - женщина протягивала ему какое-то зелье, только что снятое с огня, - не волнуйся, ничего слишком страшного не произойдет.
Далки подчинился опять. Мальчишке стало дурно, когда он глотал теплую, слегка солоноватую жидкость.
- Это не кровь, - только и понял Далкео.
 А потом его стало ломать. Далки трясло, выворачивало, он вопил на всю хижину, метался. Он не понимал, что происходило.
 Вдруг мальчик успокоился, расслабился, сник. И вздрогнул снова: эти две особы, уже снявшие капюшоны, оказались слишком знакомыми ему людьми. Лин и Крис. Крис, немного пухленький, белобрысенький мальчик был его другом до недавнего времени, это был единственный человек, кому Далки безоговорочно доверял.
У обоих глаза были расширены до предела: вряд ли за свою молодую жизнь дети видели что-либо подобное.
- Давно не виделись, - прошипел, отфыркиваясь Далки,- насмотрелись?
- Мы не пялиться пришли, а помочь, – парировал Крис.
- Помогли? - осведомился Далкео.
- Да, - ответила за всех Ведьма, - теперь жажда крови у тебя будет только в полнолуние, а не каждую ночь…Так, еще трансформация будет происходить легче. Бедный маленький вампирчик. Что теперь с тобой будет? Она повернулась к детям:
- Выгоните из деревни?
- Нет! Что вы! Мы никому не скажем, что Далки стал такой… - наперебой заголосили Лин и Крис.
И все. Как только троица вышла за пределы владений Ведьмы, жизнь пошла своим чередом, как и шла. Подъем с восходом солнца, днем работа, вечером – обучение грамоте с Лин и другими деревенскими ребятишками, ночью здоровый глубокий сон. До полной луны. Далкео обходился кровью кроликов, которых в окрестностях было предостаточно. Сначала ему было противно пить юшку из еще трепыхающегося тельца. Но потом он привык. Он рос вместе со всеми, и никто не замечал, что его уже не берет загар, что он стал чуть выносливее, зорче и сильнее. Все подумали, что он просто пошел в своего отца, который был воином-стражником и на старости лет, в отставке, завел сына, женившись на дочке простого фермера, а потом и еще одного. Далкео был как раз младшим. И долгое время все было хорошо, но как-то отец и старший брат Далки ушли охотиться в этот злополучный лес. И не возвращались довольно долгое время. Потом их тела нашли на берегу местной речки, в которой, не вынеся горя, вскоре утопилась и мать. Далки никогда не любил вспоминать, даже думать про это. Также он не любил думать о своей страшной тайне: о том, что он вампир. О своих цикличных перевоплощениях на одну ночь за месяц в худое, бледное, голодное, безумное существо. Эту тайну знал его лучший друг Крис. И его любовь Лин, хотя Далки предпочел бы, чтоб она не знала.
 И больше никто. Даже не догадывался.
 Молодой вампир сидел на телеге с сеном и яблоками, стоявшей у ворот во дворе гостиницы и весело болтал босыми ногами. Он мечтал.
 О чем? Спросите самого Далкео. Даже он вам не ответит. Мысли в мечтах заводят так далеко, что уж и не вспомнишь порой, с чего начал. Возможно, он вспоминал свой вчерашний семнадцатый день рождения, который по традиции отмечала вся деревня. Еще бы: Далкео повезло родиться прямо на Белтан.
 Да, вчерашний день прошел у него замечательно, подкинув еще одну порцию впечатлений для таких вот беззаботных мечтаний. Вампир танцевал вчера с Лин. О-о-о…
 Лин выросла, очень выросла. Мать ее очень гордилась дочерью и прочила ей в мужья самого лучшего из всех. Но разве мать пожелает своей дочери что попало?
Так вот, старшие парни бегали за Лин. А другие – совсем подростки, несколько помладше – за ее малой сестрой.
На Весенний праздник девушки оделись изумительно. Лин распустила русые волосы и надела собственноручно расшитое платье своего любимого зеленого цвета. Сестра ее, белокурая Фана, нарядилась побогаче сестры, явно сознавая свою неотразимость в бело-серебристом дорогом платье.
 Парень сам, после недолгих колебаний, пригласил Лин на танец. Она хорошо танцевала, в отличие от него. Далкео испытывал счастье. И любовь. Такую, что заслоняла солнце. И от этого ему было неловко танцевать с Лин. Он путался в собственных ногах, сбивался с такта, потел, краснел, столбенел…ну и так далее. Ему проще было встать скромно где-нибудь в уголочке и по привычке наблюдать за ней издалека. Но он посмотрел на то, как лихо отплясывают Крис с Фаной, и решился. Вампир не пожалел об этом впоследствии, так как Лин, слегка перебрав белого винца, прижималась к нему крепче, чем следовало, чего-то говорила ему на ушко, касаясь его кожи легким дыханием. Он ни слова не запомнил. Он просто наслаждался танцем с любимой. Это был лучший в мире подарок на день рождения!
 Мать, конечно, устроила потом дочери шумную взбучку, за то, что танцевала на Белтан с каким-то недостойным бледным хиляком, а не во-о-он с тем молодым и надежным красавчиком-воином из соседней деревни. Но Лин было не до этого. Внутри нее шла сложная борьба: она пыталась отогнать от себя, заглушить любовь к вампиру. Девушка знала, что он кровопийца и не представляла себе, кого он пьет ночами, и побаивалась Далкео. Но полудетская привязанность за три года успела превратиться в робкую нежность. А после этого волшебного танца и вовсе. Как он смотрел на нее своими умными темно-зелеными глазами, как улыбался…
 И никаких клыков. После тех ночных метаний в хижине увядавшей лекарки она больше не видела, чтобы зубы у Далкео хоть чем-то напоминали классический портрет улыбки кровопийц.
 Но Лин нельзя было любить его. Разумом она понимала, что вампир – ей не пара. Он ведь уже как бы и неживой. Но и не мертвый… Что простому любителю флоры, имеющему крошечные по местным понятиям земельные наделы, не прокормить семью. В будущем, конечно. (Но Лин уже можно было думать и об этом). Что уже устоялись негласные догмы: выходить не за любимого, а за того, за кого скажет пойти суровая матушка. Девушка, может, была слишком рассудительной, и… была согласна с матерью. Умом. Сердечко ее уже давно принадлежало щупловатому темноволосому парню с такой доброй душой. Принадлежало вампиру.
 Лин старательно выдирала его из своего сердца. Любовь, первая, искренняя и чистая, не поддавалась. Потому что пришла уже давно и так незаметно, что признаки ее проявились слишком поздно.
 Конечно, этот их танец, кроме матери, видели все остальные. И среди молодежи поползли слухи, что тут что-то не ладно. И, когда Лин вновь пришла на урок, класс немедленно наполнился шепотками: все перемывали кости Далкео и Лин. Ухажеры Лин страшно злились и изобретали разнообразные планы мести, а девчонки, завидовавшие ей, продумывали, как это она ухитрилась заарканить «тихого зануду». И ничего хорошего ей с ним не сулили.
 Когда в класс вошел Далки, оживление тут же увеличилось вдвое. Не понимая, чего это класс так разбушевался, подсел к хитро улыбающимся Фане и Крису, сидевшим, как всегда, рядом:
- Слышь, Далки! Вас с Лин уже тут поженили… Хи-хи, заочно!
Фана улыбалась.
 Далкео встал опять и сделал знак Крису: «мол, иди за мной». Выйдя из комнаты, друзья стали в нише за дверью. Помолчав немного, Далки начал:
- Что за бред! Зачем вы делаете из чувств посмешище? Я люблю Лин, конечно, но зачем обнародывать и говорить во всеуслышанье то, чего на самом деле нет! Например, про свадьбу.
- Ну насчет свадьбы – это мы шутим. Парни перестают тебя уважать, вот и клюют. Все поражаются твоей робости. Лин тоже тебе симпатизирует, уж поверь мне: я дружу с ее сестрой. Если ты ее любишь, возьми и пригласи ее на свидание! Так бы любой из нас поступил. Я вот завтра с Фаной иду…гулять. Ну пригласи Лин! Ради нее! Она хоть и холодна с виду, все равно так и ждет этого!!!
 Крис перешел почти на крик, и друзья осеклись, услышав, как класс за стеной притих, а в конце коридора торопливо шел учитель.
 Далкео и Крис вернулись в комнату. За ними следило два десятка пар глаз.
 Когда вампир проходил мимо Лин, она сунула ему в руку бумажку.
Вернувшись на место, он развернул ее и уперся взглядом в одну-единственную аккуратную фразу:
 «Чего это я жду?»
 Далкео так и не придумал, что написать и оставил записку без ответа, – тем более, что учитель давно уже был в классе, и урок шел полным ходом.
 Лин с сестрой убежали с уроков раньше всех, поужинали, а потом, ночью, по-девичьи секретничали в комнате Фаны.
- Фана, ты не спишь?
- М-м-м?.. Нет, не сплю.
Лин закрыла за собой дверь и, сделав два быстрых шага, свободно раскинулась на тахте у стены. Напротив, у другой стены нежилась на своей кровати Фана.
- Я хочу поговорить с тобой…
- О Далки? Ты в него влюбилась? Давно пора! Вы – замечательная пара! Ты и он отлично смотритесь вместе со стороны.
- Ой, ну хватит тебе! – Лин перестала смотреть в темный потолок и перевернулась на живот, устремив взгляд сквозь окно. Косые лунные лучи падали на подоконник и пол, превращая простенькие занавески в фантастические кружева. Девушка поглядела на сестру. Та лукаво улыбалась ей в ответ – видно было, как глаза ее блестели в негустом полумраке. – нет, правда, хватит. Почему вы смеете потешаться над тем, что постигнете еще не скоро?
- Отвечу вопросом на вопрос. Что ты такого нашла в этом Далкео? Ты ведь его любишь, это видно, и не отрицай!
- А я и не стану отрицать. Да, я люблю его. Он…он такой…непередаваемый! Посмотри на его поле, сад, растения. У него добрая душа, умные глаза, теплые руки. Далки – хороший парень, и…Я бы не прочь с ним встречаться.
Фана восторженно вздохнула.
Мать девушек, стоявшая за дверью, пораженно прижала ладони ко рту и дернула ручку двери в комнату Фаны. Она была заперта изнутри, – Лин машинально щелкнула замком, заходя к сестре. Мама побежала на кухню и принялась, вышвыривая вещи из шкафов и с полок, искать ключ от комнаты младшей дочери.
 Девушки продолжали разговаривать. Теперь рассказывала Фана. В принципе, ее слова мало чем отличались от сестриных:
- …А как Крис смотрит из-под своей соломенной челки! Правда, в отличие от вас с Далки, мы с Крисом уже гуляем…И еще – новость: он позавчера предложил мне выйти за него. Я вот думаю, что ему ответить.
- Я считаю, что раз ты его любишь, и он тебя, вернее будет ответить «да». Кроме того, Крис, насколько я знаю, надежен и имеет достаточно средств…
Фана прервала сестру:
- Ну почему ты всё на свете меряешь материальными ценностями!? Подумай хоть раз в жизни сердцем!
Сердцем…-еле слышно повторила Лин, погружаясь в свои мысли.
 Вдруг послышался какой-то шум внутри дома и дверь в комнате, где разговаривали сестры с треском распахнулась и врезалась в стену. В комнату, облитая желтым светом лампы, зажатой в руке, влетела мать. Она подбежала к тахте и схватила Лин за ворот ночной рубашки, заставляя ту подняться. Фана взвизгнула вслед за сестрой. Мать, тряся дочь, принялась орать:
- Неблагодарная! Я так забочусь о тебе, а ты все портишь! Ну зачем тебе этот Далки? Не могла ты влюбиться в кого-нибудь поприличнее?! Ты хочешь быть с ним? Не выйдет!!! Наша семья не переживет такого позора. Все! Больше ты его не увидишь! Я запрещаю тебе выходить из дома! Пошли.
Лин собрала в кулак всю свою отрешенность и перестала слушать эти вопли на какое-то время, прежде чем пощечина матери привела ее в чувство.
 Девушка внезапно вскипела:
- Я уже могу решать за себя сама! С кем я буду, когда и как!!! Пусть я буду несчастна потом, но это будет мой выбор и больше ничей! Я люблю его и буду с ним! – она оттолкнула мать и бросилась мимо нее прочь из комнаты, но та, извернувшись, схватила дочь за развевающиеся волосы, потащила за собой в комнату Лин, по лестнице, на первый этаж со второго, швырнула ее туда и заперла дверь. Лин верещала от боли, отчаянья и обиды, колотила кулачками по двери изнутри – открыть внешнюю щеколду девушка не смогла никак. Младшая сестра ее плакала, ведь она никогда не видела маму такой жестокой.
Мать, тяжело дыша, выплюнула последние слова-приговор:
- Сиди здесь, пока я не найду тебе подходящую пару, или пока отец не убьет твоего Далкео. Я не могу допустить беды.
- А разве убийство – не самая настоящая беда? Мама! Это проклятье! – крикнула перепуганная Лин.
Мать ушла от двери, ничего не сказав.
Лин сидела под дверью и рыдала, терев болевшие ладони. Голова тоже болела, а несколько русых прядей отсутствовали.
- Фана! Выпусти меня! Мне нужно к нему, предупредить…
- Лин! Я не могу! Мама забрала все ключи, а щеколда…ух…не поддается!
Девушка обреченно расслабилась и сползла на пол. Тяжесть накатила на ее голову, плечи, и сон моментально смежил ей веки: время было уже далеко за полночь, а борьба и вовсе расслабила мышцы.
 Утром же она проснулась, когда солнце чуть встало и робкие лучи его щекотали комнату, а заодно и ресницы Лин белым светом. Дверь все также заперта. Узница судорожно оглядывалась. Окно! Вот спасение!
 Но девушка боялась высоты, боялась прыгнуть, боялась спуститься на связанной из занавесок или простыней веревке: дом, как и все дома деревни, стоял на высоких сваях, защищавших от весеннего половодья. Она колебалась, но оказалась избавлена от размышлений и рискованных действий своей матерью, уже остывшей и решившей спокойно поговорить:
- Лин, дочка. Ты всегда меня слушалась, и… Я не умею долго злиться, поэтому… Я просто скажу тебе мое мнение, а ты решай сама. Нет, не отвечай ничего, просто послушай. Далкео – не тот, кто тебе нужен. Первая любовь чаще всего бывает обманчива. Я сама любила одного человека в юности… Но ничего из этого не вышло. И у тебя не выйдет. Он не сможет тебя обеспечить. Да, тебе уже пора думать и об этом. В твои годы тебе пора и о будущем подумать. Как и Фане, впрочем. Я желаю тебе добра и только добра. Любовь уйдет, романтический налет стечет в небытие, и останется лишь горькая привычка, нищета и обида. Обида на свою жизнь, на него, на себя и даже на меня, дескать, почему вовремя не предупредила. Поэтому…отрекись от своих чувств к Далкео. Это будет наиболее разумно. Иди и скажи ему, что ты не любишь его. Иди, дочка. Ради своего же счастья.
Девушка лила слезы и молчала. Мать смотрела на нее.
- Я…я не могу сама сказать…-смогла наконец выдавить Лин, кивнув головой.
- Тогда за тебя это сделает Фана. Я попрошу ее. – мама обернулась на пороге, уже уходя, - поплачь. Будет легче.
Лин не надо было и говорить. Она кинулась на пол, уткнулась в ковер и плакала. Девушка будто чувствовала, что внутри ее груди что-то рвется, и вместо крови у нее течет хинная горечь, смешанная с солью и кислотой. Она не находила в себе силы пошевелиться – хоть рукой, хоть ногой – лишь глотала слезы и неровно дышала: то шумно, всхлипывая, затягивала воздух в легкие, то задерживала дыхание до полусмерти, до синих кругов перед глазами, то резко, короткими порциями, со стоном, выдыхала. Мокрые ворсинки ковра лезли в нос, рот и глаза, закрытые ресницами, и душно пахли шерстью. Казалось, умирает сама душа Лин, все самое жизнерадостное и светлое, что в ней было. Белые крылья ее крепкого духа серели и поникали, и все существо Лин наполнялось болью.
 В это же утро Далкео думал о ней. Он помнил слова Криса о том, что стоит подойти и признаться Лин. А потом пригласить ее на свидание. Вампир отправился в свое поле, будто советуясь со своими питомцами-растениями, и провел там весь день, лежа на спине, мусоля во рту травинку, уставясь в голубейшее небо, слепо моргая на солнце. Когда светило уже было недалеко от горизонта на западе, а небо сменило бирюзовый цвет на желто-золотистый и красный оттенки, парень поднялся и поплелся на реку. На тот самый берег, где когда-то погибла его семья, где слезы стали ему чужды. Он всегда приходил сюда, если нужно было крепко над чем-то подумать. И всегда что-то подсказывало ему верные решения.
 Над рекой разливался алый закат. Прохладный, как тень наступающей ночи, ветер шевелил травинки, складки одежды Далкео и его темные волосы, отливающие этим вечером красно-медным блеском. Гладь воды сливалась с небом, черный лохматый гребень леса горбатился на этом фоне.
 Но что-то тревожное витало в этой идиллической картине. Причина тревоги была не в изнуряющем голоде вампира, на который Далкео уже мало обращал внимания, приучив к этому чувству свой организм. И не в душевных метаниях между мужеством и стеснительностью. В чем-то, что было выше, нематериальнее этого.
 Далкео смотрел вдаль, туда, где природа готовилась к очередной ночи. Солнце уже зашло, но было еще сравнительно светло. За спиной вампира раскинулась деревня. Он был погружен в свои мысли. Слух кровопийцы уловил сбивчивые торопливые звуки: кто-то шел вдалеке.
 Он оглянулся, лишь когда человек был совсем близко. Это была Фана в своем любимом белом платье. Далкео нахмурился: лицо девушки было бледно, под глазами залегли болезненно-синеватые пятна, на которых еще не высохли слезы.
- Что случилось? – вопросил юноша.
- Далкео…Лин…просила передать… - Фана взяла себя в руки, голос ее потвердел, - она больше не хочет тебя видеть. Ты ей противен. Она не любит и никогда не любила. Можешь ни на что не надеяться –, девушка замолкла на миг, - Лин выходит замуж через шесть дней. За кого, неважно. Тебе неважно.
Каждое слово жгло душу парня жидким огнем, обтекало тело.
Далкео уставился в одну точку, не веря услышанному, разбивающему все его робкие надежды.
 И вдруг заплакал. Слезы давались ему тяжело, и, казалось, что они были смешаны с кровью. Сердце же саднило. Жгло. Вырезало. Удары многострадального органа были редки и тягучи. Он оглянулся по сторонам. Оказывается, вампир не заметил, как ушла Фана. Он сидел теперь один на обрывистом берегу реки, где вновь научился плакать и всецело предавался этому новому занятию. Уже совсем стемнело. На черное, будто бархатное небо выплыла круглая сияющая луна. Вампиру захотелось завыть на нее, как волку, такому же печальному и одинокому, как он сейчас. Далкео упал на колени, раскинул руки в стороны, поглядел сначала вниз на контраст тьмы и серебра, размазанный по реке, потом на луну, и закрыл глаза, подставив себя холодному ночному ветру. Примерно так парень провел все время, оставшееся до рассвета – отдавая себя раздирающей душу тоске, луне, ветру и ночи. С первым лучом солнца Далкео ушел от реки. Куда он направлялся? Не в силах вынести душевную боль вампир нашел единственное решение, совместимое с жизнью: пойти в трактир и напиться. Напиться так, чтобы забыть на время о своем разбитом сердце.
 К полудню возле вампира стояли две бутылки, – одна из них была наполовину пуста, дно другой было сухим. Хмельной трактирный люд не обращал внимания на терзания паренька. Но и ему на них всех было наплевать. Он, вглядываясь в тени налитого, душистого красного вина, поверял шепотом все тайны своему стакану, каждую стеклянную черточку и отколотый краешек которого парень уже заучил, и даже моргая видел его перед глазами.
 Миновал день, зашло солнце. Вампир отправил в желудок последний глоток вина, провел языком по губам, слизывая терпкие капли, и вдруг почувствовал, что зубы у него, в частности, клыки, уже крупнее и острее, чем у обычных людей – первый звоночек перед трансформацией, про которую Далкео за переживаниями совершенно забыл. Скоро начнет белеть кожа, глаза будут неестественно сиять и слишком явен станет их изумрудный цвет. Взгляд будет совершенно бешеным. Надо бежать домой, прочь от людей. Не нужно никого пугать. Далкео достал из кармана монету, кинул ее на дощатый стол, встал из-за него и, петляя по залу, направился к выходу так быстро, насколько могли позволить заплетающиеся ноги. Было такое впечатление, что глаза смотрят в разные стороны, а голоса и шум трактира барабанами бьют по ушам. Слезы исчезли уже давно, отчаянье не задевало сердце, чувства к Лин немного притупились. Пьяный, Далкео чувствовал себя сразу и ужасно, и отлично – как будто летал где-то в безвоздушном пространстве.
 Миг превращения настиг его на полпути домой, на улице, освещаемой лишь луной и звездами (которая ночь уже, как назло, выдавалась ясная!). Какой-то человек, подбежав на дороге, тряс вампира за плечо и что-то громко говорил, переходя на крик. Далкео поднял на него затуманенный взор. Крис. Друг отчаянно вопил, но вампир не мог уловить смысл его фраз. Крис пытался его куда-то увести, вопрошал: что случилось? что с тобой? Далкео сверкнул клыками, толкнул друга, накричал на него, прогоняя подальше. Крис смертельно обиделся и испугался одновременно. Развернулся и убежал. Далкео было все равно. Тьма застила глаза, он уткнулся в чью-то дверь. Она оказалась не заперта и бледный, голодный вампир ввалился домой (к себе ли?). Сделав несколько шагов, он растянулся навзничь, скользя боком по дверному косяку, на пороге, погружаясь почти в полуобморочное состояние. Далки почувствовал лишь, что кто-то куда-то его затаскивает, цепляясь за одежду. Кто-то упоительно теплый…
 Вампир машинально потянулся к этому существу. Оно отпрянуло сначала, но потом легко обняло парня. Тот медленно, с трудом разлепил глаза, сгорая от любопытства: кто же не боится обнимать голодного кровопийцу, да еще и в истинном обличье. Этим «кем-то» оказалась девушка. Далкео показалось, что это Лин и он безмерно удивился.
- Ты – сон. Прекрасный сон. – шепнул ей молодой вампир, сам крепче обнимая источник манящего тепла.
Далкео пережил эту ночь и, незадолго перед рассветом, превратившись обратно в человека, простого семнадцатилетнего парня, обнаружил, что Лин не была сном. Он тихо, стараясь не разбудить возлюбленную, покинул дом девушки. Далки совершенно ничего не помнил. Хотя…было одно воспоминание, от которого сердце парня сжималось, а чувства совершенно смешались: уходя из дома Лин, он хранил на губах ее сладкий поцелуй. Вампир улыбнулся своим мыслям. Разве слова Фаны на реке можно теперь назвать правдой?
 Деревня постепенно просыпалась. Пастухи выгоняли коров и овец на росистое пастбище. Пожилое поколение подставляло морщинистые, улыбающиеся лица под ласковые утренние лучи солнца, только показавшегося над нечеткой, туманной линией горизонта, закутанного в лес. Лин проснулась и долго глядела в янтарно-сосновый потолок. Ночь прошлая казалась чем-то либо приснившимся, либо надуманным, нереальным. Потом она встала, с удовольствием потянулась, белоснежная рубашка чуть приподнялась, шурша, приоткрывая гладкие бледные колени. Утренний свет слепил глаза девушки. Она оделась и вышла на кухню. Семья была в сборе за простым столом, – все завтракали, негромко переговариваясь. При виде старшей дочери в кухне воцарилось молчание.
Фана округлила глаза. Отец выронил ложку, не донеся до рта. Повис чей-то тихий шепот:
- Лин…
Мать с грохотом отодвинула стул и бросилась к девушке. Лин ничего не понимала. Фана вскрикнула:
- Ты такая…У тебя…на шее…
- Укус вампира. – припечатал всеобщие догадки отец.
- О Боже! Кто??? Когда? Как? Неужели этот бледный поганец! Он вампир! О нет! – мама бегала по кухне и голосила.
Лин стояла у зеркала в коридоре и нервно теребила свой белый фартучек. Ее рука сливалась с тканью фартука, а серые глаза казались огромными на словно мраморном лице. Русые волосы, растрепанные донельзя, пышно обрамляли потусторонне красивое теперь личико, плечи и спину удивленной девушки. На нежной льдистой шее краснели две недавние царапинки-дырочки. Лин казалась тоньше, худее чем обычно.
 Мать понеслась мимо нее на улицу, и ее крики прокатились по деревне, разрезая спокойную обстановку, разгоняя сонное оцепенение.

- Хватайте Далкео! Он – вампир!!! Он убьет вас всех ночью! Он обратил мою дочь!!!

Лин, услышав это, воспряла от созерцания и побежала было на улицу, но отец не дал ей уйти, и девушка повторно оказалась в заточении, но уже не в своей комнате, а под землей, в глухом просторном погребе, где не было окон, но была лишь дверь с тяжелыми засовами снаружи. Кричать было бесполезно: отец был непреклонен, но Лин все равно кричала, рыдала в голос, умоляла выпустить ее на волю.

Безумные вопли матери нашли ответ у пугливых и суеверных соседей, и через минуту вся деревня ломилась уже в дом вампира и хватала Далкео. После недолгой борьбы его связали и потащили. Куда? В местный костел, ведь бытовала легенда о том, что любой кровопийца не сможет преступить порог храма и обратится в прах на ступенях святого места.
 Далкео устал. У него уже не было сил сопротивляться. Он ступил на порог, подталкиваемый вилами и прочими сельскохозяйственными инструментами в спину. Легенда, хранимая народом, оказалась предрассудком и небылицей, – вампир уже вошел в костел и шагал по полированным ногами многих поколений прихожан каменным плитам. Пламя свечей перед изображениями святых снесло, будто ветром, с витражей, полотнищ и фресок потекли, бледнея, краски. Низенький священник обернулся на шум, оторвавшись от молитвы, и застыл с Библией в руках. Он не замечал, что буквы Святой книги были уже написаны кровью вместо черной туши, налились, разбухли, размазались. Вампир и священник смотрели друг другу в глаза. Долго смотрели, молча. Святой отец не выдержал взгляда темно-смарагдовых, неестественных глаз, затрясся, поглядел на Библию, отбросил ее как ядовитого паука, стирая кровь со своих рук, закричал:
- Антихрист!!! – и упал плашмя без чувств.
Солнце за стрельчатыми цветными окнами померкло, скрытое сгущавшимися облаками. В храме посерело. Тени легли и на лица крестьян, наблюдавших за этой сценой. Им с лихвой хватило увиденного, и одновременно с колоколом в храме пробил приговор жителей деревни, обуреваемых желанием жить мирно:
- На костер!
Эти слова эхом отдались многоголосием толпы и отразились от стен костела, затекая назойливым потоком в уши вампира. Страх уколол душу Далкео, он опустил голову.
 Да, можно было вырваться, убежать… Догнали бы, нашли, растерзали, распустили бы мерзкие слухи …Выбирай, что понравится. Лин действительно не нужен такой, как я, а та ночь… Сон. Пьяные галлюцинации. Призрачные надежды. Она не любит меня.
 Сил не осталось вовсе, и с этой секунды парень наблюдал за происходящим как бы со стороны. Вот его волочат из костела, спускают с лестницы, бьют по лицу, ребрам, по чему только можно и нельзя. Вот он оказывается в какой-то душной комнате, где пятеро хмурых монахов что-то у него спрашивают. Ему их плохо видно – ресницы практически невозможно разлепить. Вампир не имел понятия о том, что он им отвечает. Его вновь потащили, парень чиркнул коленями по сухой земле. Он поднял голову и посмотрел вокруг. Лица, лица, лица. Искаженные гневом, что-то орущие, безумные… Такие злые. Такие знакомые. Все его соседи, с которыми Далкео не более, чем неделю назад, работал на поле с песней на устах, теперь истово желали ему смерти. Тут в поле его зрения попал необструганный сосновый столб на возвышении из веток и коры. Теперь он понял: то, что витало тогда на закате над рекой оказалось не тревогой, а духом близкой гибели.
- Для меня столбик-то. – безразлично подумал Далкео. Его как раз привязывали к этой сосне, сваленной совсем недавно, чуть ли не час назад, и водруженной на главной площади деревни, где смыкались воедино все улицы. Вампир закрыл глаза, но скоро почувствовал, что его обрызгивают водой. Зачем? Он с трудом поднял веки. Никто его не обрызгивал: всего лишь пошел дождь. Где-то в черной, заглотившей все небо туче глухо пророкотало. Гроза. Было впечатление, что уже сгустилась ночь (посреди дня). Толпа ревела. Перед столбом священник читал молитвы. Монах рядом держал крест на шесте. Деревенский учитель кинул в хворост первый факел, а за ним полетели и другие. Обрубки ветвей занялись не сразу, намоченные дождем. Вода с неба лилась безудержно, как будто никогда больше не прольется ни одной капли. Сначала вампир ничего не чувствовал, но пламя, разгораясь, подбиралось все ближе, и вскоре букет ощущений развивался примерно в таком направлении: тепло, жара, пощипывание, жжение, боль, боль и невыносимая жара. Но, к огорчению односельчан, Далкео не издавал ни звука. Он просто не мог, – в горле пересохло, и дышать было тяжело, – грудь его туго перетянули веревками.

Лин устала кричать и села возле двери, прислонившись к ней спиной. Девушка вскрикнула: она видела в кромешной тьме запертого погреба всё. Ей вдруг стало безумно холодно и страшно захотелось пить. Она видела свои белые руки и боялась сама себя. Избитая болью, разрушавшей каждую клеточку ее души и тела, девушка превращалась в вампиршу. Трансформация проходила ужасно: в теле не было энергии. Она поделилась ею с Далкео прошлой ночью и теперь умирала от превращения. Лин вдруг захотелось поговорить с ним или написать ему письмо, оставить память о себе. А еще ей хотелось крови, и она, переходя грани разума, впилась в собственное предплечье, срывая кожу прямо зубами, захлебываясь, заставляя кровь литься и литься. Кровь и стихи. Девушка поднялась с пола, поползла по стене, зачем-то сунула руку в карман заляпанного красным передника. Пальцы нащупали нечто мягкое – перо чайки, что вечно летали над рекой. Теперь у обезумевшей влюбленной вампирши были и «чернила», и перо. Можно приступать к последнему письму. Она мазнула пером по предплечью, провела по стене багровую, текущую линию. И слова полились у нее в голове, перетекая кровавыми буквами на чистые стены погреба:
Я помню ту ночь,
Ты тогда ко мне пришел.
Я не гнала тебя прочь –
И ты не ушел.

Ты как мел был бледен,
Был слаб и щепкой тонок,
Пьян и голоден,
И доверчив, как ребенок.

Но голод твой не детским был,
Тебе хотелось не еды:
Для жизни кровь ты пил.
Не хотела я такой беды…

Ну куда мне прятаться было
От твоих задумчивых глаз?
Ты улыбался так мило…
Но, может, продолжим рассказ?

Про таких как я все говорят:
«Девка вечно любит не того».
Но они в любви, как я, не горят
Иль не верят ни в кого.

На тебя злится весь мир.
Но разве может, мой милый,
Доверие внушать вампир?
Хоть молодой еще и хилый.

Так вот, ты явился
И пал на пороге пред мной.
Ты вусмерть в трактире напился,
Чтобы забить на голод иной.

Но он сил тебя лишает,
Мой юный кровопийца,
Он жить тебе мешает,
А ты не самоубийца.

Но ты жалеешь жизни чужие,
Людей, за чей счет ты живешь.
Они падут от клыков, как немые.
Без их смерти сам ты умрешь.

Я знаю это. Я люблю тебя.
Я не хочу тебя терять.
Быть может, с головой любя,
Тебе могу я доверять.

В ту ночь я решилась:
Я дала тебе крови моей,
Душой с тобой соединилась,
Я не думала о смерти своей.

Ты жив. Я ж почти умирала,
Лежала на твоих руках,
Любовь в могилу забирала,
Уже ходила в облаках.

Как спас меня, ты не сказал,
Лишь, хитро улыбаясь,
Привлек к себе, крепко обнял…
Скажи, скажи не….

Рука девушки упала, оставляя за собой широкий росчерк, скрывший полслова «скажи», ее обескровленное тело будто растеклось под исписанной стеной, и Лин вслух шепнула последнее слово только что сочиненного стихотворения, которое она уже не могла написать: таясь.
 
Вампир умер. Он ушел раньше возлюбленной. Перед смертью парень поднял исподлобья замутненный болью и дымом взгляд на монаха-инквизитора, счастливого, что разоблачил очередное «воплощение зла». Далкео искал в хохочущей, безумной толпе соседей ее. Лин. Но он увидел лишь рыдающую в истерике Фану, поддерживаемую суровым отцом. Криса вампир тоже не заметил, – тот был неподалеку, но отдельно от толпы. Друг плакал, не в силах подойти ближе к костру. Плакал оттого, что не смог ничего придумать, как уберечь Далки от смерти. Плакал от потери. От жалости. И оттого, что не помирился с ним, так и не сказал другу перед уходом в мир иной: «прости», хоть тот и был виноват.
 Монах закрыл Библию и посмотрел на погибающего вампира. Огонь вился в небо, поборов струи дождя и наполовину скрывая фигуру на столбе. Рубаха на Далки липла от пота и растопленной, кипящей смолы, текущей по свежей сосновой коре. Инквизитор флегматично окинул взглядом происходящее и, поймав взор Далкео, приказал:
- Воззови к Богу, антихрист, и да простит…
-
 Проваливаясь в хладную, веющую смертью тьму, балансируя на грани с другим миром, Лин то ли услышала, то ли причудилось…отчаянный крик Далкео, зовущего ее.
 Парень на костре, обреченный перед лицом смерти, поник головой, расслабился. Ушел.

Костер горел еще долго. Оранжевое пламя вслед за доброй душой вампира рвалось в сверкающее молниями небо. Толпа успокоилась вскоре, и пепел с обгорелыми остатками развеяли над рекой уже без ненавидящих воплей, диких танцев и прочих первобытных пережитков человеческого характера.
 В деревне все по-разному относились к участи лучшего садовника. Теперь его поля или будут мертвы и заброшены, или будут разделены между ближайшими соседями. А соседи? Кто-то недоумевал (они ведь не знали всей истории), кто-то радовался, а кто-то остался равнодушным. Обычное ведь дело – сожжение еретиков, ведьм, вампиров и прочей нечисти на костре. Жалели Далкео лишь Крис и Фана. Отец Лин сказал семье, что запер дочь в погребе и пошел домой. Мать девушки с чувством выполненного долга (но ей все равно было немного не по себе) медленно отвернулась от реки и страшного, но теперь пустого кострища и также поплелась домой, думая:
- Вот теперь можно освободить Лин. Интересно, как она там?
«Я помню ту ночь»…