Самооценка, гуляющая сама по себе

Сижу, стишки пописываю. Всё искренне, вот только факты не сходятся. Вот, к примеру, заявляю, что нет у меня детей, и семьи нет. Правда? По паспорту – да, он у меня новенький и чистенький, по домовой книге – нет, там в точности сказано, кто кем мне приходится, по занятости – есть семья, ничто иное так бесплатно-бесплодно не уничтожает время, по состоянии души – нет её, потому что заросли мыслей, ощущений, отношений, составляющих семейное чувство, безжалостно и бессмысленно вытоптаны. Не мною, ясное дело, я только умоляла и убеждала поберечь - вместо того, чтобы хоть раз всерьёз стукнуть по загривку. Глупая была, молодая. Как и сейчас. Знаю, что до иных персонажей без тумака ничто не доходит, но всё ещё надеюсь, что есть исключения. Просто их процент поменьше оказался, чем поначалу мнилось. На пару порядков.
Насилие – суть семьи. Яд – это лекарство. Смерть – торжество жизни. Не парадоксы и игра словами, а всего лишь факты. Раньше бы сказала, что яд – это смерть, но в очень маленьких дозах может быть лекарством, и что насилие недопустимо в семье, но в исключительных случаях может быть спасением. Раньше жизнь была светом с редкими непонятными мгновениями тьмы, а стала тьмой с редкими удивляющими вспышками света. Спрашиваю у друзей, знавших меня долгие годы, изменилась ли. «Да, - говорят, - стала увереннее в себе и оптимистичнее». И это понятно, ведь раньше плохое пугало, а теперь хорошее радует, раньше боялась ошибиться, а теперь всё и у всех вижу как одну безначальную и бесконечную ошибку, которую, как воду, можно зачерпывать напёрстками или вёдрами, а можно в ней держаться на плаву и шустренько так грести вёслами. Раньше надо было знать свои ограничения и не браться за то, что могу испортить неумением, а теперь надо знать свои возможности, чтобы вовремя перехватывать дело у тех, кто напортит ещё больше, чем я. Раньше я была одной из многих подобных, которую кто-либо лишь по ошибке может посчитать уникальной, а теперь я уникальная, которую с удовольствием присвоит, если позволю, один из многих между собой подобных. Каждое замечание было бедой, потому что говорило, пусть даже косвенно, о какой-либо недопустимой неполноценности, теперь оно же говорит не более чем о допустимой ограниченности делающего замечание.
Вот и сейчас сижу, стишки пишу, а рядом кое-кто из тех, кто считает себя моей семьёй, игнорируя приглашения вместе поработать и просьбы помочь, оценивает, как я распоряжаюсь своим временем, требуя одностороннего исполнения мною таких-то обязанностей. И не сметь к компьютеру подходить, пока дела, которых невпроворот, не сделаны. Потому что всё, что я могу написать, гроша ломаного не стоит, никому не нужно, и все причуды - в свободное от домашней или доходной работы время. Раньше поверила бы и не смогла бы писать, как это уже бывало, а теперь знаю, что даже самое неудачное из сделанного мной стоит намного дороже, чем нудные приставания или нахальные требования избалованных бездельников. И ещё раньше я считала бы, что сполна отвечаю за то, что происходит в доме, и если кто-то испортился, то это моя вина, и надо что-то делать. Теперь не то. Теперь я знаю, что рядом не забота моя, а обуза, и терпеть мне её сколько судьба захочет, и лучше лишний раз не пытаться что-либо решить и исправить. Бесполезно, а то и опасно. Просто знать, что и я сама, и минуты моего времени ценнее, чем все их претензии и пожелания вместе взятые.
Но каким счастьем вспоминается то время, когда весь наш дом, и я сама, были воплощением и продолжением сильного человека, и моя самооценка покорно следовала за лёгким укором или неподдельным восхищением, выраженным в его взгляде!